Догмат крови - Сергей Степанов

Неприязнь между охранными отделениями и губернскими жандармскими управлениями стала традицией. Принадлежа к одному ведомству, они, тем не менее, подсиживали друг дружку, стараясь выставить собственные заслуги и опорочить конкурента. В Киеве ситуация усугублялось тем, что киевское охранное отделение являлось районным, то есть осуществляло руководство политическим сыском во всем Юго-Западном крае. Таким образом, перед подполковником Кулябко вынуждены были отчитываться жандармские генералы, возглавлявшие губернские управления. Вдобавок Кулябко, служивший штабс-капитаном в пехотном полку, был сравнительно недавно переведен в корпус жандармов и получил высокий чин вне всякого порядка чинопроизводства. Кадровые жандармские офицеры ненавидели выскочку, сделавшего карьеру благодаря протекции своего шурина Спиридовича, близкого к двум могущественным лицам — дворцовому коменданту и командиру корпуса жандармов.

Очевидно, у подполковника Иванова давно наболело. Держа под уздцы горячего рысака, он с горечью живописал подвиги провинившегося начальника охранного отделения:

— Кулябко не владел азами розыскного дела, занятий с подчиненными не проводил, с литературой не знакомился. Охранным отделением заправлял старший филер Демидюк, неразвитый хохол. В прошлом году приезжал с инспекций дежурный генерал корпуса жандармов Герасимов. Экзаменует Демидюка: «Что есть анархия?» Тот хлопает своими буркалами: «Не могу знать, ваше превосходительство». Генерал как рявкнет: «Пшел вон, болван!»

По словам Иванова, серьезной агентуры у охранного отделения не было, хотя жалование агентам выплачивалось исправно. Надо полагать, осведомители этих денег и в глаза не видели, зато Кулябко весело жил и хорошо ублажал своих гостей из Петербурга. Деньги на увеселения проводились по статье расходов на агентов-штучников, причем подполковник даже не позаботился это скрыть. Ревизия расходных ведомостей обнаружила подставных агентов под красноречивыми псевдонимами «Пивной», «Водочный» и «Ликерный». Департамент полиции многократно указывал на совершенно неудовлетворительную постановку сыскного дела в киевском охранном отделении. Однако Кулябко, имевший влиятельных покровителей, смеялся над циркулярами департамента. После киевских торжеств ему были обещаны повышение и перевод в Петербург.

Неудивительно, что Богров легко обманул такого начальника охранного отделения. Кулябко даже не задумался, с чего это вдруг богатый наследник польстился на жалование платного осведомителя? Ходили слухи, что он крупно проигрался в клубе. Но начальник охранного отделения должен был понимать, что у его осведомителя имелось множество возможностей покрыть карточные долги. Отец Богрова часто уезжал по делам и оставлял сыну доверенность на управление колоссальным доходным домом на Бибиковском бульваре. Через руки Богрова шли тысячи рублей. Наконец, была проторенная дорожка к ростовщикам. Богатому наследнику любой ссудил бы под вексель. Вот над какими вопросами полагалось задуматься опытному жандарму, но Кулябко не задавал себе подобных вопросов.

— Не знаю, что побудило Дмитрия Богрова взяться за малопочтенное ремесло платного осведомителя, однако вы не будете отрицать, что он провалил многих товарищей, — заметил Фененко.

— Я не могу разглашать секретные сведения, но поверьте, что он сдавал мелкую рыбешку и скорее всего с той целью, чтобы втереться в доверие охранному отделению.

— Ну, этого мы никогда не узнаем. Был бы Богров жив, тогда возможно. Но он повешен и концы в воду, — вздохнул Фененко.

— Счастливо, Василий Иванович, — попрощался подполковник. — К сожалению, не могу пригласить в свою эгоистку. Впрочем, ваш трамвай подъезжает. Вы ведь на Лукьяновку? Кстати, я веду параллельное дознание по делу Ющинского. Мне кажется, господин прокурор судебной палаты перебарщивает в своем увлечении ритуальной версией. Любым способом пытается раздобыть улики против Бейлиса.

Когда трамвай тронулся и высокая фигура подполковника осталась далеко позади, следователь подумал, что даже жандарм осуждает недобросовестность Чаплинского. С другой стороны, жандарм есть жандарм. Тоже мне, светлая личность в голубом мундире! Ищет заговорщиков среди революционеров, игнорируя пророческие слова Столыпина: «Меня убьют чины охраны!» Придворная камарилья тоже точила зуб на министра. Рассказывают, что после покушения Распутин на радостях глушил мадеру в саду Тиволи, а иеромонах Илиодор устроил благодарственный молебен в Царицыне. Императрица, как передавали, сказала Коковцову, что не стоит особенно жалеть о погибшем, так как Столыпин давно сыграл свою роль и должен был сойти со сцены.

Подполковник Иванов ругает охранное отделение. Но разве в губернском жандармском управлении иные порядки? Разумеется, нет! И в Киеве, и в Москве, и в Петербурге — по всем городам и уездам сидят свои кулябки. Пока их служба прикрыта ореолом государственной тайны, они представляются какими-то особенными, всевидящими и всезнающими людьми. Но стоит приподняться краешку завесы, как выясняется, что они самые обыкновенные корыстные и глупые чинуши, ничего не знающие и ничего не умеющие.

Трамвай повернул с Глубочицкой на Мстиславскую улицу. Здесь следователь вышел и, увязая калошами в жидкой грязи, поднялся по Татарской на Верхне-Юрковскую. У водокачки его обогнала пожарная телега.

— Василий Иванович!

Фененко недоуменно покрутил головой и увидел, что на телеге около бочки с водой сидит его письмоводитель.

— Василий Иванович! Я попросил пожарных подбросить меня до трамвайной линии. Хотел за вами к Лашкаревым заехать. Все сгорело!

— Вы о чем? Что сгорело?

— Конюшня, где была шорная мастерская.

— Позвольте! — оторопел следователь. — Вы опечатали мастерскую?

— Вчера вечером опечатал, а ночью все сгорело.

Предчувствуя беду, Фененко быстро зашагал к заводу. На месте конюшни чернело пепелище. Здание выгорело дотла, уцелел лишь потрескавшийся кирпичный фундамент, засыпанный кучей головешек, и обуглившийся накренившийся простенок в дальнем конце. По пожарищу бродили несколько человек и среди них горестно причитавший Хаим Дубовик.

— Какие убытки! Зайцевы рассчитают старика! Кому я буду нужен, куда пойду!

— Господин Дубовик, я не понимаю… — обратился к управляющему Фененко. — Вы ставите меня в невозможное положение!

— Всемогущий Иегова обрушил гнев свой на наши грешные головы! Наказаны мы за гордыню и непослушание, усердней надо было молиться и исполнять предписания Талмуда! Чего и ждать было нам, полугоям, херемникам, если евреи, презрев Талмуд, едят трефное, не носят талеса, не надевают тефелины во время молитвы и, страшно сказать, плюют на день субботний — священный шабаш.

— Погодите, господин Дубовик! Я спрашиваю, отчего произошел пожар?

Однако, управляющий не отвечал. Он закатывал глаза, рвал на себе пейсы и раскачивался в разные стороны.

— Виновны мы, были вероломны, лицемерили, свернули с праведного пути, намеренно творили зло, упорствовали в грехе!

Теперь, когда Дубовик явно притворялся, будто не слышит обращенных к нему слов, он уже не казался следователю почтенным интеллигентным евреем. Фененко захлестнула волна неприязни. «Ах ты старый ж…» — выбранился он и тут же прикусил язык, устыдившись даже мысленно употребить запретное слово.

Письмоводитель подвел мужика с грязными разводами на закопченном лице, конюха Быховца.

— С чего начался пожар? — спросил следователь.

— Не можу знати… Ночью прибегает до мени хлопец Менделя. «Ратуйте! Ратуйте! Пожар!» Дивлюсь — у них над крышей огонь…

— Вы имеете в виду сына Бейлиса?

После ареста Бейлиса его семья переехала в помещение конюшни за стенкой от шорной мастерской. Фененко как-то поинтересовался, не мешают ли ей лошади. Эстер Бейлис вздохнула, что ей жутко без мужа в их лачуге на Горе. Уж лучше жить в конюшне.

— Где находилась жена Бейлиса во время пожара?

— Я не бачив, — шмыгнул носом конюх. — Мы рятували коней…

— Значит, лошадей спасли?

— Сбрую теж.

— И лошадей, и сбрую, и все ценное, кроме самого здания, — иронизировал письмоводитель. — Видать, конюшня была хорошо застрахована!

— Спытайте у агента от огня, — конюх показал на молодого человека, понуро бродившего по пепелищу.

Страховой агент только скривился на вопрос, не случился ли пожар от удара молнии или по иной естественной причине.

— Шо ви, панове! Якие сейчас грозы. Видно, кое-кто, — он покосился в сторону Дубовика, — произнес молитву «Благословен сотворивший огненные светила».

Молодой человек не скрывал досады и, крутя пуговицу на шинели следователя, начал многословно рассказывать о своей женитьбе. Благодарение Богу, он взял жену Ривочку из приличной семьи. После свадьбы тесть, согласно брачному контракту, содержал их три года. Однако пришла пора и самому зарабатывать. Пристроился в страховое общество, заключил два-три договора, и дело, казалось, пошло на лад. Страховой агент уже присмотрел Ривочке на зиму ботиночки на заячьем меху, чтобы у нее ножки не мерзли — и вот на тебе, пожар!