Каждый умирает в своем отсеке - Виктор Рябинин

— Как хочешь, Андрюша. Или этот перец — обыкновенный придурок, или он не тот, за кого себя выдает. Я это сердцем чую...

Андрей пристально посмотрел на свою даму, отчего у нее в груди и в животе что-то сладко екнуло и растеклось жаром. Через несколько минут он предложил вернувшемуся за столик Виктору Степановичу сходить размяться. В мраморном гальюне, проверив отсутствие случайных ушей, Андрей запросто посоветовал своему куратору:

— Степаныч, эту Машку все вы там недооцениваете. Она уже заподозрила, что ты кого-то там изображаешь. Побольше естественности, это не голая теория, а реальная практика. А вот девушка твоя - умница. Так в роль вошла, что и не подкопаешься! Кто она по званию?

— Старший лейтенант. Красавица и отличница, классно стреляет, владеет таэквондо. Короче, действуем, как спланировали. В конце вечера ты согласишься взять эту девушку к себе на фирму в отдел сбыта. Что делать дальше, она знает. А меня очень заинтересовала эта твоя Машенька. Чувствую, знает многие контакты и людей...

...Домой Андрей попал где-то около часа ночи. Сразу после выписки по совету Виктора Степановича он занял лучшую квартиру, принадлежащую фирме. Четыре комнаты: гостиная, рабочий кабинет и две спальни, общей площадью в добрую сотню квадратных метров. Чувствовал себя там привольно, но одиноко. Зайдя в подъезд, на ступеньках третьего этажа у квартиры обнаружил блеклое пятно света на цементно-сумрачной лестничной клетке. Пятно дрожало от холода и тихонько дремало. Это была Наташа.

Они не виделись и не созванивались больше двух недель. Последний раз она навещала его в клинике перед самой выпиской. Легенда внедрения требовала, чтобы во время болезни Андрей чувствовал себя как заправский босс. По этой причине палата у него была отдельная, уставленная мягкой мебелью вишневого цвета, с лоджией и видом на парк. Вышколенный персонал обращался с пациентом, как с драгоценным сосудом. Опытные врачи, опрятные и услужливые медсестры и санитарки. Все это организовал Визгунов, хотя Андрей сперва сильно противился и по привычке хотел отлежаться в обычной районной больнице, которая по сравнению с его апартаментами выглядела тифозным бараком времен Гражданской войны.

Но там лечили людей, а значит, бушевали и страсти людские. Здесь же, в натужной роскоши, все почему-то напоминало замаскированный обезьянник для избранных. Но ушлый Визгунов был, конечно, прав, когда после операции перевез Андрея сюда. Элитарный больничный корпус для раненого бизнесмена органически вписывался в легенду, а нищая койка с "кирзовой" кашей разрушала ее до основания.

Наташа навещала его каждый день, приносила какие-то гостинцы, о чем-то пытливо выспрашивала, но он ее плохо слушал. Андрей опасался, что, если примет ее всерьез (а к этому уже склонялось), рухнет не только легенда, но и сама жизнь обернется к нему неправдошным, лживым ликом. Последнее свидание было самым горьким. Хотя он любил эту девушку, однако сказал: прости, я водил тебя за нос. Ты для меня никто, пустое место, девочка для разового пользования. Исчезни! Она поверила, заплакала и ушла.

Но не исчезла. Вот сидит на ступеньках, завернутая в плащ.

— Не замерзла? — спросил Андрей.

Протянул ей руку. Ладошка у нее маленькая, теплая, нежная - и сразу током бьет. Привел в квартиру, усадил в гостиной в кресло. Принес вино, конфеты, рюмки. Наташа не захотела снять плащ, а продолжала кутаться в него. Ясный, изумрудный цвет глаз, высокий гордый взлет шеи - красавица, ничего не скажешь.

— Андрюша, я все взвесила и решила: я не могу без тебя, я люблю тебя. Я готова находиться рядом в любой роли: домохозяйки, жены, матери, сестры, соседки, прислуги. Если ты захочешь, то рожу тебе детей, если нет, то буду всю жизнь сдувать пылинки. И в радости, и в горе. Всегда! Только не гони меня! Даже если это ты убил моего дядю, я тебя заранее прощаю...

— Глупая, — смягчился Андрей, — Павла я не убивал, даю тебе честное слово, хотя бандитом он был отпетым.

А потом была долгая ночь с объятиями, страстью, недомолвками, намеками и воплями любви. Под утро Наташа выбилась из сил и задремала, а Андрей в раздумьях вглядывался к подступающий к окну рассвет. Окаянство жизни в том, думал он, что блестки духовных озарений, как и буйство плоти, не оставляют в душе ничего, кроме обязанности и долга. А чувство долга у бывшего подводника было доведено до абсолютной величины. Своим женским чутьем Наташа почувствовала, что прогонял он ее, сам того не желая. И что он ее любит и хочет не расставаться всю оставшуюся жизнь.

И это была самая правдивая правда. Теперь он никому и никогда не отдаст эту девушку и очень хочет, чтобы она родила ему двух мальчишек и одну девочку...

* * *

У Василия Васильевича Абражевича выдался очень напряженный день. До обеда провозился с англичанами. Два лейбориста и два профдеятеля вымотали из него все жилы. Да еще наглая дамочка из ЮНЕСКО, про которую он так и не понял, кто она такая: то ли их общая любовница, то ли толмач, то ли наблюдатель "третьей стороны". Впрочем, и так было понятно, что все они "оттуда", а вот чего они на самом деле добивались, Абражевич так и не уяснил.

Подобные встречи сильно утомляли работника МИДа. Необходимо было часами удерживать на роже радушную улыбку, а пустопорожняя болтовня на английском привела его к концу обеденного застолья в такое состояние оцепенения, что если бы остроглазые англичане предложили ему в этот момент подписать совместный пакт о нападении, к примеру, на Турцию или Аргентину, он тот час бы его подписал. Одним словом, достали!

Не легче далась и вечерняя беседа с бойким щелкопером одной из центральных газет, который приехал брать у него интервью. Минуло два месяца с момента гибели Павла Николаевича, и Абражевич уже малость успокоился: никакие ниточки к нему вроде бы не потянулись, однако появление любого нового лица, хотя бы отдаленно связанного с органами дознания, вызывало в нем неприятный подкожный зуд. Журналист выглядел, как черная обезьяна, вырвавшаяся из клетки и для маскировки облаченная в зеленый аляповатый пиджак. Быстрые, бессмысленные движения, множество нелепых гримас, откровенная жадность к халявному угощению, но все же в его настырных черных зенках Абражевич уловил цепкий, насмешливый ум, циничную прицельность, свойственные не худшим представителям пишущей братии.

Засиделись за коньяком и кофе они допоздна. Секретаршу Абражевич отпустил домой. Среди вопросов, которые задавал борзописец, были два центральных: о грядущих выборах и о коррупции. Причем чем больше рюмок осушали, тем доверительнее становился тон корреспондента, который в конце концов принялся подмигивать Абражевичу и заявлять, что в перспективе такой умный дипломат может сделать себе сногсшибательную карьеру. Абражевич еле успокоил охмелевшего мастера пера и вежливо выпроводил. С этой публикой требуется держать ухо востро. Того и гляди, такого понапишут, что век потом не отмоешься!

Оставшись один, позвонил Марье Ивановне. На удивление, застал ее дома, но разговор получился скомканным и невнятным. В последнее время мадам искусно уклонялась от встреч, уходила от прямых ответов, мычала, как дойная корова. Все это внушало Абражевичу смутные сомнения и подозрения. Чувствовал: тень покойного Павла Николаевича маячила за ней и его пропавшее досье. Много ли в тех бумагах компромата на него самого, Абражевич не ведал. Перед Родиной и своей совестью он чист. А если где-то и способствовал небольшим финансовым ухищрениям, то это, уважаемые господа, бизнес. Нынче только ленивый и глупый деньжат не промышляет. Как говаривал верный соратник Ильича, любимец партии товарищ Бухарин: обогащайтесь!

— Машенька, ты меня за дурака-то не держи, — возмутился Абражевич в трубку. — Если задумала какую пакость, то так и скажи. Сразу на душе полегчает. Ладно, что тебе это объяснять, я сейчас сам к тебе приеду!

Марья Ивановна моментально заквохтала, будто ее, как курицу-несушку, спихнули с насеста. Про какую-то подругу набрехала, у которой давление и гипертонический криз и она якобы немедленно едет ее спасать.

— Гляди, Маша, — предупредил ее Абражевич, — опасно себя ведешь.

— Да что ты, Василек! Ну бывает же стечение обстоятельств. Такие перемены, хлопоты... Кстати, милый, а почему это ты не был на похоронах? Знаю, Павел тебя другом считал. Если поостерегся, то зря. Там много было больших людей...

...В тяжелом настроении Абражевич приехал домой. Здесь его поджидал самый большой сюрприз сегодняшнего дня. Прямо сердце чуть не остановилось. Жена Валюшка, курица безмозглая, раскрасневшаяся, в новом платье, словно на балу, потчевала на кухне чаем незнакомого мужчину. Как только Абражевич гостя увидел, так сразу же понял: все! Баста! Вляпался по самые не балуйся. Мужчина лет 35-ти поднялся из-за стола и протянул руку Абражевичу. Василия Васильевича словно обдуло ледяным ветром.