Кораблекрушение у острова Надежды - Константин Бадигин

Степан Гурьев от сильного толчка едва не вылетел за борт. Один из гребцов ударил моржа веслом по морде. Однако зверь не отступил. Он снова бросился на карбас, нырнул под него, снова приподнял корму. От крепкого удара карбас затрещал и, зачерпнув воду, круто накренился.

— Держись крепче! — крикнул Степан Гурьев. — Андрюшка, бери черпак, выливай воду!

Он не ожидал того, что произошло: круглая усатая голова показалась снова. Морж сильным рывком бросил свое тяжелое тело вперед, его огромные клыки, словно чугунные гири, обрушились в карбас. Под стопудовой тяжестью карбас стремительно повалился на правый борт.

Кровянистые глаза зверя, казалось, с торжеством смотрели на растерявшихся мореходов, метнувшихся к левому борту. Вода заливала карбас, люди пытались выровнять гибельный крен.

Степан Гурьев выхватил из-за голенища длинный острый нож и всадил в глаз морскому чудищу. Морж рванулся назад, затрещала обшивка карбаса, деревянные обломки полетели в стороны. Карбас наполнился водой, люди оказались в море.

Морж долго не показывался. Но вот его голова появилась на поверхности. Из пробитого глаза торчала рукоятка ножа, вокруг растекались кровяные круги. Морж фыркал, захлебываясь кровью. Продержавшись мгновение на одном месте, он снова навалился на затонувший карбас и с яростью стал колотить его клыками. Однако силы его слабели. Оставив в покое судно, он закружился на месте, то погружаясь в воду, то снова появляясь на поверхности. Наконец он затих и медленно стал уходить в воду.

С берега на помощь мореходам неслись две лодки. Они подошли как раз вовремя.

Братья Мясные, забравшись на коч, стоявший на песке, наблюдали за тем, что происходило в море.

— Ну, слава богу, перевернул одинец карбас! Вот разбойник, теперь он всех, как котят, перетопит! — прошептал Никандр брату. Увидев лодки, быстро идущие к затонувшему карбасу, он скверно выругался.

Однако братья крепко надеялись на хищника-моржа. Никандр уверял брата, что зверь успеет расправиться с холмогорцами до подхода лодок. Да и вряд ли смогут лодки им оказать помощь.

— Зверюга карбас затопил, а уж лодки враз разметает. Свечу пудовую поставлю святым угодникам, ежели по-моему выйдет.

— За такое дело не бога, а дьявола благодарить надоть, — усмехнулся Фома. — Гляди-ка, кабыть всех из воды вытащили… а зверь ушел.

Никандр насупился, потускнел.

— Придумаем погибель на Степана Гурьева, а инако мне живым не быть, — выдавил он со злобой. — Полегчало бы, все внутри болит, иной раз шевельнуться не могу.

Подошедшие к берегу лодки привезли спасенных охотников. Все они, кроме гребца Гаврилы Демичева, утонувшего в суматохе, были живы и здоровы. Пробывшие немалое время в ледяной воде, мореходы стучали зубами от холода.

В избе с них сняли мокрую одежду и одели в сухое. Охотники молча сидели в жарко натопленной горнице и блаженно улыбались. Они живы, они будут жить. Отогревшись, стали вспоминать, как все произошло.

В избу пришли братья Мясные. Старший, Фома, растянул губы в медовой улыбке.

— Разбойника одинца встретили, таковой зверь на человека нападает… С избавлением от смерти, ребятушки, и тебя, Степан Елисеевич, — поклонясь, сказал он. — По-хорошему молебен надо бы справить, да попа, вишь, нету.

— Слыхал про разбойных зверей, — отозвался Гурьев, — однако веры не давал. Теперь сам увидел. Прельстился на твои слова, рыбьего зуба захотел. Вот и казнюсь. Сгиб ведь Гаврила Демичев…

— Горе большое…

— А как зверь, ушел? — спросил Фома Мясной.

— Закололи.

— Зубье надо взять, — заполошился Мясной. — В большую цену пойдут.

— Вспомню, как он зубьем карбас переворачивал, в дрожь бросает, и денег никаких не надо.

— Не твоя бы твердая рука, Степан Елисеевич, все бы сгибли, — вступил в разговор Митрий Зюзя.

Тем временем по приказу Степана Гурьева лодки снова вернулись к месту недавнего разбоя. Мореходы осмотрели полузатопленный карбас и решили привести его в реку и починить. По торчавшему из воды бочонку нашли мертвого моржа. Гаврилу Демичева нигде не могли сыскать.

В хлопотах мореходы не заметили перемены погоды. Небо покрылось облаками, заморосил мелкий холодный дождь: от севера приближалась белая стена тумана.

Убедившись, что искать утопленника бесполезно, мореходы отправились к острову. Первая лодка потащила за собой затонувший карбас, а вторая — убитого моржа.

Плотный, густой туман двигался следом за лодками и возле берега успел накрыть мореходов.

На берегу собрались все островитяне.

Огромного зверя вытащили на песок. Это был старый самец небывалых размеров. Вся его кожа была прорезана глубокими морщинами и покрыта узловатыми наростами в кулак величиной. На теле моржа копошились крупные паразиты. Клинообразные клыки достигали длиной одного аршина с четвертью.

Столпившиеся вокруг моржа мореходы удивленно покачивали головами. Разделывал зверя Фома Мясной, ему помогал Митрий Зюзя. Моржовый желудок Фома отнес в сторону и предложил желающим осмотреть его содержимое. В желудке оказались куски нерпичьей шкуры и перья разных птиц.

Туман, наползая с необъятных морских пространств, тяжело навалился на остров и закрыл все вокруг белой, плотной пеленой.

Глава двадцать седьмая

ТРИ ДОЧЕРИ ОПРИЧНИКА МАЛЮТЫ СКУРАТОВА

После панихиды в Успенском соборе дочери Малюты Скуратова собрались на женской половине кремлевских хором боярина Годунова.

Сегодня исполнилось ровно четырнадцать лет со дня смерти знаменитого опричника, любимца и соратника царя Ивана Грозного.

Конечно, чадолюбивый отец был записан в поминальниках не как Малюта Скуратов, а как Григорий Лукьянович Скуратов-Бельский. Родные записали его имя полностью, чтобы на небесах не случилось путаницы.

В обычае было давать новорожденному имя в честь одного из святых, память которых приходилась на день рождения. И тут же родители награждали его прозвищем. Иной человек откликался на него всю жизнь, а настоящее, молитвенное имя знали лишь близкие люди.

Сестры удобно расселись на мягких лавках, крытых толстым войлоком и сукном. Отдохнули после долгого стояния в церкви, помолчали. Повертели в руках маленькие парчовые подушечки, лежавшие на лавках для удобства.

— Вели, матушка, орешков каленых принести да пряников сладких, — сказала, поджав губы, старшая сестра, Христина, — да медка бы крепенького либо винца — покойничка помянуть.

Старшая была дородна телом, лицом похожа на Григория Лукьяновича и любила побаловаться хмельным, если к тому был случай.

На отца походили и младшие дочери, однако Христина, краснолицая, с толстой шеей и крупным носом с широкими ноздрями, была похожа на отца, как рыба на другую рыбу. Муж ее, князь Дмитрий Шуйский, пугался иной раз спросонок, увидев рядом на подушке ее лицо. За козни против Бориса Годунова князь был сослан, но помирился с ним и вернулся в Москву. Желая породниться с Годуновым, он женился на старшей дочери Малюты Скуратова, свояченице правителя, и вскоре был переведен в царские кравчие.

Горбатая старуха, вся в черном, похожая на монашку, принесла сулею хмельного меда и сладких заедков.

Старшая сестра помолилась Николаю-угоднику, строго смотревшему из угла горницы. У иконы теплилась неугасимая лампадка. Ее слабый, дрожащий огонек оживлял застывшее лицо святого.

— За упокой души! — Перекрестившись, Христина выпила серебряную чару меда.

— Да будет он в кущах райских, — сказала Анна.

— Пусть смилуется над ним бог, — добавила Марья.

Сестры попробовали хмельного, в головах у них закружилось. Сухое лицо Николая-угодника не казалось уже таким строгим, как прежде.

Анна попросила чего-нибудь поесть. Горбунья в черных одеждах принесла жареного поросенка и малосольных огурцов.

Хозяйка руками разрывала мясо и угощала сестер. Ели с жадностью, глотая куски нежного жира и обгрызая косточки. Наевшись, вытерли лицо и руки рушником, вышитым по концам райскими птицами.

— Опочивальню новью покрыли, — завистливо сказала старшая, оглядывая стены и потолок, — не жалеет Борис Федорович денег. И ковер, ему цены нет… А кровать-то, кровать, и у царей таких не бывает! — Христина засмеялась и толкнула локтем Анну.

Кровать на самом деле была превосходна. Резные столбики вышиной аршина три, на которых держался полог, заканчивались наверху золотыми шарами. Полог сшит из камки, и занавеси камчатные. Сверх того на занавесях золотом вышиты травы, люди и звери. В головах и в ногах кровати золотом и серебром сверкали застенки, украшенные золотыми кистями.

Марье, младшей сестре, захотелось похвалиться. Она подошла к кровати, откинула занавеси. Сестры ахнули.

Двуспальная пуховая постель, длинная белоснежная подушка во всю ширину постели. Одеяло кизилбашской камки — по серебряному полю шелковые травы, в травах золотые листья. Опушка одеяла соболиная. У постели две скамеечки, покрытые красным сафьяном, для влезания.