Пария - Грэхэм Мастертон

— Вопли и стоны? — уточнил Эдвард.

— Вопли и стоны, — подтвердил мужчина без дальнейших объяснений.

Эдвард посмотрел на меня, а я посмотрел на Эдварда.

— Надеюсь, никто из нас не отказывается? — спросил я.

— Конечно, — ответил Эдвард. — А ты, Форрест?

— Я не отказываюсь, — уверил нас Форрест. — Что мне какие-то вопли и стоны.

— Не забывай и об удивительных отблесках, — предупредил его Эдвард.

Мы поблагодарили мужчину, я прикрыл стекло и объехал вокруг ограды. За развесистым кленом, почти полностью скрытым виноградной лозой и кустами, находились ворота из кованого железа, ведущие в резиденцию Биллингтонов, где с 1763 года жили Эвелиты.

— Мы на месте, — заявил Эдвард. — Не понимаю, как я мог забыть дорогу. Готов поклясться, что когда я был здесь в последний раз, то ворота были дальше за ограждением.

— Все страньше и страньше, как у Кэрролла, — усмехнулся Форрест.

Я остановил машину и вышел. За воротами простиралась широкая, покрытая гравием подъездная дорога, а в глубине стоял красивый белый дом восемнадцатого века, с колоннами, зелеными ставнями, серой гонтовой крышей и тремя оконцами мансарды в крыше. Почти все ставни на первом этаже были закрыты. Не очень благоприятное впечатление произвел на меня доберман с подпалинами, который стоял у ступеней, ведущих к входным дверям, и внимательно наблюдал за мной, насторожив уши.

— Звонок здесь, — заявил Эдвард и потянул за черную железную ручку, выступающую из столба ворот. Где-то внутри дома раздался сдавленный звон, а доберман придвинулся еще ближе к воротам, грозно всматриваясь в нас.

— Как ты относишься к собакам? — спросил меня Эдвард.

— Великолепно, — ответил я. — Просто лежу, свернувшись калачиком, и позволяю себя грызть. Никто никогда не жаловался в Американский союз кинологов, что я плохо отношусь к собакам.

Эдвард проницательно посмотрел на меня.

— Чем-то обеспокоен? — спросил он.

— Разве так заметно?

— Или делаешь идиотские замечания, или вообще ничего не говоришь. Наверно, опять видел ночью свою жену?

— Скажу все позже, лады?

— Даже так плохо?

— Еще хуже.

Эдвард придвинулся и неожиданно взял меня за руку.

— Скажешь, когда захочешь, — заявил он. — Но помни, что теперь тебе уже не надо выносить все в одиночестве. Теперь у тебя есть друзья, которые понимают, что творится.

— Спасибо, — с благодарностью ответил я. — Сначала посмотрим, как пойдут дела со старым Эвелитом. Потом поедем напьемся, и я расскажу все.

Мы ждали почти пять минут. Форрест также вышел из машины и закурил. Эдвард еще раз дернул звонок, а доберман подошел еще ближе и не то зевнул, не то завыл, раскрывая пасть.

— Может, здесь никого нет, — предположил Форрест.

— Этот тип — отшельник, он никогда не выходит из дома, — заявил Эдвард. — Наверно, глазеет на нас через щель в ставнях и пытается угадать, что нам нужно.

Он как раз собирался дернуть за звонок в третий раз, когда входная дверь открылась и в проеме показался высокий плечистый мужчина в серой одежде. Он громко засвистел псу, который повернул голову, заколебался и неохотно отбежал от ворот, как будто был ужасно разочарован тем, что лишился возможности погрузить клыки в мякоть наших задниц.

Плечистый мужчина подошел к воротам чуть вразвалку, походкой шестидесятилетнего культуриста. Так же ходил и Чарльз Атлас. Когда он приблизился, я увидел, что он индеец. У него был могучий мясистый нос и лицо цвета меди, сморщенное как кленовый лист. Хоть он был одет в обычный костюм, рубашку с высоким воротником и галстук, он носил также и длинное ожерелье из раскрашенных орехов или зерен, на которое был подвешен серебряный медальон и пушистые перышки дикого индюка. На пиджаке блестели капли дождя.

— Вы должны уехать отсюда, — сказал он. — Вас сюда не приглашали.

— Очень печально, — сказал я. — Дело в том, что у нас есть нечто, что может заинтересовать мистера Эвелита.

— Эвелита? Здесь таких нет. Вы должны уйти, — повторил индеец.

— Только передайте мистеру Эвелиту, что меня зовут Джон Трентон, я торговец сувенирами из Грейнитхед и я принес письменный прибор, который принадлежал Генри Геррику-старшему, одному из судей в процессах над ведьмами в Салеме.

— Здесь нет никакого мистера Эвелита.

— Не упрямьтесь, — я мило улыбнулся. — Только скажите: „письменный прибор Генри Геррика“. Если потом мистер Эвелит не захочет нас видеть, тогда уж ничего не поделаешь. Но по крайней мере дайте ему шанс бросить взгляд на этот письменный прибор. Это очень редкий антиквариат, и я сразу понял, что он может заинтересовать мистера Эвелита.

Индеец думал так долго, что Эдвард и я уже обменялись обеспокоенными взглядами. Но наконец он сказал:

— Подождите здесь. Я переговорю со своим работодателем.

— Переговорит, — повторил Форрест с притворным удивлением. — Эти индейцы уже не снимают скальпы. Они „переговаривают“. Вскоре мы узнаем, что они уже начали использовать агрессивно ориентированную косметику в качестве „боевой раскраски“.

— Успокойся, Форрест, — буркнул, поморщившись, Эдвард.

Мы ждали под воротами еще пять минут, может, дольше. Через какое-то время дождь перешел в мелкую морось, но все еще лило так обильно, что волосы у всех нас промокли, а слипшаяся борода Эдварда просто истекала водой. Ожидавший встречи с нами доберман ежеминутно нетерпеливо отряхивался, с трудом справляясь с нетерпением.

Наконец высокий индеец появился снова и молча отпер дверь. Я вернулся к машине, взял с заднего сиденья письменный прибор Генри Геррика и сунул его под плащ, чтобы не промочить. Индеец подождал, пока мы все не вошли на территорию владений, после чего запер за нами ворота на ключ. Доберман задрожал, когда мы проходили мимо него, раздираемый противоречиями между послушанием приказу и врожденным кровожадным инстинктом.

— Дай ему руку, Эдвард, — посоветовал Форрест. — Наверное, он голоден.

Мы поднялись по каменной лестнице, и индеец провел нас через парадный вход. Холл был облицован темными дубовыми панелями. Справа темные, вручную вырезанные ступени вели на окруженную галереей лестничную площадку. На стенах висели масляные портреты всех Эвелитов, начиная с Иоски Эвелита от 1665 года, и заканчивая Дугласом Эвелитом от 1947 года. Лица были овальными, серьезными, без всякого следа веселья.

— Прошу наверх, — сказал индеец. — Я возьму вашу одежду.

Мы подали ему свои непромокаемые плащи, которые он повесил на большую уродливую вешалку, после чего мы направились за ним по ступеням, не прикрытыми никакими коврами. Наверху стены были украшены алебардами и копьями, охотничьими ружьями и удивительными металлическими предметами, напоминавшими орудия пыток. Там стояла и небольшая стеклянная витрина, покрытая непроницаемым слоем пыли, а в ней что-то, очень напоминающее мумифицированную человеческую голову.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});