Живописец душ - Ильдефонсо Фальконес де Сьерра

если надо! Он понял, что в триумфах мало толку, если рядом нет любимого человека.

Похвалы, великолепные критические отзывы, признание – все это повысило самооценку Далмау. И колебания, мешавшие ему раз навсегда решить свои проблемы с Эммой, исчезли.

Он взбежал по лестнице через две ступеньки и забарабанил в дверь. Никто не отозвался, хотя он стучал долго; тогда Далмау спустился на улицу и стал ждать у парадного, как больше недели тому назад поступила Эмма, собираясь попрощаться с кузенами. Только на этот раз первой появилась не Роса, а двое братьев.

– Привет. Вы не знаете?..

Далмау не успел закончить вопрос. Один из кузенов Эммы ударил его кулаком по лицу. Другой ударил в живот, и Далмау согнулся пополам. Но ему не дали упасть. Застигнутый врасплох, Далмау был беззащитен под градом ударов, которые сыпались на него. Прижавшись к стене, съежившись, он только закрывал руками голову и лицо, пока братья тузили его, крича: «Козел! Похабник! Сутенер! Развратник! Подонок! Негодяй!..» Прохожие, небольшой толпой обступившие их, смотрели, но не вмешивались. Кто-то визгливо призывал жандармов. Ни одного агента рядом не оказалось, а ближайший участок располагался далековато, на улице Сепульведа.

– Остановите кто-нибудь этих варваров! – не выдержала какая-то женщина.

– Поможем ему? – предложил Дельфин сестре.

– Куда там! – отказалась Маравильяс. – Подставишься под такую плюху, из тебя и дух вон.

Только спасительное появление Росы положило конец избиению. Девушка встала между Далмау и братьями, ей даже пришлось их встряхнуть как следует, чтобы усмирить слепую ярость, обуявшую их.

– Этот сукин сын заманивает девушек, чтобы рисовать их голыми! – объявил один из братьев, обращаясь к толпе. – Он поступил так с нашей кузиной.

– А рисунки продает в бордель! – добавил второй брат.

Раздался возмущенный ропот.

– Поделом ему! – послышалось в толпе.

– Убивать таких гадов мало!

Опасаясь худшего, Роса затащила Далмау в парадное. Братья вошли следом.

– Не приближайся к этому поганцу, – велел один из них.

Роса хотела прикрыть Далмау собой, но тот, с разбитым лицом и сочащимися кровью губами, ее отстранил.

– Не знаю, о чем вы, – еле выговорил он.

Братья собрались было снова наброситься на него. Роса закричала, а Далмау стойко принял вызов. На улице на него напали неожиданно, но теперь он даст отпор. Братья говорили что-то об Эмме, рисунках обнаженной натуры, борделях! Он ничего не понимал.

– Я никогда бы не продал рисунок, изображающий вашу кузину! – возмутился он, искренне недоумевая.

Роса выступила вперед, но не успела прикрыть Далмау своим телом. Братья остановились.

– Твои рисунки ходят по рукам, люди их купили в борделе, – выпалил один.

– Ведь ты и правда рисовал ее голой, – обвинил другой.

– Да, – признал Далмау, – но это искусство. Она сама хотела позировать для меня. Рисунки нравились ей. В этом нет ничего плохого. Если только…

– Но ими торгуют в борделе.

– Не понимаю… – Далмау сглотнул, почти уверенный в том, что собирался сказать. – Нет. Они у меня в мастерской. Их никто никогда не видел. Я бы не позволил.

– Ты разрушил жизнь Эммы, – бросил ему в лицо один из братьев. – Люди считают ее обычной потаскушкой.

– Где она? – спросил Далмау, твердо решив добиться ответа.

Братья плюнули ему под ноги и пригрозили убить, если он снова причинит Эмме неприятности, потом оставили его наедине с Росой, но и та не могла дать никаких сведений о своей кузине. Призналась, что не имела от нее никаких вестей с тех самых пор, как отец выгнал ее из дому. Предложила обработать ушибы, но Далмау отказался. Стер кровь с лица и сел на трамвай, чтобы поскорее добраться до фабрики изразцов, где гнетущее чувство тревоги сменилось тяжелой тоской, когда он убедился, что этюды обнаженной натуры, для которых позировала Эмма, исчезли из папки, где он хранил свои работы. Далмау весь покрылся холодным потом, голова закружилась так, что пришлось опереться о рабочий стол.

Кто украл рисунки? Тот, кто это сделал, имел, конечно же, доступ в мастерскую. Далмау подумал на Пако… Вряд ли такое возможно, хотя деньги, которые, должно быть, заплатили в борделе за такую натуру, могли послужить немалым соблазном. Он вспомнил, как один из мальчишек, живших на фабрике, рассказывал, что у сторожа в семье какие-то проблемы. Нужда всегда подвигала на воровство, а то и служила оправданием. И если не Пако, то кто мог это сделать? Достать ключи от его мастерской совсем нетрудно, они висят на крючке в шкафу, в той каморке, где дежурит сторож. Но старик часто бывает занят другими делами. И о чем Далмау не мог даже помыслить, так это о том, чтобы предать огласке тот факт, что у него украли рисунки обнаженной натуры, для которых позировала его невеста, бывшая невеста, ведь очевидно, что Эмма никогда не вернется к нему после унижений, перенесенных по его вине. Эмма, должно быть, считает его обыкновенным сутенером, мерзавцем, который воспользовался тем, что девушка его любила и полностью отдавалась любви. Далмау вздохнул. То, что он спьяну ударил ее, можно простить, но то, что он продал рисунки, где она изображена обнаженной… «Льюки», как и учитель, не позволяли писать обнаженную женскую натуру, тем более с девушки, с невесты. Если он раскроет тот