Дюбал Вахазар и другие неэвклидовы драмы - Станислав Виткевич

М а г и с т р. Я останусь тут, вместе с Янулькой, чтоб впрыснуть ей в психический скелет отраву страшных тайн. Известной доли зла, обычного подлого зла, не избежать даже при нашем размахе.

 

Идет налево — к Янульке и Уродам. За ним Дер Ципфель. Физдейко тяжкой поступью направляется к двери. Следом Герцог и Герцогиня де ля Трефуй, Ф. Плазевиц и Глиссандер. Лампа гаснет.

 

Ф и з д е й к о (на ходу). Короткое замыкание. Еще и это! О, как же мне сегодня будет страшно при свечах!

 

Выходят. Дер Ципфель стоит на фоне горящей печи, которая чуть притухает.

 

М а г и с т р (громовым голосом). А теперь — долой противоестественные тайны! Янулька, в моих психофизических когтях ты станешь медиумом глубочайшей жажды конденсированного самопереживания. Нет, я просто лопну от блаженства! Ты сама этого не выдержишь: в тебя ворвется психический ток, мощный, как стадо слонов.

Я н у л ь к а. Да-да, я только принесу еды своим уродам.

 

Выбегает.

 

М а г и с т р (подняв забрало, бросается на колени перед кроватью, на которой распростерт труп Эльзы; плаксиво). Зачем тут этот труп? Я простой, добрый человек! Чего вы все от меня хотите? Разве это я убил ее? Мне ничего не надо! Только бы немного, хоть немножечко отдохнуть!

 

Истерически рыдает. Птичий клекот Уродов. Дер Ципфель делает жест рукой сверху вниз.

 

Занавес

 

Конец первого действия

Действие второе

Начинается мрачный осенний вечер. Чаща девственного елового леса. Сквозь темную зелень кое-где проглядывает покрасневшая рябина. Громадные деревья. Чудовищные мхи и грибы: белые, желтые, красные. Слева, вблизи рампы, параллельно ей стоит фантастический шалаш. Широкая дверь открыта. Внутри горит огонь. Время от времени сквозь крышу валит дым. В дверях на высоком пороге сидит Распорядитель сеансов, Д е р  Ц и п ф е л ь. Справа на срубленном стволе сидит  Ф и з д е й к о, одетый Лесным Старцем. Белая, с бледной прозеленью, одежда. Подле него  Я н у л ь к а, одетая Лесной Феей, перебирает в решете чернику. Справа два  У р о д а  на своих подставках[70].

 

Ф и з д е й к о. Стало быть, на время мне удалось отсрочить катастрофу. Трудно впавшему в детство — скажу откровенно — почти выжившему из ума старцу перейти вдруг такие границы, разглядеть такие перспективы.

Я н у л ь к а. А я думаю, они сами запланировали наше бегство накануне коронации — как один из пунктов программы. Это предположение Дер Ципфеля.

Ф и з д е й к о. Не знаю. У меня в голове помутилось. Я не пью уже неделю. Хочу только покоя. А у меня предчувствие, что кто-то нас тут сегодня навестит: человек или целая банда, зверь какой или дух — все едино — но кто-то придет, и от этого зависит все дальнейшее.

Д е р  Ц и п ф е л ь. К дьяволу, старина князь, всю эту сознательную композицию жизни! Не так ли? Лучше жить себе да поживать в маленьком заброшенном домишке.

Ф и з д е й к о. О да! Странно то, что самые дикие истории приключаются с теми, кто больше всего жаждет покоя. И все-таки, все-таки меня постоянно гнетет предчувствие, что кое-что мне еще придется сделать. А может, это только кажется — так, по привычке.

Я н у л ь к а. Знаешь, папа, в тот памятный вечер я застала Магистра плачущим как дитя у смертного одра моей матери. Потом он был ко всему безразличен кроме некоторых моих эротических пропозиций, которыми я опутала его вполне умышленно и хладнокровно. Я все из него вытащила. Он говорил так странно, что мне чудилось, будто я лечу в какую-то маленькую бездонную дырку и смотрю самому Небытию в глаза, лишенные выражения.

У р о д  I. У него бывают минуты страшной сентиментальности, как, впрочем, у всякого настоящего духовного силача и комедианта. Но это отнюдь не так называемые реальные чувства.

У р о д  I I. Янулька, ты должна ему помогать в такие минуты, а не быть чужой и далекой. Холодно люби в нем искру бессознательного: она заводит мотор этого мозга — одержимого самим собою; ведь это чудовище поистине сверхчеловечески проницательно в том, что касается мировой истории.

Я н у л ь к а (печально). Может, я больше его никогда не увижу? Этого я бы тебе не простила, папуля. Единственный странствующий рыцарь на всем мировом горизонте!

У р о д  I. Ты увидишь его, увидишь наверняка — но только в вогнутом зеркале собственной пустоты, это будет проекция в мнимых координатах Дер Ципфеля — точнее, сама мнимая система отсчета.

Ф и з д е й к о. Хоть тут нас не мучайте. Тайна нашего бегства в эту сторожку для меня — форменное проклятье, она меня истерзала до тошноты. Сегодня я, как никогда, хотел бы уверовать в исторический материализм, да не могу — и все тут.

У р о д  I. Вспомни последнюю корону мира, последнюю замкнутую культуру, последнюю мысль на перевале, с которого человечество — ох, прошу прощенья: все равно что — скатится под свою же телегу, ползущую на тормозах с неизмеримой горы небытия.

У р о д  I I. Вспомни — ради воплощения всех эротических мифов в душе твоей бедной Янульки. Вы уникальны, как и он — Магистр. Через Дер Ципфеля он вас найдет и на дне смерти.

Ф и з д е й к о. Сил нету даже на самоубийство. Я изнемог от самого себя так, что впору сдохнуть. И несмотря ни на что чувствую себя юношей, даже способным влюбиться.

 

Далекий звук рога.

 

У р о д  I. Это он. Он добрался до нас.

Д е р  Ц и п ф е л ь (вставая). Наконец-то сеанс начнется. Запомните хорошенько: все вы — духи.

 

Звук рога уже гораздо ближе.

 

Ф и з д е й к о. Значит, и этого не миновать! Это я-то, который всю жизнь гнушался спиритизмом, я, который, не веря в духов, создал самую идиотскую на свете биологическую теорию астральных тел, — я должен быть духом на сеансе! (Закрывает лицо руками.) Какое унижение!

Я н у л ь к а. Только теперь мы поймем, кто мы на самом деле. Я плохо знаю жизнь, но думаю, можно прожить ее всю, совершенно себя не зная. Разве что выплывет какой-нибудь разоблачающий факт. Если он отыщет нас даже здесь, участь наша ясна. Мы скатимся на дно — как камень, пущенный с горы, скатывается в долину.

 

Звуки рога за деревьями справа, треск ломаемых веток. Влетает  М а г и с т р, одетый охотником. На плечи его накинут белый плащ, как в I действии. За ним в охотничьих костюмах: ф.  П л а з е в и ц, Г е р ц о г  и  Г е р ц о г и н я  д е  л я  Т р е ф у й  и  Г л и с с а н д е р — далее двенадцать  Б о я р  в тулупах. Все проскакивают налево, никого не видя, и сбиваются в кучу возле двери шалаша.

 

М а г и с т р (Дер Ципфелю). Готово что ли, распорядитель?

Д е р  Ц и п ф е л ь. Так точно, господин граф. Все как один мертвы. Можем немедленно начинать сеанс.

 

Вновь прибывшие влезают в шалаш и рассаживаются вокруг огня. Магистр en face в глубине, освещен жаром снизу. Дер Ципфель, стоя к двери внутри, выглядывает и вызывает духов.

 

Д е р  Ц и п ф е л ь (торжественно). Дух князя Физдейко, явись!

 

Физдейко встает, как автомат, и шагом загипнотизированного подходит у двери шалаша. Его силуэт темнеет на фоне кроваво полыхающего огня.

 

Ф и з д е й к о. Я здесь. Это предел унижения. Не поручусь, что я не притворяюсь духом на сеансе. Но то, что должен сказать, я скажу. Меня гнетет убийственная неудовлетворенность собой. Впервые мне хочется быть всем: объять вселенную, обрести абсолютное знание в полноте одиночества. Проклятье пожранных культур душит меня, как упырь. А еще я хочу стать художником всех искусств, хочу сам создать всё, что было и может быть создано в этих искусствах за целую вечность. Я хочу одновременно быть нищим и тем, кто от избытка богатства швыряет ему жалкий золотой. Хочу жить собственными потрохами и сожрать самого себя до последней косточки, а потом вспыхнуть духом всех солнц и туманностей бесконечного аморфного пространства.

М а г и с т р. Через высшее усложнение к почти животной простоте и силе — вот наш принцип. Ты будешь удовлетворен, дух Евгения Физдейко.

 

Птичий смех Уродов. Физдейко исчезает, т. е. проваливается в люк у двери шалаша.

 

Д е р  Ц и п ф е л ь. Теперь Янулька. Живее. Флюид истощается.

 

Янулька, как автомат, становится на место отца, бросив по пути решето.

 

М а г и с т р. Чего ты хочешь, единственная моя, возлюбленная Янулька?

Я н у л ь к а. Я достойное продолжение своего папаши в женском обличье. Хочу быть святой, неприкосновенной ни для кого, даже для самой себя, и в то же время желаю, чтоб меня растерзали в миллионах объятий незнакомые мерзкие мужики, и пусть они режут друг друга за мое тело. Хочу, чтоб меня посадили на кол и хлестали нагайками озверевшие от вожделения человеко-скоты, и жажду, чтоб небесное лобзанье ангела, подобно дивному цветку, упало в глубочайшую, тихую заводь моей девчоночьей души. Хочу владеть всем миром через страшного тирана, который — лишь дуновенье пурпурно лоснящейся черноты моей воплощенной в нем похоти, вздыбленной кровавым мясом мускулов, лопающихся от избытка силы, — тирана, который был бы тенью сокровеннейшей и беспредметной грезы, расплавленной в Небытии — этом смерзшемся в камень вселенском эфире вымершего вовеки Бытия. Довольно, а то я лопну!