Чудо в аббатстве - Филиппа Карр

Мы молча смотрели друг на друга. Я знала, что мои подозрения написаны у меня на лице. На его лице ненависть смешивалась с похотью.

Он сказал:

— Я старался быть тебе отцом.

— Когда тебя отвергли в качестве мужа!

— Я любил тебя, Дамаск!

— Ты любил мое наследство, которое теперь принадлежит тебе, а должно было быть моим.

— Оно перешло ко мне, когда твой отец… потерял его. К счастью для тебя, оно перешло ко мне, а не к кому-нибудь чужому. Подумай о том, что случилось бы с тобой и твоей матерью, если бы меня здесь не было, — кто бы о вас позаботился?

— Я думаю о том, что бы случилось, если бы мой отец не взял тебя в свою контору, если бы он не позволил тебе здесь жить.

— Ты бы потеряла дорогого друга.

— Только сам человек может определять ценность своих друзей.

— Ты злая, неблагодарная девчонка. — Он пришел в себя после потрясения, вызванного моим неявным обвинением. — Всемилостивый Боже! — воскликнул он. — У меня к тебе отцовские чувства. Я старался лелеять тебя. Я был о тебе высокого мнения, а теперь узнаю, что ты всего лишь похотливая девка, готовая пожертвовать добродетелью ради удовольствия поваляться в траве, в то время как все порядочные люди спят в своих постелях.

В неожиданной ярости я закатила ему затрещину, и на этот раз он не успел мне помешать. Я ненавидела его не столько из-за жестоких слов и грязных намеков, которые отравляли пережитый мною восторг, сколько потому, что теперь я как никогда была уверена в том, что именно он донес на отца. Если бы я полностью была убеждена в этом, я бы убила его.

От моего удара он качнулся к перилам, упал и скатился на две-три ступеньки. Я поспешила вверх по лестнице в свою комнату.

Сидя в кресле, я наблюдала восход солнца. Я заново пережила эту ночь — соединение с мужчиной, которого любила, и встречу с человеком, которого ненавидела. «Божественное и земное!»— думала я. Но у них есть нечто общее. Жажда власти.

Я задремала, и сны мои были о них обоих. Во сне я лежала с Бруно на траве, он склонился надо мной, и неожиданно его лицо стало лицом Саймона Кейсмана. Любовь и похоть — так близко и так далеко.

Вставало солнце. Все было полно свежести. Я была взволнована, пытаясь угадать, что принесет мне день.

Позже утром ко мне зашла мать.

— Твой отчим ушиб лодыжку, — сказала она. — Минувшей ночью он упал с лестницы.

— Как это он умудрился? — спросила я.

— Он поскользнулся. Сегодня он не выйдет. Фактически я настояла, чтобы он полежал.

Она многозначительно посмотрела на меня. Иногда она бывала настойчива. Но я догадалась, что он предпочел остаться в своей комнате, чтобы не встречаться со мной.

— Я должна проследить, чтобы ему поставили припарки, — сказала она. — Нет ничего лучше для лечения ушибов, чем попеременно прикладывать горячее и холодное. Я благодарю Бога, что готов настой из ромашки. Он снимет боль, и я думаю дать ему немного макового сока. Сон всегда полезен.

Я сказала:

— Человек всего лишь ушиб лодыжку, мама, а ты говоришь так, словно он заболел чумой.

— Не говори так, — побранила меня она, оглядываясь через плечо.

А я удивлялась тому, что этот человек дал ей счастье, которого не смог дать такой святой человек, как отец.

Мне хотелось побыть одной, помечтать о будущем. «Что будет дальше? — спрашивала я себя. — Увижу ли я его сегодня? Пошлет ли он мне весточку?» День казался длинным и скучным. Каждый раз, заслышав шаги на лестнице, я надеялась, что это одна из горничных идет сообщить мне, что Бруно ждет меня.

После полудня ко мне в комнату пришла мать. От разочарования я почувствовала себя больной.

Мать выглядела взволнованной.

— В Аббатстве новые люди. Дорогая, твоему отчиму, наверное, это не понравится. Я очень надеюсь, что они будут хорошими соседями, это было бы так приятно. Как ты думаешь, будет хозяйка дома интересоваться садоводством? Там столько земли. Я уверена, что она преуспеет в этом.

— Возможно, она станет твоей соперницей, — сказала я. — Разве тебе понравится, если она вырастит более красивые розы, чем ты?

— Я всегда готова поучиться. Хотелось бы знать, что эти люди будут здесь делать со всеми этими бесполезными зданиями. Я думаю, они снесут их и построят что-нибудь новое. Именно это планировал сделать твой отчим.

— А теперь ему придется отказаться от своих планов, и он будет лелеять свое горе, как ушибленную лодыжку.

— Ты всегда так неблагодарна по отношению к нему, Дамаск. Я не понимаю, что с тобой произошло.

Она продолжала говорить об Аббатстве и была очень разочарована тем, что я не проявила достаточного интереса.

Я ждала вестей от Бруно. Мне не терпелось задать ему столько вопросов! Мною овладел ужасный страх. Что если я больше никогда его не увижу? У меня было ощущение, что наши клятвы и даже наша брачная ночь были чем-то вроде ритуала. Мне казалось, что все время он пытался доказать мне свою необычность. Даже в его словах о любви было что-то таинственное. Мне пришло в голову, что он хочет уверить самого себя в том, что он не такой, как все. Я знала о его гордыне, и то, что Кезая объявила его своим сыном, унизило его так сильно, что он отказывался этому верить.

Я пыталась объяснить его поступки земными мотивами. Но, кто знает, может быть, он на самом деле сверхчеловек?

Я была огорчена и взволнована. Мне не хотелось выходить из комнаты и я не желала видеть ни Руперта, ни отчима. Что до моей матери, то ее болтовня раздражала меня. Я могла только мечтать о том, что Бруно придет ко мне.

Прошло три дня с той ночи, когда мы с Бруно дали клятву. Саймон Кейсман все еще не выходил из комнаты и нянчился со своей лодыжкой, которая, как я подозревала, была не так плоха, как он утверждал.

Я была у себя, когда пришла горничная и сказала, что в зимней гостиной посетитель. Моя мать тоже там и послала за мной.

Я не была готова к тому, что меня ожидало. Когда я появилась в дверях зимней гостиной, ко мне подошла матушка. На лице ее было написано недоумение.

— Здесь новый владелец Аббатства, — запинаясь, произнесла она.

Я вошла. Бруно встал со стула, чтобы приветствовать меня.

События приняли такой странный оборот, что, казалось, я могу поверить всему, каким бы фантастическим оно не было. Бруно, Дитя Аббатства, обреченный на нищету Бруно, который еще несколько ночей назад просил меня разделить с ним жизнь, полную лишений, был хозяином Аббатства!

Сначала я думала, что это шутка. Как это могло быть? Стоя перед ним в зимней гостиной, я пробормотала нечто вроде этого. Тогда он улыбнулся мне.

— Значит, это правда, что ты усомнилась во мне, Дамаск? — укоризненно спросил он.

И я знала, что он имеет в виду сомнения в его способностях подняться над другими людьми.