Невидимый человек - Ральф Уолдо Эллисон

class="p1">— А по-моему, именно так и есть, — вспылил я. — Меня сюда направил его друг. Вы прочитали письмо, но все равно препятствуете нашей встрече, а теперь еще подбиваете меня бросить колледж. Да что вы за человек такой? Почему вы точите на меня зуб? Вы, белый человек с Севера!

Он помрачнел.

— Я невнятно объяснил, — сказал он, — но вы должны мне верить, я стараюсь помочь вам поступить так, как будет лучше для вас.

Он сорвал с носа очки.

— Да я сам знаю, что для меня лучше, — отрезал я. — Или, по крайней мере, доктор Бледсоу знает, а если мне нельзя встретиться с мистером Эмерсоном сегодня, просто скажите, когда появится такая возможность, и я приду…

Мотая головой, он прикусил губу и закрыл глаза, как будто сдерживал крик.

— Жаль, очень жаль, что я все это затеял, — сказал он с неожиданным спокойствием. — С моей стороны было глупо давать вам советы, но прошу, не думайте, что я настроен против вас… Или вашей расы. Я ваш друг. Среди прекраснейших известных мне людей немало негр… Просто дело в том, что… мистер Эмерсон — мой отец.

— Ваш отец?

— Да, мой отец, хотя я бы предпочел, чтобы это было не так. Но уж как есть, так есть, и я мог бы устроить вашу встречу. Но если быть до конца откровенным, на такой цинизм я не способен. Никакой пользы эта встреча вам не принесет.

— Но я хотел бы воспользоваться такой возможностью, мистер Эмерсон, сэр… Для меня это очень важно. От этого зависит вся моя карьера.

— Но у вас нет ни малейшего шанса, — сказал он.

— Меня сюда направил сам доктор Бледсоу, — сказал я, все больше волнуясь. — Я должен использовать такую возможность…

— Доктор Бледсоу, — сказал он с отвращением. — Он — как мой… Взгреть бы его по первое число! Вот, держите. — Он передал мне шуршащий конверт.

Я забрал письмо, вперясь ему в глаза, и он выдержал мой взгляд.

— Ну же, читайте! — нервно выкрикнул он. — Вперед!

— Но об этом речи не было, — сказал я.

— Читайте!

«Дорогой мой мистер Эмерсон.

Податель сего письма — наш бывший студент (говорю „бывший“, поскольку он никогда, ни при каких условиях не будет у нас восстановлен), который был отчислен за серьезнейшее нарушение нашего строгого устава.

Однако в связи с обстоятельствами, природу которых я объясню Вам лично во время следующего заседания попечительского совета, в интересах колледжа — не разглашать, что молодой человек отчислен без права восстановления. Сам он надеется приступить к занятиям осенью. Однако в интересах великого дела, которому мы с Вами служим, целесообразно позволить ему и впредь питать напрасные надежды, находясь при этом как можно дальше от нас.

Этот пример являет собой, дорогой мой мистер Эмерсон, один из тех редких, особых случаев, когда студент, на которого мы возлагали большие надежды, серьезно сбился с пути и своим проступком способен нарушить некоторые весьма хрупкие отношения между определенными заинтересованными лицами и колледжем.

Таким образом, хотя податель сего более не связан с нашим ученым сообществом, крайне важно, чтобы его окончательный и бесповоротный разрыв с колледжем оказался максимально безболезненным. Прошу Вас, сэр, помочь ему двигаться к этой точке, и пусть она, подобно горизонту, отступает все дальше и дальше от полного надежд путника.

С почтением, Ваш покорный слуга,

А. Герберт Бледсоу»

Я поднял голову. Казалось, прошло четверть века между тем, как он передал мне письмо, и тем, как я усвоил его смысл. Для верности мне пришлось перечитать текст письма заново, и все же меня не покидало ощущение, что подобное уже когда-то случалось. Я протер сухие глаза, которые словно запорошило песком.

— Уж простите, — сказал он. — Очень вам сочувствую.

— Но что я плохого сделал? Я всегда старался поступать честно…

— Это вы мне объясните, — сказал он. — О чем здесь идет речь?

— Не понимаю, просто не понимаю.

— Должно быть, вы что-то натворили…

— Мне было велено организовать поездку по кампусу для одного человека, но ему стало плохо, и я завернул в «Золотой день», чтобы оказать ему помощь… Ума не приложу…

Я сбивчиво поведал ему о знакомстве с Трубладом, об остановке у «Золотого дня» и о своем исключении, а сам наблюдал за его подвижным лицом, отражающим реакцию на каждую подробность.

— Ничего предосудительного вы не совершили, — сказал он, когда я закончил. — Не понимаю этого человека. Он весьма непрост.

— Я лишь хотел восстановиться в колледже и приносить пользу, — объяснил я.

— Восстановиться вы не сможете. Об этом даже речи нет, — отрезал он. — Неужели до вас не доходит? Очень вам сочувствую, и все же я рад, что поддался желанию с вами переговорить. Забудьте об этом; пусть я лично такой совет не приемлю, но это добрый совет. Бессмысленно закрывать глаза на правду. Не обманывайте себя…

В ошеломлении я направился к двери. Он прошел за мной в приемную, где в клетке пестрели ярким оперением птицы, чьи крики напоминали вопли из кошмарного сна.

Он виновато пробормотал:

— Должен попросить вас никогда и никому не рассказывать о нашем разговоре.

— Буду молчать, — сказал я.

— Мне все равно, да только отец сочтет мои откровения злостным предательством… Вы-то больше от него не зависите. А я по-прежнему его пленник. Вы на свободе, понимаете? А мне еще предстоит битва.

Казалось, он вот-вот расплачется.

— Я не проболтаюсь. Все равно никто не поверит, — сказал я. — Мне и самому не верится. Должно быть, произошла какая-то ошибка. Должно быть…

Я открыл входную дверь.

— Послушай, друг, — сказал он. — Сегодня вечером я устраиваю вечеринку в «Каламусе». Не желаешь присоединиться к моим гостям? Хотя бы развеешься…

— Нет, спасибо, сэр. За меня не тревожьтесь.

— Быть может, захочешь поработать у меня камердинером?

Я взглянул на него.

— Нет, спасибо, сэр.

— Соглашайся, — настаивал он. — Я правда хочу тебе помочь. Слушай, я тут узнал о вакансиях на заводе «Либерти пейнтс». Отец пристроил туда нескольких парней… Советую попробовать…

Я затворил за собой дверь.

Лифт спустился быстрее пули, я покинул офисное здание и зашагал вдоль по улице. Солнце уже светило вовсю, и прохожие вдруг оказались далеко-далеко. Я остановился у серой стены, где над головой, словно крыши зданий, возвышались надгробья церковного кладбища. На другой стороне улицы, в тени навеса, юный чистильщик обуви за сущие гроши исполнял любые танцы. Дойдя до поворота, я сел в автобус и по привычке забился в самый конец. Сидевший впереди темнокожий в панаме сквозь зубы насвистывал одну и ту же мелодию. Мысли мои бродили по кругу, от Бледсоу к Эмерсону