Лиля Брик. Жизнь и судьба - Аркадий Ваксберг

Лиля и Осип тем временем, дождавшись наконец английской визы, укатили в Лондон. На свидание с Еленой Юльевной у них оставались считанные дни: срок действия выданных им заграничных паспортов истекал через два месяца после пересечения границы. Стало быть, самое позднее 18 апреля им предстояло вернуться домой.

Без видимых причин события вдруг обрели фатальный характер к концу первой половины апреля. Маяковский стал требовать, чтобы Нора немедленно бросила Яншина и вышла за него замуж. События последних его дней описаны в литературе множество раз. Обратим внимание лишь на то, что он не внял настойчивой просьбе Лили не общаться с писателем Валентином Катаевым и вечер 13 апреля (впервые!) провел у него. Еще летом 1929 года Лиля писала ему в Ялту: «Володик, очень прошу тебя не встречаться с Катаевым. У меня есть на это серьезные причины. <...> Еще раз прошу— НЕ ВСТРЕЧАЙСЯ С КАТАЕВЫМ <подчеркнуто Лилей>».

Ни одной другой подобной просьбы мы в их огромной переписке не найдем. «С чем была связана эта просьба, — комментирует публикатор письма Бенгт Янгфельдт, — установить не удалось». Это странно, поскольку Лиля, с которой публикатор встречался множество раз и которая сама предоставила ему переписку для печати, могла бы, наверно, если бы захотела, объяснить причину своей необычной просьбы, изложенной, в столь категоричной форме. Причина была, видимо, очень серьезной — тончайшая интуиция не подвела Лилю и тут.

В этот вечер у Катаева много пили, резались в карты. Маяковский то и дело вызывал Нору в соседнюю комнату, в крайнем, возбуждении домогаясь ее согласия немедленно уйти от Яншина. Она возражала — то ли не верила в серьезность намерений Маяковского, то ли просто хотела сделать разрыв с мужем не столь болезненным. Все та же беда Маяковского: опять ему досталась женщина, принадлежавшая другому, он был вынужден воевать за нее или делить с опередившим его соперником. Это мучило, унижало. Та чрезмерная взвинченность, которую отмечали все, кто видел его в тот вечер, та грубость, которую он позволял себе по отношению к Норе, несомненно, подогревалась тем положением, в котором он опять оказался. Только Яншин, сидевший тут же и шпынявший Маяковского обидными шутками, все еще ни о чем не догадывался. А если и догадывался, то явно не обо всем...

Утром 14-го Маяковский привез Нору в свой рабочий кабинет, служивший им комнатой для свиданий. Извинившись за вчерашнюю грубость, он потребовал от нее немедленно бросить и театр, и мужа. Возможно, Лиля права, полагая, что, уязвленный вечными неудачами и унижениями, он просто хотел доказать самому себе, что Нора не устоит под его напором, подчинится его воле. Это был уже тяжко больной психически человек, нуждавшийся в немедленной медицинской помощи.

Но ведь Нора была не врачом, а всего лишь несчастной женщиной, оказавшейся между двумя жерновами. Она металась в тщетной надежде примирить непримиримое. Театр оставить не могла — в нем была вся ее жизнь и все надежды. Ей только что дали роль— хоть и в никчемной «революционной» инсценировке, но все же большую роль. Репетицию вел сам Немирович-Данченко! Она спешила на репетицию, смертельно боясь опоздать: по извечной традиции МХАТа, Немирович в таких случаях был беспощаден. Но, видя состояние Маяковского, пообещала уже вечером совсем переехать к нему, объяснившись предварительно с Яншиным. А вот бросить театр не могла даже ради него — так прямо ему и сказала. Едва она вышла из комнаты, раздался роковой выстрел.

В этот день Лиля и Осип были уже на пути в Москву — в Амстердаме, откуда отправили Маяковскому веселую открытку: «До чего здорово тут цветы растут! Настоящие коврики — тюльпаны, гиацинты и нарциссы». Открытка пришла через пять дней, но она УЖЕ была адресована мертвому человеку. 15-го Брики были в Берлине, остановившись, как всегда, в «Курфюрстен-отеле». Там их ждала ВЧЕРАШНЯЯ телеграмма, подписанная ближайшим другом Маяковского и Бриков Львом Гринкругом и Яней Аграновым: «Сегодня утром Володя покончил собой».

«Откуда Агранов с такой точностью узнал, что Брики в Берлине и в каком отеле Лилю нужно искать о>— задают вопрос нынешние ее обличители, намекая на какую-то потайную связь между нею и «службами» во время этой заграничной поездки. Между тем ничего подозрительного в такой осведомленности нет. Дата возвращения Бриков в Москву (18 апреля) была известна заранее— об этом сказано выше, ехать они могли только через Берлин, остановившись там как минимум на день, а местом их временного жительства в Берлине всегда был только «Курфюрстен-отель». Так что хоть в этом вопросе загадки и тайны нет никакой.

«В нашем полпредстве, — вспоминала впоследствии Лиля, — все уже было известно. Нам немедленно раздобыли все нужные визы <видимо, транзитные польские>, и мы в тот же вечер выехали в Москву». Вот тут без помощи Агранова, скорее всего, не обошлось. Можно ли его за это винить? Прочитав телеграмму, Лиля тотчас связалась по телефону с Москвой — просила отложить похороны до ее приезда.

Так все и получилось: поезд приходил в Москву 17-го утром, похороны были назначены на вторую половину того же дня. Встречать Лилю на пограничную станцию Негорелое Агранов отправил Василия Абгаровича Катаняна, сына тифлисского врача, молодого литератора, познакомившегося с Бриками в декабре 1923 года и сразу же превратившегося в близкого друга. И Бриков, и Маяковского... Пропуск, которым Агранов снабдил Катаняна, позволял ему войти в вагон еще до того, как поезд покинул «пограничную зону». Лиля безутешно плакала, уткнувшись в его плечо.

В Москве тем временем разыгрывалась поистине тягчайшая сцена. Полонскую прямо с репетиции вызвали к следователю, куда ее сопровождал Яншин. Через полуоткрытую дверь он слышал, как следователь прямиком спросил ее, «состояла ли она в интимных отношениях с гражданином Маяковским».

Трясясь от страха, она пролепетала «нет», адресуя это слово, конечно, не следователю, а мужу.

Газеты опубликовали предсмертное письмо Маяковского (написанное, правда, за два дня до самоубийства), где были такие, ставшие затем всемирно известными, строки: «Товарищ правительство, моя семья — это Лиля Брик, мама, сестры и Вероника Витольдовна Полонская. Если ты устроишь им сносную жизнь — спасибо».

На следующий день после самоубийства Виктор Шкловский, забывший уже про нанесенные ему обиды, писал своему другу Юрию Тынянову, что Маяковский оставил еще два письма: «одно Полонской, другое — сестре». Письма эти, если они были, до сих пор не известны. Но даже и по этой молве очевидно одно: отдельного письма Лиле оставлено не было.

Имя Норы — уже как «члена семьи» Маяковского — сразу же оказалось у всех на устах. Едва приехав, перед тем как отправиться в Клуб писателей, где был выставлен для прощания гроб с телом Маяковского. Лиля позвонила Полонской: «Нора, не отравляйте своим присутствием последние минуты прощания с Володей его родным». Нора согласилась, но Агранов решил перестраховаться: точно на этот час следователь Сырцов вызвал Нору для очередного допроса.