Маски - Андрей Белый

Отпрыгнула, точно кузнечик.

– Шаги…

В коридор.

И увидела: вдвое: —

– летит Никанор, завилявши протертым пальтишком; с плеча – шоколадного цвета слетающий шарф.

Он кивочки раздаривает.

Следом —

– с натиском, с вертким притопом двух валенок, выставив бороду, спрятав лицо за очки черно-синие – в полушубенке, залапив шапчонку, —

– за ним чешет —

– Тителев!

____________________

Тителев, – вытянув шею и щеки втянув, точно сеттер на стойке, стал гибкою выдержкой мускулов, перемуштрованных в нервы, в пороге, как вкопанный, выпыхнув дымом из трубки, которую крепко затиснул в зубах.

И взусатясь, он спину согнул пред профессором:

– Терентий Тителев: к вашим услугам!

Професор присел перед ним, руки выбросив и сотрясая хрустальный графин; и графин, на стене отразясь, живортутной игрой передрызнулся, точно летучим алфавитом; и проиграли морщинки на лбу, —

– как далекий военный оркестр на параде —

– зарю…

Сухо шаркнул:

– Коробкин!

– К нам?

– Да-с!

– Треблагое решение.

– Да-с!

Как клыком отделившимся, усом моргнул; и сел в кресло, – к окошку, и ждал, когда тронутся.

Тителев ждал терпеливо в пороге у солнечнотенной стены, точно в пятнах янтарного мрамора, на чемоданы покашиваясь, ожидая, когда что схватить; Серафиме казалось, что – крадется; глазом ее изучал: она юркий овалик лилового цвета.

Он статью ее любовался, когда, надевая мехастую шубку, царапаясь в воздухе носиком и отрясая браслетку, которую ясненький лучик на ручке ее застегнул, она топнула ножкой себе, не ему, – на ей все обнаживший в нем взгляд.

Но никто не заметил: ни легкого топа, ни легкого взгляда за окном, где наст становился сплошною блесной; в пятнах ясных, как в яблоках, зыбились стены: от зыби за окнами.

Трубочный дым разлетался сапфирно и солнечно.

Уж Никанор, ухватив чемодан, в дверь торпедою вылетел: грудка – колесиком; красненький носик – торчком; блеск очков – паровозики.

Тителев ловко рукою другой чемодан захвативши, глазами блеснувши —

– понесся —

– в светлейшую даль коридора: по солнечным зайчикам.

Там, в отделениях, грустно не смел к ним приблизиться Тер-Препопанц, потому что боялся: в угле коридора – сидел, как в дыре, Николай Николаевич, точно тарантул, готовый подбросить под солнце свое восьмилапое брюхо.

____________________

Профессор в клокастую шубу полез.

Серафима не двинулась, но отвернулась, взглянула в окно, как там все золотеет; и скоро звездою повиснет свободное небо!

Глаза призакрылись, закрытые ручкою:

– Сядем!

В глазах, опускаемых в муфту, – покой.

– Ну?

– И – встали.

И – бухнуло дверью подъездною прошлое.

– Тронемся!

Он нахлобучил колпак; и – заплатой пошел, припадая на правую ногу, по солнечным зайчикам, по саламандровым вспыхам; два ботика шаркало, как по светам.

Серафима же белкой, размахиваясь локоточками, вправо и влево, – бежком, мимо Тер-Препопанца, стоявшего с цветиком, но не посмевшего цветик вручить: на подъезд.

О, какой светозарный мороз!

Гераклит

Око выпило солнце, как чарку вина; запылало, как пламенем, небо; он встал над подъездом, сребрясь бородой в светозарный мороз, разметнувшись полой меховой, приседая и падая за спину, носом кидаяся в небо.

Он видел: в зените стоит васильковое, косное небо; под ним – земной шар – круто выгнутая в бесконечность дуга, на вершине которой —

– он встал.

Он почувствовал в это мгновенье: линейное время, история, круто ломаясь в дуге, становилось – спиральное время; и все понеслось кувырком: все проекции будущего опрокинулись в прямолинейное прошлое – отсветом прошлого: прошлое тронулось, перегоняя себя, под углом, равным, – ясное дело, – смещению замкнутой орбиты третьего принципа – Кепплера!

Понял: отныне – никто ничего не поймет: кончен век Аристотеля ясного.

Встал – Гераклит!

Круть – и сзади, и спереди: о, как прекрасна вселенная, как темен свет!

Пятна черные!

Он поглядел в мир ветвей, белых инеев, ставших сквозным одуванчиком, – сквозь одуванное, в синие воздухи, через вселенную.

И – удивился он сеточке солнечной: на рукаве.

Борода заходила, взвеваяся белыми гребнями; бросил свои разведенные руки ладонями вверх – Галзакову, стоявшему рядом, ронявшему слезы:

– Не всутерпь!

– Не плачь, Николай!

Рукавом пригласив его в синие воздухи, острым концом колпака махнул в ботик, как кланяясь —

– трупу упавшего мира!

Увидел ступень.

И – – он —

– медленно стал опускаться, лицо запахнув и полами ступени обметывая.

И колпак теневой перед ним из-под ног побежал, каблуками отброшенный, как многомерного мира трехмерные мороки; громко блистательно брякая, ерзали ярко морозные раковины; серебрянцем заляпало солнце на блещенский снег; и – черней темноты: тени синие.

Медленно шел под деревьями – в черные бездны; сиявшие светами, котиковым колпаком из-за звезд: триллионами звезд, и всклокоченно белое облако черной заплатою срезав, на розовом фоне забора означился.

Вышел туда, —

– где —

– все дернулось: белым сияющим бешенством.

Круто ломается ось

Видел, как Серафима, уйдя в воротник, став двуглазкой, ушастою шапкой махаяся, расхлопоталась – в опаловый пар.

– А ремни-то?

– Кардонка-то!

Тут же ее подхватив, Никанор уронил чемоданчик, трезвоня очками; прохожий, разинувши рот, обернулся; и долго следил: кто такие; а Тителев молча взмигнул на извозчике; пальцем, как шилом, хватил:

– Этот – вам… Этот – нам…

Как стекло, – выпорх окон, крестов колоколенных, шпицев. С задзекавшим смехом под локоть подсаживал Тителев.

– Эк!

– Осторожнее.

– Ломкие скользи!

И полость застегивал:

– Ну-те – пошел!

Бородой подмахнул на хрусталь голубых леденцов, от которых… —

– глаза закрывайте!

Профессор прочвакал усами:

– Какой смышлеватый мужчина!

И вновь показалось: узнал.

Как —

– сияло из далей резкое барокко с зеленого, склонного неба, где воздух – настой из квадратов, сияющих окнами.

Сел, чтоб из санок малютку выдавливать; радовались волосята ее стародавнему солнцу; качалось так мягко в качавшихся саночках, вздернувши носик, нежнея лиловыми скулами.

Просто уютно качаться с ней в саночках!

– Будет, что будет!

Усы пошли взаигры.

____________________

Синие, желтые, красные домики, как не глядят: белоглазы.

Но синими льдами повесился жолоб; алмазные бревна; как зеркало, – камень; зеленый забор колет глаз снегозубой дрызгою.

Подъятая лапа горит мрачно-розовым пламенем.

Солнце, —

– метающий синие выпыхи,

воздух врезающий ободом —

– диск —

– красно-розово выпуклилось, повалясь там за крыши; там даль холодна и плоска.

Там багровая катится вниз голова: в облака заревные.

Как зарчиво-розов косяк; белый дом – уже кремовый; там солносяды открылись.

Река, прорубь: сйнедь – с засыпкой борзеющих блесков, с пожаром заречных земель.

Полулунок несется.

И звездочка —

– первая, —

– нудится —

– лучиком синим: скатиться надо домиком.

– Стой: здесь!

– Приехали?

Глава восьмая. ПРОХОД

Ожерелье из яхонтов

Вот тарантою к саням продробил Никанор, принимаясь высаживать в снег Серафиму, которая, точно себя перестроив, с осанкой гордою, с тихим достоинством, павою вышла: и скрытно косилась на Тителева, трясоплясом слетевшего: с хитрой улыбкой.

Но тотчас, вобравши движения, встал, преклоняясь широким плечом; и с упором рукою опущенной жест пригласительный сделал:

– Добро вам пожаловать к нам!

А профессор споткнулся над ним, потому что морщины на лбу, точно стая снимавшихся крыльями птиц, удивились, спеша разразиться открытием:

– Где я вас видел?

Утратив усы в бороде и морщины насвои потеряв, – он прошел под воротами, сахарным хрустом, на двор: точно рыбьей, серебряною чешуею уплющился снег.

Баба Агния снегом тюфяк выбивала с крыльца: никого; Никанор с Серафимою переблеснулся:

– Не встретила!

За чемоданом понес чемодан: к флигелечку.

Терентий же Титович, в шапке-рысине, в своей поколенной шубенке шажисто шарил: руки – за спину, а бородою – под небо.

Показывал:

– Вот – полюбуйтесь!

– Какие просторы!

– Владения наши: владения ваши…

И под голубою, прозрачной сосулиной встал; и затейливо, замысловато свои рассыпал не слова, – мелочишки; так тигр в тростнике для охотника след оставляет – нарочный, ведя его к гибели.

Ей показалось: хватает глазами их речи без слов этот хитрый кошец: нахватав, как мышат, – унесет все: разглядывать!

– Вот!

И – увидели: бочка в снегу – брызгомет в ожерелье из яхонтов.

– Вот!

Среброперый занос, точно с ликом зеркальным, загриви-ной, точно алмазным кокошником, клонится.