Гаугразский пленник - Яна Дубинянская

Да, он действительно когда-то уже говорил что-то подобное. Непонятные слова человека, который сам ничего не понимает в жизни. Там, где Робни-ван жил до того, как стал Пленником, все было, наверное, совсем по-другому… Но ему пора бы и привыкнуть. И перестать наконец…

— Ты знаешь, только не обижайся, мне когда-то казалось смешным это ваше «великий Гау-Граз». Для такой капли, такого мизерного клочка земли… обхохочешься. Но теперь я вижу, что он действительно велик. Его величие в природе — именно природе, а не просто экосистеме! — и в женщине. И особенно в том, что природа и женщина Гау-Граза — едины, что они соединяют свою силу, действуют заодно. Черт возьми, как красиво сказал. Одному моему… другу понравилось бы. Только он умер. Давно.

— Ты ее любишь? — спросила Мильям.

Прозвучало жалко и глупо. Лучше б она продолжала молчать…

Робни-ван, кажется, удивился:

— Кого? А-а… не говори глупостей, Миль. Она единственная дочь у своей мамаши. Первая. Я должен был в спокойной обстановке выяснить, что она умеет. И чему я могу ее научить.

— И что она умеет? — снова не сдержалась Мильям. — Или ты… не успел?!

— Почему, успел кое-что — Он говорил ровно и задумчиво. — Как тебе сказать… Все-таки это какой-никакой, а город. Ремесла, мастерские, начатки торговли… Разумеется, здешние женщины отстоят гораздо дальше от природы, чем у вас на Срединном хребте и даже на Юге. Но не думай, будто они не владеют магией. Просто здесь она другая… и очень может быть, это именно то, что мне нужно.

Теперь она вовремя прикусила язык. Хотя уже не первый год отчаянно пыталась понять, что же именно ему нужно — от них. От всех этих девушек, юных, красивых, первых дочерей в семьях…

Последнее было особенно обидно. До жгучих беззвучных слез на щеках.

Было темно. Робни-ван не видел.

— Я открою здесь мастерскую, — продолжал он. — Может быть, ты и права, мне не стоит называться мастером по оружию, все равно не поймут. Придумаю какую-нибудь другую вывеску, пустяки. У них очень своеобразная магия, у здешних горожаночек: с трудом проращивают семена цветов, но запросто ворочают глыбы ракушечника. А самое главное — они не боятся. Нет этой идиотской клаустрофобии, из-за которой…

— А ты?

— Что я? — недоуменно переспросил Робни-ван.

Мильям все-таки всхлипнула. Слишком громко:

— Ты… не боишься?

— С чего бы… подожди, Миль. Ты что, плачешь?

Надо было сказать ему давным-давно. Еще тогда, когда в первый раз избили Валара. Когда слухи, доползавшие из соседних селений, стрелами вонзались ей в спину. Когда от обиды, неизвестности и страха — а вдруг правда?! — дрожала в руках пиала изырбузского чая… Но Робни-ван появлялся вновь, спокойный и любящий, муж, человек, который всегда прав. И Мильям ничего не говорила.

— Раньше ты ходил по чужим селениям, — глухо сказала она. — Мастер по оружию… О тебе много болтали, но никто не знал точно. Теперь ты хочешь делать… то, что ты делаешь, прямо здесь, где мы живем, у всех на глазах. Ты будешь водить этих девушек на границу… да?

Робни-ван кивнул; движение воздуха в темноте.

— И потом приводить назад? Они… возвращаются оттуда?!.

Он молчал долго, больше минуты. Звуки огромного жилища наконец утихли, а в оконницу пробились серые лучи рассвета.

Вздохнул:

— В общем, да. Я стараюсь, чтоб возвращались.

— Ты обещал рассказать, пап.

— Про что?

— Про тот, другой, город. Который не смешной.

— А-а. Ну ладно, если обещал, расскажу. Правда, он не только не смешной, но и вообще довольно скучный. Представь себе…хотя этого здесь тоже в помине нет, разве что на Юге… с чем бы сравнить? Пчелиные соты видел? Так вот в том городе жилища, они называются «блоки», лепятся друг к другу примерно так же. На много-много уровней, то есть этажей, вверх. И черт-те на какую площадь по ширине… На всем Гау-Гразе, Валар, не наберется столько жилищ, сколько блоков в средних размеров городе. А кроме них, там, собственно, ничего и нет. Ну, еще тоннели, то есть дороги, чтобы летать в капсуле, это такая повозка, из одного блока в другой. И сверху купол. Круглая такая крыша, как в жилище у нас в селении, помнишь?.. только на целый город сразу.

— С Небесным глазом?

— Почти. Он весь прозрачный, этот купол… и абсолютно герметичный. Непроницаемый.

— Почему?

— Они так живут. Взаперти. Боятся неба, свежего воздуха, моря, гор… Примерно раз в жизни им разрешают выползти из-под купола, но толку? — если все равно нельзя ни шагу ступить. Они делают вид, что боятся навредить экосистеме. А на самом деле — просто боятся.

— А как они живут?

— Очень так себе. Едят всякую гадость из комплектов, таких коробок с трубочками, носят почти одинаковую одежду, удобную, но совсем некрасивую. Все говорят на одном и том же языке. С детства слушаются ненастоящих людей, которые как будто живут на стене, хотя на самом деле их нет вообще. Малыши вроде нашей Юськи уже начинают учиться разным сложным и совершенно ненужным вещам. Учатся, учатся, учатся, потом, когда вырастают, идут работать… и никак не начнут жить. Там каждый точно знает, чем и когда он должен заниматься, и попробуй только выпади из социума… то есть перестань делать то, что должен. Сразу останешься совсем один. А они больше всего на свете боятся быть одни…

— Если они такие трусы, пап, то почему это не смешно?

— Хороший вопрос… Наверное, потому, что они очень сильные. Они не сомневаются, что живут правильно, и хотят, чтобы точно также жили все. Да, собственно, «все» уже и есть они. Из многих десятков стран, хороших и не очень, а главное, разных, осталось… Знаешь, Валар, я был знаком с одним человеком, настоящим ваном, его звали так же, как тебя. Он столько всего знал об этих древних странах! Но большинству нравится думать, что ничего другого, ничего разного никогда и не было. И одна-единственная страна, которая захотела сохранить свои собственные жилища, одежду, еду, языки, обычаи, свободу… Они не могут ей этого простить. Они не уничтожают ее только потому, что опять-таки боятся. Боятся показаться недостаточно гуманными… то есть добрыми. А победить — не могут. Много-много столетий…

— Пап…

— Что, Валар?

— Они — это глобалы, да?

Циновки ровными рядами пересекали площадь, делая ее похожей на виноградник. И действительно пестрели виноградом: крупным, золотисто-медовым, словно козьи глаза, и сизо-черным, с плотно сбитыми ягодками, как испуганные зрачки птенцов; раскидистыми розоватыми кистями и гроздьями изящных женских пальцев… Горы яблок, груш и хурмы, овощей, зелени и пряностей, а дальше сыр и кумыс, пироги и лепешки, и снова фрукты, и куски освежеванного мяса, над которыми вились стайки мух, как ни отгоняли их босоногие мальчишки, младшие сыновья торговок — сельских женщин в темных накидках… Серебряная монета стоит десять медных, беззвучно шевеля губами, повторяла Мильям, обеими руками держась за корзину. Не наоборот. Не перепутать…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});