"Сатурн" почти не виден - Василий Ардаматский

Эрих Мюллер поднялся во весь свой гренадерский рост.

— Я разделяю тревогу полковника Зомбаха по поводу глухих точек, — начал Мюллер, не торопясь, лихорадочно обдумывая, как ему повести речь дальше, чтобы получить поменьше зуботычин от Канариса. — Однако мы принимаем все зависящие от нас меры, чтобы выяснить положение. Одной из таких мер является выполнение вашего приказа о решительном увеличении числа агентов, засылаемых в тыл противника. Последнее время мы на один и тот же объект с одной и той же задачей делаем по два и даже по три заброса, и уже есть случаи, когда последующий заброс прояснял ситуацию предыдущего. — Заметив, что Канарис поощрительно кивнул ему, Мюллер заговорил увереннее: — В отношении же претензий к нам со стороны армии мне кажется, что кое в чем виноваты мы сами. Нам нужно быть ближе к армии, и не только к армии. Наша отдаленность от повседневных забот фронта раздражает и людей службы безопасности, несущих на своих плечах нелегкую обязанность.

— Может быть, имеет смысл, подполковник, назначить вас адъютантом при командире одной из дивизий СС? — мягко улыбаясь, спросил Канарис.

Все застыли. Мюллер понял, что перестарался, и счел за лучшее перевести все в шутку.

— Я не заслужил такого повышения, — сказал он.

— Хвалю за скромность, — усмехнулся Канарис. — Я согласен, поработайте пока на прежней должности. Но я хотел бы услышать от вас ответ на такой вопрос: что вас больше всего тревожит?

— Русские, — ответил Мюллер без тени улыбки.

Канарис захохотал, засмеялись и все остальные.

— Я имею в виду русских, которых мы используем, — торопливо пояснил Мюллер, и его лицо порозовело. — За редчайшим исключением я им полностью никогда не доверяю. И вообще их психология для меня загадка. Я работал во Франции. Там все было яснее или, во всяком случае, легче. Передо мной был француз, который хотел у нас хорошо заработать и ради этого становился прекрасным исполнителем моей воли. Или я имел дело с французом, чьи политические убеждения гармонировали с нашими идеями, — эта гармония позволяла мне надеяться, что я и здесь получаю хорошего исполнителя. Мы неплохо использовали там и преступный элемент. Наш второй отдел, когда речь шла о диверсиях или о терроре, никогда не испытывал недостатка в исполнителях, взятых из этой среды. За свободу и деньги эти люди делали чудеса. А здесь я не могу понять психологии даже уголовного преступника. Недавно привели ко мне профессионального вора. Десять лет отсидел в советских тюрьмах. Наш второй отдел хотел забросить его в Москву с террористическим заданием. Ни за что! «Я, — говорит, — вор-домушник, но на «мокрое» никогда не ходил и не пойду». «Мокрое» на их жаргоне — это когда имеешь дело с кровью. И вообще он, видите ли, принципиально стрелять не хочет, он против войны и так далее и тому подобное.

— Вы читали Достоевского? — спросил Канарис.

— Нет.

— Напрасно. Спасибо, — Канарис посмотрел на часы. — Медленно идут у нас дела и не совсем правильно. Нам не следует, по-моему, пытаться теоретизировать по поводу наших успехов или промахов. После войны появятся авторы мемуаров, и они позаботятся об этом. Нашу работу всегда отличали динамичность и маневренность, и вот в духе этого я и попросил бы выступать. Послушаем майора Зандерлинга.

Выступили еще четыре человека. Слушая их, Канарис прекрасно понимал, что дело обстоит здесь плохо. Для него это не было новостью. Его предчувствия подтверждались. Принимая решение о развертывании в России тотальной разведки, он надеялся, кроме всего прочего, на довольно простую теорию: чем больше выстрелов, тем больше и шансов на попадание в цель. Но эта трижды проклятая Россия большевиков является сложнейшей загадкой. Чего стоит одно то, что она после трагического разгрома в первые месяцы войны смогла не только устоять, но и собрать силы для отпора! И русские, конечно же, непонятный народ. Уровень их жизни был весьма низким, а они за эту жизнь с песней идут на виселицу. И наконец то, что ближе всего к делам абвера — русская разведка и контрразведка. Впрочем, почему «наконец», когда это самое главное? И вот даже на этом совещании ораторы говорят о чем угодно и почти не упоминают о своем непосредственном противнике. Впрочем, объяснить это не так уж трудно: все эти офицеры помнят его выступление перед самой русской кампанией, когда он советскую разведку и контрразведку назвал таинственными нулями, и теперь они не хотят попасть впросак. Да, надо сознаться, когда готовилась кампания против России, он излишне доверился мнению начальника своей контрразведки полковника Бентевиньи, который советскую контрразведку считал беспомощной. Но теперь-то, после почти года войны, уже совершенно ясно, что советская разведка и контрразведка — это реально существующая сила и что именно эта сила заставляет сейчас тревожиться участников совещания.

Канарис вглядывался в сидевших за столом офицеров: все ли они останутся до конца преданными ему, когда положение, не дай Бог, станет еще хуже? Полностью он был уверен только в полковнике Зомбахе, которого знал уже добрый десяток лет как абсолютно верного ему человека. А вот верзила Мюллер, несмотря на свои правильные высказывания, попросту опасен. Опасен он не только тем, что позволяет себе открыто делать так далеко нацеленные заявления о необходимости лучшего контакта с людьми Гиммлера. Надо помнить, что этот человек не так уж давно пришел в абвер из гестапо, и никак нельзя поручиться, что он и здесь не является ушами и глазами рейхсминистра. На Зандерлинга можно положиться только потому, что он глуп и до конца будет действовать с упрямством и слепой преданностью малограмотного солдата. Остальных Канарис попросту недостаточно знал…

— Довольно ли нами высшее командование или СД — это вопросы, порождаемые ненужной и вредной заботой о карьере, — так начал свое выступление Канарис. — А вот довольны ли мы своей работой сами — это святой вопрос нашей преданности фюреру и его гениальным планам, вопрос нашей гордости и нашей готовности без остатка посвятить себя великим целям Германии. В этом аспекте я и хотел бы рассматривать положение наших дел и сделать некоторые конкретные предложения.

Канарис говорил недолго, минут двадцать. Все его предложения касались организации тотальной разведки.

Никакого решения совещание не вынесло. Само собой подразумевалось, что указания Канариса являются как бы продолжением приказа…

Канарис остановился в том же доме, где проходило совещание. Вечером все его участники разъехались. Адмирал предложил Зомбаху переночевать у него. Поздно вечером адъютант Канариса полковник Энке в своей комнате работал над протоколом совещания, адмирал и Зомбах сидели в маленькой комнатке, которая когда-то была детской. Ее стены были разрисованы смешными зверюшками и птицами, а в углу стояли кукольный столик и два маленьких кресла.