Каиново колено - Василий Дворцов

Максим Горький не верил своей бабке, что звезды — это свечи, зажигаемые ангелами. И правильно делал, что не верил: один только квадратный сантиметр солнца светит как пять тысяч свечей. А сколько звезд на небе? То есть, сколько их видит человек? Простой, маленький человек, один из четырех миллиардов. Одна, две, четыре, восемь… От отдельных бусинок вдоль горизонта к сплошному серебристо дышащему покрывалу Млечного пути, чуть смятой лентой покрывшей зенит. Звезды, звезды, звезды. И каждая мир. Мир из солнца и планет, спутников и астероидов, метеорных потоков, комет и просто облаков космической пыли. Почему-то ему никогда не верилось, что жизнь есть на Марсе или Венере. Нет, слишком близко, и… неинтересно. Любой корабль долетит, и наш, и их. И раз от них до сих пор не долетали, значит и нашим там делать нечего. Другой вопрос иные системы. Иные, но с такими же желтыми солнцами и голубыми землями. И белыми лунами. С удалением от наблюдателя сектор охвата разрастается стремительно, и так же стремительно увеличивается процент вероятности существования идентичных планетных образований. Но дело совсем не в этом. Дело в желании идеала. Человек, тот самый, один из четырех миллиардов, жаждет встретить не просто другого человека из других четырех миллиардов, а вот того самого, который несомненно лучше всех этих и тех миллиардов. И лучше этого человека тоже. Умнее, добрее, красивее… Что мы ждем от звезд? А ведь мы именно ждем! — Красоты, мудрости, любви… И тоскуем, тоскуем.

Когда-то и где-то, давным-давно и далеко-далеко… длинноволосый урод… Говорил о мирах… Где ты, Татьяна?.. Татиана. Где я?..

Почти у самого, уже яснеющего предчувствием скорого восхода, горизонта, устало помаргивали красными бусинками габаритки далеких спящих яхт. Провести ночь у океана, под пальмой и с бананом в руке! Ну, все, на фиг! Пора кончать с такими сказочными глупостями. Полпятого. До дома номер 1908 отсюда десять километров. Два часа пеху. Негритянские хулиганы, поди, уже все спят, толстожопые полицейские, как и наши толстопузые менты, в такое время тоже кимарят. Теперь нужно только шагать, быстро и не оглядываясь, чтобы войти в закрытую пока дверь до всеобщего семичасового пробуждения.

Последние 908 домов, ровненько расставленных через каждые двадцать метров слева от широкой, в шесть рядов, трассы, были абсолютно одинаковы. В розовом утреннем солнце, стирающем непринципиальные различия в сиено-охристой гамме окраски стен, и вовсе даже неразличимы. Столбик с двумя почтовыми ящичками, газончик с двумя дорожками, два апельсиновых деревца около верандочек, прозрачными ушами обрамляющих островерхие домики на два хозяина. И следующий столбик, дорожки и деревца. До этого ему на трассе повстречались только два фургончика, развозящие продукты, и еще некоторое время за ним бежала безо всяких причин приставшая невзрачная рыженькая собачонка. Километра два она семенила, понуро повесив голову и не пытаясь изменить дистанцию в пяток метров. Молча появилась, молча пропала. 1906, 1907, 1908. Стоп. Которые тут русские, а которые венгры? Ага, только у русских в окне второго, мансардного, этажа может быть выставлена на просушку подушка. Сергей вытер о брюки вспотевшие ладони и нажал на звонок. Ох, надо было сначала на часы посмотреть.

— Сергей? Вы?.. Заходите же скорее! — Саша не просто вдернул его вовнутрь, а даже выглянул за ним, покрутив круглой головой на своей такой тонкой шее, чтобы убедиться в том, что ближние соседи еще сладко спят. Аккуратно и негромко закрыл пару замков и защелку на стеклянных полупрозрачных дверях. Которые и ребенок может выбить.

— Вы на чем приехали?

— Пешком.

— Это хорошо. Очень хорошо. Замечательно! Проходите в столовую, сейчас я кофе заварю. — Хозяин, суетящийся в старой блекло-полосатой пижаме, похоже, нынче не спал: глаза за очками красные, веки запухли. — Простите за зевоту. Это нервное. Сегодня же воскресенье, вот и я позволил себе ночку за компьютером посидеть. Да, если уж честно признаваться, то отчего-то я ждал вас. Да. Вернее, предчувствовал.

В прозрачном цилиндре кофеварки забулькало, потекло, и по довольно большой, хоть и темноватой комнате расползся густой слюноточивый запах утра. Выложенная красным кафелем кухонная зона была отделена от обеденной зоны чем-то вроде барной стойки с нависающими сверху разнокалиберными перевернутыми рюмками. Саша выставил на стойку две больших парящих керамических чашки, достал пакетик молока, а из звякнувшей микроволновки вынул стеклянную тарелочку с пузырящимися горячим сыром бутербродами. Разложил дрожащими руками по блюдцам, вынул салфетки, придвинул зубочистки. Он совсем не походил на того пляжного педанта, серьезно обдумывающего каждое свое будущее слово. Теперь он откровенно подергивался, прерывая Сергея на полуслове, не давая даже повода для ответов и возражений. Его даже слегка знобило от возбуждения.

— Мои еще спят. Замечательно. Просто замечательно. У нас как минимум есть полчаса, чтобы договориться.

— У меня во всей Америке больше никого…

— Не тратьте время на объяснения. С вами все понятно. Молчите. Но, только вы даже не представляете здешнюю систему взаимодоносительства. Всех на всех. Это и мне не понять, хотя чего только не повидал. Стучат, все стучат. И нормально. Для них это долг перед обществом. Даже наш сосед, даром, что тоже из соцлагеря, а мгновенно вжился. Надеется таким образом дотянуть до гражданства. Получит, если уж так жаждет. Мне-то что? Лишь бы дочь доучить. Вот где у меня эта Америка! По самый кончик носа наелся. Оленьке сейчас семнадцать, через пару лет можно уже подумать о замужестве. Тогда домой, домой за все тяжкие, что тут вынес. Огоньки-то около универа цветут?

— И клещи, поди, ползают. Я-то, ведь, из Новосибирска пораньше вас слинял.

— Может быть, может быть. Простите, если что. Я понимаю, что это не так, но отсюда Россия кажется единой, хоть и помнишь, что от Москвы до Челябинска не ближе, чем от Майями до Нью-Йорка. Вы с кем-нибудь связывались? Сегодня? Ночью-то?

— Пытался.

— Да-да, конечно-конечно. Наверное, с Ларисой Вениаминовной? Только это вы зря. Очень даже зря. Ее-то «они» почти постоянно проверяют. Вы поняли, кто. Обязательный контроль на лояльность к американской демократии: она же с новенькими работает. А новенькие сейчас кто? Сплошь аферисты. Нет, еще несколько лет назад сюда люди приезжали. Не все, конечно, но много было вполне порядочных. Ученые, художники. Искали возможности, кому, как казалось, в СССРе тесно для реализации. А сейчас в основном воры. Урвут на Родине две-три сотни тысяч, а кто и миллион, ну, и сюда. С миллионами-то ладно, у их свои расчеты. А вот на мелочь здесь идет облава. Плотная, продуманная. Причем, из тех же эмигрантов, только приехавших ранее. И каких только способов не придумано, как эти две-три сотни отнять на почти законных основаниях. Отнять, а облапошенного хозяина отпнуть опять на историческую родину. И еще что забавно: самую активную роль в заманивании новичков в разные там инвестиционные проекты, совместные торговые компании и строительные фирмы играют точно такие же ранее облапошенные. Поэтому самое первое правило эмигранта: хочешь прижиться в Америке, не имей никаких дел с нашими бывшими «русскими». Это железно. Или каменно.

— Как скрижаль?

— Да. Нет, точнее, как роспись на стене Брестской крепости. Скрижаль Бог писал, а тут человек. Царапал в отчаянии.

Они выпили по две чашки кофе, съели по два блюда горячих бутербродов, и Сергей безумно захотел спать. Вот всегда так, после излишней дозы кофеина. И ночного бодрствования. А Саша продолжал:

— Меня тоже по полной обчистили. Двенадцать патентов за четыре года. Теперь мои бывшие хозяева обеспеченны по гроб. Я же, с горяча, тут все свои давешние задумки реализовывал, все, на которые в Городке возможностей не хватало. Тем более в последние годы, когда вообще тоска наступила. А тут-то все сразу как из рога изобилия высыпалось: оборудование, материалы, оперативные данные. Смежники любые. Голова от восторга кругом пошла. Работал по двенадцать-четырнадцать часов. И в выходные. А — вот… Теперь тоже по двенадцать часов работаю. Только не для науки. За небольшие деньги по мелким договорам проводим биохимическую экспертизу бытовых товаров. На предмет токсичности… Где она, моя наука? У какого пса?.. Все новости смотрю, все газеты, какие можно из России добыть, вычитываю: когда, когда вернуться смогу? Пока без надежд. Совсем без надежд.

Саша опять, как в первое пляжное знакомство, сгорбился, ссохся, речь затихла. Маленькая ложечка медленно-медленно очерчивала скользкие круги по донышку почти пустой красной чашки. Может быть это оттого, что где-то на верху раздались звуки пробуждения? Хлопок двери, смыв унитаза. Саша сглотнул остатки, встал, поправляя на впалом животе пижаму, оглянулся за яркие вертикальные полоски высокого уже, ярко желтого солнца за полузакрытыми сиреневыми жалюзями.