Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Рана зажила давно. Остался маленький белый шрам на груди. Ольгери об этом знала, но о помощи по-прежнему не просила. Сама ходила в сбросивший листву лесок. Сама таскала тяжелые вязанки, растапливала печь, ставила на огонь воду и шла доить уродливую козу со спиленными рогами. Часть молока ставила в холод – потом делала сыр, который складывала в бочку с крутым рассолом. Часть разливала по глиняным кружкам: ему и Сайли.
– Тебе расти еще, – говорила она внуку. – А тебе, – поворачивалась к «дармоеду», – поправляться нужно. А то остались кожа да кости.
Преувеличивала. Он уже достаточно окреп и стал таким же, как прежде. Почти. На стене в общей комнате приземистого домика Ольи висело зеркало – круглое стеклышко с лущащейся амальгамой. Иногда Истман подходил к нему и подолгу вглядывался в незнакомое лицо. Таким его не узнали бы даже старые… друзья? Какие друзья? Откуда? Но не узнали бы. Волосы отросли, дланями не сбриваемая щетина превратилась в бороду, глубже стали морщины. Вещи из его же сундука, сшитые лучшими портными из дорогого сукна, быстро потеряли вид в этой глуши, и теперь в потрепанной одежде он мало чем отличался от местных мужиков. Особенно в кроличьей душегрейке и вязаной, побитой молью шапочке, что достала из старого сундука Олья. Особенно с топором в руках.
Да, яблоню он все же срубил. Помучился, но справился. Не потому, что надоело чувствовать себя иждивенцем – не напрашивался же, а потому, что в доме стало холодно, и нужно было чем-то топить большую, сложенную из камня печь.
– Распилить теперь надо. – Сайли впервые взглянул на постояльца с одобрением. – Только пилы у нас нету.
– У меня есть, – отозвалась от своего крыльца Лана. – Зашел бы, сосед, я б дала…
Ее муж пока не вернулся, и можно было зайти. Заодно и пилу взял.
– Расскажи мне про карман.
Там, за Чертой, прошло всего несколько дней. Тут он, по собственным подсчетам, прожил уже почти два месяца.
– Так рассказывала ж уже, – удивилась Олья.
– Рассказывала. Но я не в себе как будто был. Не запомнилось.
– Не в себе? Все тут сперва такие. Но отпустило же? Обвыкся?
– Обвыкся.
Хочешь жить – и не к такому привыкнешь. Небо без солнца – ерунда в сравнении с оставшимися в большом мире врагами. Часто Истман жалел о том, что время в кармане идет быстрее, чем снаружи. Лучше бы наоборот. Тогда пересидел бы какой-нибудь год или два, вышел и не застал бы уже в живых ни Бруниса, ни других, кто мог бы опознать в нем бывшего императора. И можно было бы начинать все сначала.
Но с другой стороны – как? Нож он так же носил с собой. Правда, теперь приучил себя оставлять его в шкафу перед сном, а не класть под подушку. И уже не испытывал непреодолимого желания пустить оружие в дело. Здесь, впервые за долгие годы, пришла в голову мысль о тщетности всех его попыток заполучить чужую силу: она все равно вытекала из него, как вода из дырявой бочки. Дарила минутную эйфорию и таяла без следа. А тело и разум, ощутив ее мощь, требовали новой порции. Но зачем? На что он потратил украденный дар? Что сделал? Не для других – все это россказни блаженных и храмовников, что нужно жить для кого-то, – что он сделал для самого себя? У него была империя, была власть, было богатство. Он жил в роскошном дворце, а не в этой кособокой халупе, в которой ему отвели похожую на чулан комнатушку, ел изысканные блюда, а не пустую кашу и твердый, пересоленный сыр, и в его постели сменяли друг друга первые придворные красавицы. Нужно было лишиться всего, чтобы понять, как много он имел. А он отказался от всего ради призрачной мечты. Все нож – свел с ума, подчинил себе его волю. Истман злился на него, проклинал день, когда дал оружию жизнь, и порой вздрагивал, когда к нему обращались, называя вспомнившимся в бреду именем…
– Лим! – Ольгери толкнула в плечо. – Так что рассказать-то?
Сайли уже cпал, в печи потрескивали яблоневые дрова, а за маленьким слюдяным окошком, закрытым плотными ставнями, лежал выпавший недавно снег, неразличимый сейчас в упавшей на землю беззвездной ночи.
– Все.
Ему нужно было узнать как можно больше, чтобы решить, что делать дальше. Но Олья могла объяснить немного. Карман, по ее словам, был большим. Никто специально не мерил, но размеры были под стать какой-нибудь имперской провинции, если вспомнить, как долго они добирались сюда от входа, и принять на веру слова, что до другого входа идти пешком не меньше длани. Травница знала еще об одной деревне вроде этой и о большом поселении, которое тут называли Городом.
– Много народу за все время пришло. А кто-то и народился тут. Сказывают, еще хутора есть. А в Городе торги идут. Наши весной и осенью туда ездят. Осенью репу везут, лук, грибы сушеные. Весной – шерсть. Овец держат, видел же? Деньги тут ходят разные. И имперские гуляют, и местные – на чеканку не смотрят. Но больше мену признают. Наши сукно из Города везут, соль, мед. Можно жить.
– А управляет всем этим кто?
– Так сами люди и управляют. У нас в деревне, может, и я, – пошутила женщина. – Не станут слушать, некому будет их хвори лечить, кости вправлять да чирьи мазать. А может, и Фаска – кроме него никто спирт не гонит. А в Городе другие порядки. Там управа специальная. Собираются раз в месяц и рядят, какие дома строить, какие дороги мостить. Город-то большой. Домов двести, говорят.
Истман отвернулся, чтобы скрыть от травницы усмешку: большой, а как же! В империи самые захудалые деревни больше.
– Так все общиной и решают?
– Так и решают. А ты в Город, что ль, податься решил?
– Нет.
Если и были мысли, теперь убедился, что там ему делать нечего.
– А то еще замок есть. Граф там живет. Какой он на деле граф, никто не знает, но батюшка его так назвался, когда в замке осел. В порядок там все привел, хозяйство, говорят, большое поднял. Так граф этот – сам себе управитель.
Значит, сумел кто-то и тут устроиться.
Но Истмана подобная судьба не прельщала. Хозяйство: земля, огороды, овцы, торги и мены. Напрягать мозги, подстраивая все, что узнал когда-то об экономике, под местные уклады, чтобы стать владельцем символического домена, назваться громким титулом, построить дом за каменным забором, который обзовут замком, и до конца жизни смотреть на мутный купол мертвого неба? И умереть от старости, тогда как на родине пройдет всего пара лет…
– Расскажи еще, – попросил он целительницу.
– Так нечего уже, – развела она руками. – Все, что знала, сказала.
– Расскажи… Расскажи, отчего ты такая, – вырвалось само собой. – Такая… добрая?
Последнее слово упорно не желало быть произнесенным, но другого он подобрать не сумел.
– А какой мне быть? – В тусклом свете единственной свечки, стоявшей между ними на грубо сколоченном столе, вдруг видна стала каждая морщинка на ее лице.
– Как все.
– А все что, недобрые?
– Все не тратят силу на первого встречного, не приводят чужаков в свой дом, не делятся с ними последним…
– Значит, хорошо, что меня встретил, а не еще кого, – улыбнулась женщина, так и не ответив на его вопрос.
Ответ, правдивый или нет, Истман узнал спустя два дня от Фаски, плюгавого рябого мужичка, к которому Олья послала его за спиртом для настоек, дав на мену бидон козьего молока и мешочек трав.
– Ты не обижай ее, парень, – словно только и ждал удобного случая, чтобы сказать это, Фаска. – Хорошая она, но беззащитная, как дитя малое. Заклятая потому что.
– Как это – заклятая?
Самогонщик плеснул в чарки своего продукта, разбавил на глаз водой и кивнул покупателю на скамью.
– Весел сегодня, – сообщил он. – Сами боги отдохнуть велят. Боги твою Олью и закляли. Семь лет уж прошло по-нашему, когда мужики с той стороны вернулись да рассказали, что имперцы уже почти до самой Черты дошли. И что хутор спалили, где сын ее с семьей жил. Хороший был парень, дар имел, как и мать, да не захотел его в кармане держать – в большой мир пошел, целителем там, говорили, знатным стал. А от огня дар его не уберег. Поплакала Олья, да кинулась других своих детей искать, они ж все четверо вслед за братом из кармана ушли. И к кому не кинется, только могилы находит. Одного Сайли вот привела. Утешение, да только слабое. Месяц после сама не своя была, а в конце не выдержала, на кладбище пошла, где молельня стоит, и давай перед богами причитать. Заберите, говорит, меня из этого мира, чтобы я больше зла его не видела. Только сказала, как молния с неба ударила, и прямо в нее. Думали, все, услыхали пресветлые молитву, к себе прибрали. Но глядим – живая. И по сей день живет, не хворает. А вот зла, как сама просила, с того дня не видит. Совсем. А когда человек зла не видит, его всякий обидеть может. Вот я и говорю… Выпьем, что ли?
На сказку похоже. Но ведь, правда, зла Олья не замечает. Смотрела прямо на него, нож в руках видела, но так и не поняла, что к чему. И боги тут, возможно, ни при чем – тронулась рассудком от горя.
– Не, парень. Полоумных я видал – не сравнить. Еще и Олья тут не жила, как к нам один чудак забрел. Магиком назвался. Говорил, с самого Каэтара приплыл, чтобы усыпальницу Велеринину найти. А магикам в пустошах делать нечего – ломает их тут нещадно, силу тянет место. Такие, как Олья, одно дело, а взаправдашные – другое. Вот у него точно крыша съехала, не поправить: все рассказывал, что он вроде как эту самую усыпальницу за Чертой видел уже, да только пустую. И знак в ней нашел… Еще по одной? Знак в ней нашел, что таких склепов вроде как три штуки имеется. Мол, специально их Велерина понаставила, чтоб народ путать. А настоящая где-то в пустошах спрятана…
- И придет волчица… - Ирина Шевченко - Боевое фэнтези
- Наследники империи - Вольф Белов - Боевое фэнтези
- Наследники - Алекс Мунго - Боевое фэнтези
- Злое наследие - Ярослав Коваль - Боевое фэнтези
- Право первой ночи - Юлия Архарова - Боевое фэнтези
- Волки Одина - Александр Мазин - Боевое фэнтези
- Эпоха раздела. Начало. Книга вторая - Владислав Картавцев - Боевое фэнтези
- Слово наемника - Евгений Шалашов - Боевое фэнтези
- Искусник. Свобода и неволя - Вера Чиркова - Боевое фэнтези
- Мантикора и Дракон. Эпизод I - Анна Кувайкова - Боевое фэнтези