На всех фронтах - Борис Яроцкий

Все усилия, вся воля летчика нацелены на борьбу с непослушным самолетом.

Проявляя свой норовистый характер, самолет не подчиняется осторожным и плавным движениям летчика, он упорно не желает двигаться по прямой, малейшее упущение угрожает повторением страшных секунд полета, уже пережитых экипажем.

Триммер не может заменить руля высоты, на его перемещение самолет реагирует медленно, с запозданием, стремясь продолжать начатую эволюцию. Нужно успеть упредить это стремление машины вращением маховичка триммера в обратную сторону, и так без конца через каждые одну-две секунды.

Большой мастер ночных полетов в сложных метеорологических условиях, Алексей Боровской в совершенстве владел искусством вождения самолетов вслепую по приборам, и эти качества помогали ему удерживать машину от опасных бросков к земле.

Но все же самолет, хотя и по какой-то волнистой линии, с постоянными нырками то вверх, то вниз, как будто по бугристым ухабам, движется вперед к желанной спасительной цели.

Вот уже где-то вдали на горизонте появились еле заметные мерцающие точки огоньков.

Приближаясь к первым партизанским кострам, Боровской отдает приказание: «Приготовиться к прыжкам. Будем покидать самолет только на втором заходе, первый заход — пристрелочный. Самолет покинуть всему экипажу и пассажиру. На борту остаюсь я один. Буду прыгать на третьем заходе…»

Однако дальнейшие события, связанные с выполнением боевого задания экипажем Боровского, развивались по другому, совершенно необычному пути. Обстоятельства так сложились, что экипаж сознательно не покинул неуправляемую машину над первыми партизанскими кострами, встретившимися на его пути к цели.

Боровской даже в этой опасной ситуации помнил и заботился о пассажире, которого он был обязан доставить строго по назначению, и о грузе, предназначенном партизанам.

Вроде бы и дошли: на земле ярко пылают пять костров, выложенных «письмом», средний костер — «марка» — самый крупный, самый яркий.

Алексей осторожно ведет машину к цели. Пассажир покидает самолет.

— Буду делать второй заход, — говорит Алексей. — Попытаемся сбросить хотя бы пару мешков. Посмотрим, как машина отзовется на изменение загрузки.

Вновь самолет описывает большой круг над партизанской площадкой, вот снова вышли на цель и сбросили две упакованные «сигары».

— Заходим еще разок. Готовьте к сбросу сразу четыре упаковки! — командует Боровской.

Маневр вновь повторяется, еще четыре мешка покинули борт самолета. А машина по-прежнему «ныряет» так же, как и ныряла на первом заходе.

— Будем заходить на цель еще два раза, — решает Алексей, — готовьте к сбросу по пять упаковок на каждый заход…

Так все 16 упаковок, предназначенных отряду, доставили на место назначения.

Люди ликовали, поздравляли друг друга, как будто позабыв о тяжких секундах смертельной опасности.

Подошло время и экипажу покидать свой поврежденный, искалеченный самолет. Застегнули карабины, помогли друг другу отладить привязанные парашютные фалы. Согласовали порядок покидания самолета: кто первый, кто последний…

Но командир корабля отлично понимает, что, попав к партизанам, боевой слаженный экипаж летчиков-новичков на много месяцев выбывает из строя.

И это в то время, когда в полку не хватает опытных ночников, когда без экипажей стоят на приколе новые самолеты…

Но для возврата домой на свою базу нужно не сорок минут, а долгих три с половиной часа полета.

«И не выдержишь ты такой нечеловеческой нагрузки, — будто кто-то говорит Алексею. — Не испытывай вновь судьбу, не рискуй безрассудно своей жизнью и жизнью товарищей. Ты и так уже совершил невозможное. Отдавай приказание экипажу покинуть безнадежно неисправный самолет, прыгай сам и сохранишь жизни своих подчиненных. Ну, проживешь у партизан 3—4 месяца, но наверняка вернешься в свой полк. Никто тебя не осудит, не скажет худого слова, ты честно выполнил свой долг».

И опять сознание командира будоражит магическое «надо».

Объективные факторы подтверждают, что это возможно.

Двигатели самолета работают отлично — как хорошо отлаженные часы, немедленно отзываются на малейшее движение секторов газа.

«Думай, думай, командир, только от тебя зависит окончательное решение.

Ведь четыре часа — это не вечность, а всего 240 минут полета. Ведь ты как-то приспособился, приноровился управлять непослушным самолетом.

Верно, тебе было очень трудно, очень тяжело.

Но все-таки тебе удалось довести самолет до назначенной цели, с трудом и с огромным напряжением сил все же удалось выполнить боевое задание».

После долгих раздумий Боровской принимает окончательное решение: разворачивает машину теперь уже строго на восток, штурман получает задание прокладывать курс поэтапно, в обход укрепленных узлов противника.

Опасаясь перехвата связи вражескими пеленгаторами, Боровской запрещает бортрадисту работать передатчиком.

— До перехода линии фронта сиди смирно, слушай эфир и докладывай мне о каждой новости. Связь с базой установим, только пройдя полосу фронта.

Командир не прекращает борьбу с непослушной машиной. Каждые две-три секунды он вынужден вращать маховичок штурвала управления — триммером вперед-назад, вперед-назад.

Хочешь жить, командир, держи «нос» машины на горизонте, не позволяй самолету «зарываться» и уходить от избранной высоты, в этом твое и экипажа спасение…

…Получив последнее донесение Боровского и утратив связь с экипажем, Московская база отнесла самолет № 821 к числу боевых потерь и доложила партизанскому центру о причинах невыполнения задания.

Нетрудно представить ликование, охватившее людей на Московской базе, когда через пять с половиной часов после последней связи с самолетом Боровского в эфире вновь прозвучал голос потерянного экипажа: «Боевое задание выполнили. Возвращаемся домой, прошли линию фронта… Посадка невозможна, укажите место, где можно покинуть самолет».

Вот это подарок, удача, радость, счастье!

Но как же можно выполнить боевое задание и возвращаться домой на самолете, потерявшем управление? Здесь что-то не вяжется. Какие-то необъяснимые противоречия.

Московская база вновь вызывает машину Боровского: «Доложите подробно, что в вашей машине повреждено, какой остаток топлива, почему невозможна посадка?»

На свой вопрос база получает от командира корабля подробный ответ:

«Полностью оборваны тросы управления рулем высоты и поворота. Сильно повреждена стойка хвостового колеса. С трудом управляю машиной, используя триммер руля высоты, элероны и двигатели.

Силовые установки бензо-гидросистемы повреждений не имеют. Остаток топлива на сорок минут полета. Предполагаю сбросить экипаж в район аэродрома Внуково. Сам доведу самолет до указанного вами места.

Срочно укажите район, где можно оставить машину».

Оказалось не так-то просто отыскать вблизи Москвы такое место, где можно было бы «уронить» с неба многотонную массу металла.

Время неудержимо бежит. Самолет уже на подходе к зоне Внуковского аэропорта…

Полегчало на душе командира корабля, да и весь экипаж после пережитых опасностей и волнений приободрился, повеселел.

Ведь самое трудное, самое страшное осталось где-то далеко позади.

А все ли возможности использованы? Может быть, существует средство сохранить и спасти машину?

Боровской посылает бортмеханика Дмитрия Соснова в хвостовой отсек для выяснения возможностей соединения перебитых тросов управления рулей высоты. Соснов с электрическим фонарем осмотрел и ощупал все концы оборванных тросов.

Соединить их практически невозможно, обрывки расплелись и, как обозленные ежи, ощетинились проволочными прядями.

Однако у бортмеханика мелькнула спасительная мысль, и он спешит поделиться с командиром корабля. Ведь для посадки самолета руль высоты должен отклоняться только в одну сторону. Нужно разыскать или изготовить шнур длиною 17—18 метров и один конец привязать к обрывку троса, отклоняющего руль высоты вверх.

Если протянуть эту веревку через весь фюзеляж в пилотскую кабину, то появится возможность посадить самолет на аэродром, ибо будет возможно отклонять руль высоты до его крайнего положения.

Командир корабля одобрил предложение бортмеханика. Начали осматривать закоулки самолета в поисках веревок, шнура, тесемок и других подходящих материалов.

К счастью, на борту отыскали несколько парашютных фалов, однако их общая длина оказалась явно недостаточна.

— А ну, братцы, снимайте свои поясные ремни! — предложил кто-то из экипажа. И пять брючных ремней восполнили недостающий кусок веревки.

Когда вся подготовка самолета была завершена и протянутый конец веревки, связанный с обрывком троса руля высоты, оказался в руках второго пилота Кирилла Гаввы, самолет как бы почувствовал руку хозяина и резко сократил свои ныряющие движения.