Цветы и железо - Иван Курчавов

Карательная экспедиция против Огнева удачи вовсе не имела. Этого и следовало ожидать. Разве можно посылать танки и людей в дремучий лес, где за партизан выступает каждый снежный бугор, каждая сосна и каждый куст можжевельника? Танки застряли на первых километрах лесной дороги. Каратели на пятнадцатом километре были встречены автоматным огнем. Они не отступили и не разбежались, преследовали русских до партизанской стоянки, а дальше следы пошли в разные стороны. Куда идти? Каратели, понеся потери, вернулись на лесную дорогу.

Ну, а если бы получилось наоборот, вверх полетел бы рапорт: операция проведена превосходно, ее успех предрешила разведка. «Умеет же подбирать кадры агентов штурмбаннфюрер СС Гельмут Мизель! Даже в этой неприступной России…»

Как неприятно, что Огнев всегда уходит от преследования! Торчит, как бельмо на глазу… Все время нужно доносить, как ведут себя партизаны и что предпринято, чтобы пресечь их деятельность…

А не он ли, Гельмут Мизель, утверждал в своих донесениях из Москвы, что партизанской войны в России не предвидится, что большевики восстановили против себя весь народ, что в случае войны русские мужики начнут борьбу против большевиков, в поддержку наступающей немецкой армии? Где эти донесения? Попадись они сейчас под руку рейхсфюреру СС Гиммлеру — расценит как преднамеренную провокацию.

Неудачи, кругом неудачи!.. Мизель выдвинул ящик стола, нашел выгоревшую и полинявшую зеленую папку. Вот он, парень с вызывающей нагловатой улыбкой, с родинкой на правой щеке, родинкой, похожей на темного паука, — надежда Гельмута Мизеля…

Перед войной все казалось проще простого: подобрать лазутчиков, обучить их, сбросить на парашютах с радиостанциями. В панике русским будет не до поимки шпионов. А лазутчики будут все примечать и обо всем доносить. «Морзянки» тикают непрерывно, сведения самые нужные и ценные несутся бурным ручьем, только успевай обрабатывать! Не одну группу разведчиков подготовил Мизель после сорокового года. Были в этих группах и прибалтийские немцы, и русские белогвардейцы, и украинец-«самостийник», и этот парень с пятном паука на щеке. Прибалтийские немцы свое задание выполнили и остались в Литве, Латвии, Эстонии: куда их пошлешь с таким скверным акцентом! «Самостийника», как стало известно, схватили русские бабы в момент приземления. Белогвардейцы успели дать шифрованную радиограмму: приземлились. Глубоко, видимо, «приземлились» — с тех пор о них ни слуху ни духу. А парень с пауком на щеке регулярно шлет донесения.

…Отыскал его Мизель в финском лагере для русских военнопленных. Он перебежчик, но об этом знали только финны.

Мизель увез его в свою резиденцию и стал учить всему тому, с чем доведется встретиться. Недостаточно прочно сидит в памяти история партии — изволь, вот тебе «Краткий курс истории ВКП(б)». Надо быть в курсе текущих событий — слушай Последние известия из Москвы и Ленинграда, учи новые советские песни, не забывай советскую терминологию. Он хорошо освоил рацию, отлично постиг коды и коварные приемы разведки. Когда он добровольно перебегал на сторону финнов, его заметили и ранили свои же красноармейцы: отлично, теперь его можно выдать за советского раненого, пострадавшего от финнов на фронте!

С документами инвалида-пенсионера, с кодами, рацией и деньгами он был сброшен в июле 1941 года в тылу Советской Армии. Документы превосходные. А сам агент — клад, а не человек! Устроился завмагом в селе, неподалеку от штаба фронта, и сообщил о предполагаемой выброске советских разведчиков, подготовленных для работы в Низовой: двух парней, выболтавших по пьянке важнейшую тайну. Приметы советских агентов точнейшие, вплоть до таких подробностей, как они произносят слова, хмурят брови, размахивают руками. Мизель доложил тогда, что сам берется поймать их в Низовой. А не поймал ни тогда, ни потом. И вот до сих пор каждые пять дней отчитывается за них перед начальством. «Почему не пойманы?» — «Идиоты там, в центре! Потому и не пойманы, что не ловятся, неужели это не понятно?!»

В кабинет, постучав, вошел писарь с новой шифровкой. Медленно читал ее Мизель. Прочитал, расписался на документе, вернул его писарю. Когда тот ушел, Мизель с облегчением вздохнул.

— Хоть одна беда с плеч свалилась! — проговорил он.

2

— Слушайте, штурмфюрер Эггерт, вы когда-нибудь поймаете советских разведчиков в Низовой?. — спросил Мизель.

Эггерт понял это как шутку и ответил:

— Когда-нибудь поймаю.

— Я вас вызывал не за тем, чтобы валять дурака! — Мизель поднялся с кресла. Эггерт вытянулся. — Два месяца сидят в Низовой два советских агента, регулярно передают сведения, направленные на подрыв нашей мощи, а штурмфюрер СС, представитель службы безопасности, пребывает в полнейшем спокойствии, словно его и не касается, как будто в его обязанности и не входит поимка вражеских лазутчиков. Неужели вы, Эггерт, думаете, что звание штурмфюрера и высокий оклад вам положены исключительно за умение пить водку и возиться с девками?

Эггерт не оправдывался. Виноват. Штурмбаннфюрер виноват не меньше. Но зачем дразнить начальство: пусть выговорится, отойдет. Он, Эггерт, мог бы выставить тысячу причин, но их и Мизель превосходно знает. Начальство на то и существует, чтобы распекать подчиненных.

— Для вас, Эггерт, пища положена в рот. Разжеванная пища, Эггерт, вам оставалось лишь проглотить! Почему не глотаете? Я сообщил их приметы. С такими приметами можно отыскать агентов не только в этой дыре — Низовой, а в Берлине или Кенигсберге!

«Почему же вы не нашли, если все это так просто? — подумал Эггерт. — Тогда так важно приехали в Низовую! На броневике, со своей свитой! В случае успеха у майора на груди был бы новый крест, а Эггерту — кукиш с маслом!»

— Я специально отобрал и послал вам трех надежных людей. Если бы вы умело использовали их, они могли бы, как ищейки, ежедневно обнюхивать каждый уголок в Низовой.

— Из трех, господин штурмбаннфюрер, остался один, — заметил Эггерт, решивший, что теперь самое время возразить спесивому начальству.

— А где остальные?

— Политический оказался вовсе не колчаковцем, как он тогда назвался. Я поставил его на работу в депо — участок очень важный. Сегодня ночью он взорвал помещение вместе с паровозами и удрал. Ищем.

— А где другой, этот… уголовник?

— Его сегодня ночью зарезали. И финский нож оставили в груди. На ноже надпись…

— Что за надпись?

— «Предатель».

Мизель гневно смотрел на Эггерта и думал: «Он, вероятно, нарочно говорит об этом, чтобы показать, что я не умею подбирать нужных людей!»