Выдумщик (Сочинитель-2) - Андрей Константинов

— Р-р-р-р-гав!!!

Катерина завизжала так, что Обнорский испугался возможного приезда полиции — он немедленно поднялся и попытался обнять схватившуюся за сердце женщину… Но Катя вырвалась и, сердито сверкая глазами, воскликнула:

— Господи, Андрей!… Ну ты совсем дурной, или как?… Взрослый ведь, вроде бы, человек…

— Это я для психологической разрядки, — начал оправдываться Обнорский, закрывая за собой дверь. — Я больше не буду, честное слово… Ну пошутить хотел, возможно — шутка не получилась… Хотя…

Катя засмеялась, шагнула к Андрею — начала ерошить его волосы:

— Видели бы тебя твои читатели… Тоже мне — популярный журналист…

Разбор выходки Обнорского как-то незаметно перерос в поцелуи, а закончилось все, естественно, в спальне — будто и не вымотала предыдущая ночь Андрея напрочь, как казалось ему утром… Потом они отправились на кухню пить кофе, и Обнорский начал рассказывать Катерине о монтаже их фильма. Поскольку эта документальная лента рассказывала о русской организованной преступности, Катя слушала Обнорского с большим интересом. И не просто слушала, а начала вдруг делать некоторые замечания — очень толковые, потому что тема была хорошо ей знакома изнутри, так сказать… Серегин даже схватил блокнот с авторучкой… Так и прошла у них эта ночь — в перемещениях между спальней и кухней, в чередовании поцелуев серьезными разговорами о монтирующейся ленте…

В половине шестого утра до Обнорского, вроде бы, дошло, что денек ему предстоит трудный — нельзя же, в конце-то концов, не спать сутками напролет? Но, с другой стороны, Кате и Андрею было настолько интересно друг с другом (не только в постели), что в сон их и не тянуло… Катерина-то, правда, имела возможность отоспаться днем, а вот Серегин… Ему приходилось тяжело, но он держался…

Когда наступил третий вечер, Андрей добрался до Катиной квартиры, еле волоча ноги — Катерина взглянула на его постаревшее и почерневшее лицо, ойкнула и решительно заявила:

— Все, сегодня ты должен выспаться! И без разговоров!

В ту ночь Обнорский, действительно, сумел поспать часа четыре… Короче говоря, для журналиста Серегина наступили времена, с одной стороны очень интересные, а с другой — очень нелегкие. Кто-то из мудрых современников сказал, что счастье — это когда человек утром с удовольствием идет на работу, а вечером с удовольствием же спешит домой, так вот: Обнорский в Стокгольме, в принципе, жил по этой формуле — утром его ждала интереснейшая работа, а вечером — интереснейшая женщина. И к одной, и к другой Андрей шел с удовольствием (причем с искренним), только при этом его немного качало…

Ларс каждое утро смотрел на Андрея со все большим удивлением, но в душу не лез по врожденной шведской деликатности — мало ли, чем этот странный русский хлопчик занимается по ночам в городе, в котором никогда прежде не бывал… Может, он по улицам бродит, с архитектурой знакомится?

Вполне вероятно, что Серегин просто загнулся бы от истощения жизненных сил, но тут не выдержал Цой — он «заложил» Андрея, не в силах больше смотреть на его страдания по утрам… Узнав, что у Обнорского в Стокгольме протекает бурный «роман» с какой-то таинственной дамой, Тингсон немедленно объявил Андрею выходной — швед был человеком добрым и мудрым, он, видимо, и на собственной шкуре испытал, что это такое — биться на «двух фронтах» сразу… Серегин, конечно, чувствовал себя неловко, пытаясь даже отказаться от «отгула» — но Ларс и слышать ничего не желал, заявив, что хочет еще поработать с Андреем, а для этого нужно, чтобы Обнорский остался жив…

Серегин, растроганный таким пониманием ситуации, сказал «спасибо» и Тингсону, и Цою, уехал пораньше к Катерине, упал в ее квартире в постель и проспал четырнадцать часов кряду… Почувствовав себя, наконец, человеком, Андрей предложил Кате погулять по Стокгольму, а заодно начать все-таки подготовку к «решению проблемы с Антибиотиком».

Катя не возражала, но… После того, как Обнорский заговорил о Викторе Палыче, она помрачнела и словно бы подугасла — праздник заканчивался, нужно было возвращаться в суровую действительность, а ведь нет, наверное, такой женщины, которой бы не хотелось праздник продлить… Да, Катерина сама в свое время сделала все, чтобы уничтожить Антибиотика, да, она имела более чем веские основания для мести — и ненависть в ее душе не ослабла, но… Что-то все же изменилось — в ее жизнь вошел Андрей, и Катерина, может быть, даже неосознанно, может быть, на каком-то подсознательном уровне стала ждать мести уже меньше, чем раньше… В ноябре она готова была на все: ей казалось, что жизнь кончилась, и Катя хотела только одного — отомстить, пусть даже ценой собственной жизни… Но потом появился Обнорский, и этот парень непонятно как сумел вдохнуть в нее новые силы, новые надежды… Нет, Катя не то, чтобы рассчитывала на какие-то серьезные и долгие отношения с ним, и не строила она никаких «семейных» планов — по крайней мере, впрямую об этом она не думала, — но женское подсознание, это ведь штука очень тонкая… Андрей, не зная о том, что у Кати есть сын, умудрился как-то заставить ее больше думать и о ребенке, и, вообще, он «разморозил» в душе Катерины нормальные женские инстинкты, «заблокировавшиеся» после смерти Сергея и Олега… А самый главный женский инстинкт направлен все же на создание и сохранение семейного очага, — и это прекрасно, что женщины так устроены, иначе бы мужики на Земле никогда, наверное, из дикости не вышли… Пусть объективно никакого «очага» у Кати с Андреем не было — была лишь некая иллюзия, — но и эту иллюзию Катерине хотелось сохранить… Натура женщины более склонна к созиданию, а мужская природа — к разрушению…

Катя инстинктивно стремилась к миру и покою, а Серегин думал о войне… Да, Катерина хотела отомстить Антибиотику, но при этом она понимала, что месть будет связана с высокой степенью риска — и прежде всего, для Андрея… Катя устала терять своих мужчин.

Поэтому, когда Обнорский заговорил серьезно об Антибиотике, она и почувствовала себя дискомфортно… Андрей ощутил, что что-то идет не так, но причин, конечно, не «проинтуичил» — мужикам все-таки очень трудно просчитывать женскую логику и понимать причины некоторых женских поступков. Или, в каких-то случаях — не поступков, а, наоборот, бездействия…

Прогуливаясь по Стокгольму, Серегин начал задавать вопросы об «империи Антибиотика», но Катя давала ответы, которые Андрея совершенно не удовлетворяли — они были недостаточно подробными, недостаточно развернутыми… То есть Катерина вроде бы и отвечать не отказывалась, но — не «болела душой» за дело… Обнорскому в его журналистской практике много раз приходилось сталкиваться с подобными ситуациями — особенно при направлении официальных запросов в официальные инстанции, откуда формально отвечали, но по сути эти ответы были обыкновенными «отписками».

Промучившись часа полтора, Серегин даже разозлился — он решил, что Катя ему не доверяет, и задал ей прямой вопрос на эту тему. Катерина решительно возразила и начала уверять Обнорского, что доверяет ему полностью. Андрей пожал плечами:

— Катюша, ты пойми… Для того, чтобы придумать что-нибудь, для того, чтобы нечто эдакое сочинить — мне нужен максимум информации о Палыче и его делах… Мне нужны мелочи, подробности, нюансы… Если бы я мог, просто в голову твою залез… Но это, к сожалению, невозможно, по крайней мере, я не умею этого делать…

— Ничего, — с непонятной язвительностью отозвалась Катерина. — Зато у тебя очень хорошо получается в душу залезать!

Андрей хмыкнул, посмотрел на Катю внимательно, подумал, и ему показалось, что он понял причины ее раздражения. Обнорский взял Катерину за руку, прижал ее запястье к своим губам, потом спросил, вкладывая в вопрос всю проникновенность, на которую был способен:

— Катюшка… Я понимаю… Тебе, наверное, все это очень неприятно вспоминать?

Катерина отвернулась, чтобы он не смог прочитать в ее глазах все, что она думала о его «понятливости»… Нет, мужики — они все-таки толстокожие, как носороги, и такие же самоуверенные…

Обнорский же, полагая, что попал в точку, продолжал мягко и вкрадчиво увещевать Катерину:

— Я понимаю, я все понимаю… Но пойми и ты… Мне без подробностей — ну, никак не обойтись. Иногда самая незначительная мелочь может стать ключом к комбинации… И если бы я знал заранее, какая именно мелочь мне нужна — я бы тебя, конечно, не мучил… Но я не знаю… И поэтому должен снимать с тебя всю подряд информацию… Мне надо посмотреть на Палыча и его окружение твоими глазами… Чем больше я накоплю сведений, тем быстрее количество перейдет в иное качество… Мы ведь с тобой чего хотим — устроить Антибиотику большую «бяку», так? Он о наших планах, я надеюсь, не знает ничего — стало быть, мы уже имеем огромное преимущество… Он ведь себя жутко крутым считает, а крутыми-то, как известно, только горы бывают… Фактически, наша с тобой задача похожа на проведение диверсионной акции в глубоком тылу противника… Только осуществить эту диверсию мы должны не физическими методами, а интеллектуальными… Физическими методами ты действовать уже пыталась, прости за напоминание… Кроме того — мы должны сочинить нечто такое, что позволило бы нам остаться необнаруженными… Потому что противник существенно превосходит нас в живой силе и технике, выражаясь армейским языком… Мы можем противопоставить этому превосходству наши преимущества — и прежде всего, глубокое знание противника. Знание это заложено в твоей голове — и я должен получить к нему доступ…