Клуб неисправимых оптимистов - Жан-Мишель Генассия

— Не знаю.

— Папа не вернется, если не найдет Франка?

— Вернется, он должен заниматься магазином.

— Можно я сегодня посплю у тебя?

Когда я проснулся, Жюльетты уже не было. Нерон и «Лев» тоже исчезли. По расписанию у меня был сдвоенный урок математики с Хиляком. Мне совершенно не хотелось туда идти. Я думал позвонить Сесиль — посоветоваться, стоит ли узнавать у друзей в клубе рецепт коктейля Молотова, и спросить, не хочет ли она побегать, но потом отказался от этой мысли. Только не сегодня. Сегодня утаить от нее не удастся ничего. Я взял припасенный роман «Сердце дыбом»[129] и отправился в лицей.

На площади Пантеона у меня за спиной раздался знакомый голос:

— Шагай вперед. Не оборачивайся. Сверни на улицу Валет, иди по правой стороне. Смотри под ноги. Не стоит читать на ходу!

Я пошел вниз по улице. У входа в коллеж Сен-Барт толпились ученики.

— Стой! Входи в это здание!

Я толкнул дверь дома номер тринадцать, пошел по тускло освещенному коридору и обернулся. Передо мной стоял Франк.

5

Каждая война когда-нибудь кончается. Сражения, бомбардировки, взрывы, сгоревшие танки и пушки, едкий запах мазута, горелого леса и стоны раненых остались в прошлом. Наступил мир. Без победных реляций и восторженных криков. Просто стало тихо, и тишина эта была гнетущей. Разрушенные до основания города. Растерянные, все потерявшие люди. Исчезнувшие улицы. Трупы, которые никто не хоронит. Толпы грязных, заросших щетиной пленных. Как такое могло произойти? Кто в этом виноват? Сможем ли мы начать все сначала? Несколько месяцев назад в Польше солдаты освобождали узников лагерей смерти. За четыре года они много чего повидали и пережили, но подобного зверства понять не могли. На языке людей этому не было названия. Груды трупов, индустрия смерти, живые скелеты, тиф… Победители испытывали горькое недоумение, им, пожалуй, было хуже, чем побежденным. Стыд, ненависть, безумие. А в апреле в Германии, в других лагерях, пленные немецкие солдаты и интернированные гражданские лица узнали, что такое «справедливое отмщение».

Восьмого мая эскадрилья Леонида последней вернулась с задания, но этот вечер не стал для него праздником. В воскресенье двадцать четвертого июня он участвовал в Параде Победы на Красной площади. Шел дождь, но это был величайший парад в истории человечества, триумфальное шествие, каких мир не видел со времен античного Рима. Сотни барабанщиков и трубачей играли марш «Прощание славянки», от которого на глаза наворачивались слезы. Участники парада печатали шаг по брусчатке, принимал парад маршал Жуков на белом коне, командовал Рокоссовский на гнедом скакуне. Штандарты и знамена поверженного рейха летели к подножию Мавзолея. Леонид трижды пролетел над Москвой во главе эскадрильи «Яков», а вечером «отец народов» вручил ему вторую звезду героя.

Отвоевав сорок семь месяцев, полковник Леонид Михайлович Кривошеин вернулся домой, в родной Ленинград, где умерли от голода, холода и болезней его родители. Почти все друзья Леонида погибли на фронте или были убиты немецкими бомбами. Не сумел он отыскать и следов любимой женщины Ольги Пирожковой, не подававшей о себе известий последние три года.

Через два дня после возвращения ему приснился кошмар. Его самолет горит, он не может выбраться из кабины, земля все ближе… В следующие ночи демоны войны продолжали терзать Леонида, он снова и снова видел во сне гибель людей, гражданских и военных, расстрелы, изнасилования и бесчинства оккупантов. Он просыпался в липком поту, с отчаянно колотящимся сердцем и сидел на кровати, уставясь в пустоту, потому что не хотел принимать выписанное майором Ровиным снотворное. Лекарства пьют только больные, а Леонид, несмотря на усталость, чувствовал себя совершенно здоровым. Он терпеливо отвечал на вопросы молодого врача, не терявшего надежды помочь другу. Дмитрий Владимирович Ровин тоже прошел всю войну, и они часто удивлялись тому, что их фронтовые пути-дороги ни разу не пересеклись. Майор Ровин не верил в силу лекарств, считал, что причина всех бед и болезней кроется в самом человеке. «Наша медицина так и не выбралась из каменного века», — говорил он с виноватой улыбкой.

Этот скептик прописывал лекарства и удивлялся, если они вдруг помогали. Они с Леонидом быстро стали неразлучными друзьями. У Ровина было три бесценных качества: ему не надоедали разговоры о войне, он много пил и отлично играл в шахматы.

— Я не знаю, как тебя лечить.

* * *

Леонид решил, что его организму необходимы максимальные нагрузки, — возможно, тогда сон наконец вернется. Он бродил один до рассвета, а как только горн играл побудку, отправлялся тренироваться с морскими пехотинцами, что было ох как нелегко. Скрытые резервы позволяли ему выполнять все задания, которые изуверы-мичманы изобретали для матросов второй статьи. Днем он занимался инвентаризацией арсенала воздушной базы, хотя никто не поручал ему эту титаническую и, по большому счету, бессмысленную работу. Он сражался с военно-бюрократической машиной, чтобы положить конец беспорядочному заказу запчастей и деталей, а поскольку ходили упорные слухи о назначении Леонида на пост командующего округом, никто не хотел ему перечить. Сергей Ильюшин предложил Леониду перейти к нему в конструкторское бюро и заниматься разработкой нового самолета дальней авиации для полетов в тыл противника, но он не хотел оседлой жизни, тем более в Москве. Он мечтал только о небе. Но Ильюшин настаивал, и Леонид согласился — при условии, что будет главным испытателем, но ответа не получил.

По вечерам он пил и играл в шахматы с Ровиным. Спиртное на него не действовало. Леонид увеличил дозу. Они с партнером выпивали по нескольку бутылок водки — тот разваливался, недоиграв партию, а Леонид задремывал, но ровно через час просыпался, как от толчка, с опухшими веками и тяжелой головой. Кровь стучала в висках, — казалось, кто-то забрался ему под череп и стучит изнутри по лбу, как молотом по наковальне. Облегчение приносили только мешочки с колотым льдом, которые он прикладывал к своей несчастной голове.

Однажды ночью Леонид гулял вдоль Невы и вдруг почувствовал какой-то странный смутный запах. Он вернулся в часть. Запах последовал за ним.

— Вы не чувствуете вони? — спросил он товарищей, те принюхались, но уловили только запах вареной капусты… — Нет, это не капуста. Где-то закопаны мертвые тела.

Поиски ничего не дали. Горький навязчивый запах разложения никуда не исчез. Никто не сомневался в душевном здоровье Леонида, Героя Советского Союза, одного из самых заслуженных летчиков страны, близкого к Сталину человека. Генералы и политработники проявляли к нему уважение и участие. Военные обыскали подвалы и самые темные закоулки крепости, проверили реку и развалины окрестных дворцов, но никакого захоронения не обнаружили. Невыносимый запах по-прежнему преследовал Леонида, и ни ледяной северный ветер, продувавший окрестности, ни плотная марлевая маска не могли избавить его от этого ужаса. Запах не давал Леониду спать, душил его. Боевого летчика лечили самые именитые профессора, но и они оказались бессильны. Леонид нашел способ облегчить страдания. Он смачивал носовой платок водкой и прикладывал его к носу — запах алкоголя перебивал зловоние, но очень скоро перестало помогать и это. Леонид спрашивал себя, уж не гниет ли он изнутри. После того как очередное медицинское светило признало свое бессилие, заявив, что терапия может занять годы и не дать результата, Леонид принял решение положить конец своим мучениям. Он прошел всю войну, остался жив и не позволит какой-то гнили медленно себя убивать. Ничего иного ему не оставалось. Леонид привел в порядок дела, написал письмо сестре в Москву (она была его единственной наследницей) и попросил похоронить его на Тихвинском кладбище Александро-Невской лавры. Леонид думал, что его будут мучить страх и запоздалые сожаления, но чувствовал себя на удивление спокойным и умиротворенным. Он выпил бутылку водки, навел порядок в кабинете и решил вспомнить десять самых прекрасных вещей, которые видел в жизни, а потом спустить курок. Он подумал о своей матери Марине, о ее чудесной всепрощающей улыбке, о заразительном смехе сестры. В памяти всплыли образы довоенного Ленинграда, красивейшего города на земле, который варварски разрушили немцы. Он вспомнил свою молодость, северное сияние в небе над замерзшей Ладогой, сокровища Эрмитажа, висячие сады Петродворца, Свято-Никольский морской собор, сверкающие золотом оклады икон и бело-голубой Смольный собор с золочеными куполами на фоне безоблачного неба. Леонид с ужасом осознал, что все эти чудеса были созданы при царе, а его поколение только разрушало город. Он не имеет права жить после того, что натворил.

Он начал считать на пальцах, дошел до восьмого пункта, и тут раздался стук в дверь. Это был Ровин — он увидел свет в окнах и решил заглянуть к другу, несмотря на поздний час. В руках у него был большой фарфоровый чайник с каким-то питьем. Он уселся на стул, велел закрыть окна и налил в стакан темно-зеленую жидкость.