Обиженный полтергейст (сборник) - Алексей Смирнов

– Эт что у тебя? – осведомился Иван, выливая остатки портвейна в пивную кружку-сувенир.

– Телеграмма-молния, – с непонятной издевкой сказал Тихон.

– М-м, как из бочки гнилой, – поморщился Иван, допивая портвейн и критически вертя кружку перед носом. – Что за телеграмма такая?

– «Доехал нормально, размещаюсь, подробности письмом», – прочитал Тихон, опустился на стул и стал смотреть на Ивана жалостливым взглядом.

– Кто доехал? – не понял Иван.

– Обратный адрес посмотри, – ласково предложил брат.

Иван долго изучал бумагу и время от времени встряхивал головой, отгоняя наваждение. После каждого встряха лицо его говорило: «Все, спокойно, сейчас мы во всем разберемся».

Но он ни в чем не разобрался.

– Это оттуда, – выговорил он в конце концов, причем"оттуда"выделил неожиданно скрипучим голосом.

– Угу, – кивнул Тихон.

– Так кто же доехал? – спросил Иван снова.

Тихон загадочно улыбнулся.

– Но я же тут! – осклабился Иван негодующе.

– Пил? – спросил Тихон, продолжая улыбаться.

– Когда?

– Там!

– Где – там?

– Там, откуда вернулся!

– Да ты с дуба рухнул! – Иван в изумлении откинулся на спинку стула. – Чтоб меня на губу посадили?

– Ну, а после? – Тихон, качнувшись, встал, приволок настольную лампу, поставил ее справа от Ивана, зажег, подражая следователю.

– Допрос продолжается, – сказал Тихон. – После, как отпустили, пил?

– Иди ты! – передернуло Ивана. – Ну, чуток позволил себе, – Иван трогательно улыбнулся и развел руками. – Ты ж меня знаешь.

Тихон гипнотизировал его взглядом и молчал.

– Ну что уставился-то? – Иван повысил голос и рассерженно задымил сигаретой.

– Размышляю. Бьюсь над вопросом: каков минимум воинской службы для превращения здорового человека в мудака? Шуточка твоя не просто тупая, у нее запашок казарменный. – Тихон любил читать нравоучения. – Небось, удивить хотел – мол, вот он я, приятный сюрприз. И ведь денег не пожалел. Не иначе, лыка не вязал – хочется верить, во всяком случае. Только как же ты до телеграфа дополз?

Иван рванулся, попробовал встать, но тяжелая братанова лапа легла ему на плечо.

– Я тебя корю единственно за плоскоту шутки, – разъяснил Тихон. – Я идиотизма не прощаю – тем более армейского варианта. Дембельским, часом, альбомом не обзавелся? Что ж, за подверженность влиянию тоталитаризма ты будешь наказан: я тебя вытрезвлю.

С этими словами Иван был взят в оборот и волоком доставлен в ванную, где его долго держали под струей ледяной воды. Как только он оклемался до способности отразить нападение, Тихон ослабил хватку и позволил Ивану добраться до койки.

Сон уже маячил за плечами, готовый оглушить, когда Иван приоткрыл глаза и вполне трезвым голосом спросил:

– Тишка, когда послана телеграмма?

Тихон потянулся за листком.

– Число сегодняшнее, – сообщил он.

– Я уехал оттуда вчера, – Иван из последних сил, упреждая вмешательство Тихона, хватил из бутылки и через секунду от него уже ничего нельзя было добиться.

3

Из письма от 26 мая 198…

«Здорово, братка!

Расписываю подробности, как и обещал.

В целом ситуация соответствует моим ожиданиям. Мы здесь никому не нужны и полностью предоставлены самим себе. Всего нас – человек двадцать. Форму не выдали: нету. Представь мою печаль по этому поводу. Она не имела границ, и я тут же пропил тридцать рублей из пятидесяти, в связи с чем и прошу тебя выслать еще, сколько получится.

Что касается погод и природ, то здесь сказочно гнусно…»

4

Тихон сидел на подоконнике, свесив ноги в город и равнодушно пускал струйки дыма. Занятый мыслями, он ничего не замечал. В комнату, пыхтя под бременем очередного искалеченного прибора, протопал Иван. Тихон слез с окна, вооружился ножницами и начал доводить до ума густые усишки. Он стоял перед зеркалом, делал сложные пассы, и Иван, обернувшись, увидел в зеркале быстро оголявшуюся физиономию с крохотным черным ежом под носом. То правым, то левым боком еж ежился и продолжал убывать.

– Вас не узнают, мой фюрер, – с родственной заботой предупредил Иван.

– Хватит… того… – пробормотал брат, сосредоточенно тенькая маникюрными ножницами, – что… тебя-то теперь… будут узнавать… все… во всех психушках…

– И ни складу, и ни ладу, – пожал плечами Иван.

– Сколько штук ты накропал? – спросил Тихон без обиняков.

– Тыщу, – с готовностью ответил Иван. Он оттеснил братана и стал умываться.

– Чего – тыщу?

– А чего – накропал? – Пфф! полетели брызги. Иван закрякал, принялся хлопать себя по груди и плечам, заливая пол.

– То, что ты накропал, лежит на столе, – пояснил Тихон. – И ты, вероятно, об этом догадываешься.

– Где? Что лежит? – Иван, растираясь на ходу, направился к столу. Тихон последовал за ним со словами:

– Но главное – цель! Зачем? Отказываюсь понимать.

И он остановился, и стал смотреть, как Иван читает письмо. Тому полагалось зеленеть, краснеть, бледнеть, расточать изумленные возгласы – и здорово переигрывать, если письмо – дурацкая шутка…

Здесь, поймав себя на нелепой мысли, Тихон впервые почувствовал внутри разрастающуюся пустоту, каверну с инопланетным воздухом в груди. «То есть что это я горожу – что значит: „если шутка“?»

Иван тем временем окончил чтение и стоял с тупым выражением лица.

– Что это? – глупо спросил он.

– Но ты же сам обещал, – натянуто усмехнулся Тихон. – В телеграмме.

– Тиш! – укоризненно сказал Иван. – Мы ведь договорились: телеграмму я послал с вокзала, по пьяни, ничего не помню, мог отбить в ней все, что угодно, почтовые козлы о ней забыли, послали на другой день, но слово даю – этого письма я не писал.

– Конечно, – согласился Тихон. – Я его написал. Я написал его, и еще десяток, и положил в конверты, а потом, хрюкая от восторга, оставил своим однополчанам-алконавтам. И наказал отсылать свою пачкотню аккуратно с целью обрадовать меня кретиническим парадоксом.

Высказав все это, Тихон, негодующим видом давая понять, что тема закрыта, безжалостным рывком сорвал с магнитофона панель и начал что-то нашаривать в прохладных стальных недрах. Иван приблизился, отпихнул развалину ногой и опустился рядом с братом на корточки. С обманчивым спокойствием он произнес:

– Братуля, клянусь всем святым – письмо написал не я.

И, не выдерживая взгляда Тихона, вспылил и закричал:

– Ну, не я же, не я, не я!!!

5

Из письма от 22 июня 198…

«Здорово, братан!

Ты, конечно, редкая гнида, до сих пор от тебя нет ответа. Приеду – вломлю. Но не слишком больно, потому что спасибо за деньги.

Новости мои и новостями-то не назовешь. Расскажу про нашу компанию. Она подобралась стандартная. Один зовется Пал Палычем, а свой Пал Палыч непременно сыщется в любом разношерстном обществе. Он совсем без мозгов, жизнерадостный, мускулистый – из той породы, что огорченно вскидывает брови, разбив елочный шар у трехлетнего киндера, а через секунду самозабвенно гогочет. Другой – с голосом кастрата, явно трахнутый по голове, не жрет мяса и все время дергается, словно паяц. {Впрочем, мяса здесь никто не видит}. А третий – совсем пожилой наружности, носит окладистую бороду с проседью. Когда он примерял китель – вылитый царский полковник, и кабы не его слабость чесать яйца да расхаживать в полосатых подштанниках, был бы мировой мужик.

Со жратвой напряженно. То, что дают, плохо сказывается на пищеварении. Пал Палыч и так страдает запором, а тут совсем измучился. По утрам, выходя из сортира после часовой отсидки, он бросает прощальный взгляд на высиженную кроху, комментируя бодро: «И то хлеб».

У нас жара, а я как-то ухитрился обрасти шмотками и разной мелочью, так что куртку свою высылаю, чтоб не болталась…»

6

– Он пишет про деньги, – сказал Тихон. – Я никаких денег не посылал.

– Я послал, – Иван сидел отвернувшись и покачивал ногой. – Семьдесят рублей.

– Где взял? – зачем-то спросил Тихон.

– Дрон приносил за «Орбиту». Помнишь?

Воцарилось молчание. Был полдень. Белое до бесплотности солнце окрасило все, что виднелось за окном, в жаркие бледно-серые тона. Из двора доносилось грамотное сквернословие детворы. Шлепал о стену резиновый мяч.

– Кто распакует? – нарушил, наконец, тишину Тихон.

– Я не буду, – ответил Иван.

Тут же оба, словно по команде, развернулись лицами к пакету с грубой сургучевой бляхой на подпоясанном боку. Пакет мирно покоился на диване, и прикасаться к нему не хотелось.

Тихон вздохнул, взял ножницы, почему-то прищурился на них. Лезвия были облеплены черными волосками.

Хрупнула веревка, хрустнула нехотя оберточная бумага.

Куртка, содержавшаяся в пакете, оказалась вывернутой наизнанку, и оттого вид ее был непривычен. В первое мгновение братья испытали чувство облегчения, узрев лоснящуюся серую подкладку вместо ожидаемой черной кожи, но выглянувший из складок кусок рукава свел их надежды на нет. Вскоре они молча созерцали истертую одежу – точную копию той, что висела на гвозде в прихожей.