Набат - Цаголов Василий Македонович

Наблюдая за другом, Яша мысленно вместе с ним делал все его движения.

Перехватил Слава взгляд отца: «Вот какие у меня друзья», и тот понял сына: шевельнул густыми бровями точь-в точь как дома.

На потном лице Асланбека озорно блестели глаза. Он тяжело дышал.

— Ну, ладно, а теперь вы, — мягко приказал полковник Яше. — Где ваш противогаз?

Одессит вытянулся:

— Мне не дали.

— Почему?

— Сказали: «Когда привезем», товарищ полковник!

— Вперед!

Яша сделал несколько быстрых шагов и повалился на землю, точь-в-точь как Асланбек. А вот полз, широко загребая ногами и правой рукой, сильно переваливаясь из стороны в сторону приподнятым задом, дышал шумно, открытым ртом, по лицу струился пот.

— Утка, а не пластун! Чем вы здесь занимались? Баклуши бьете. Верните его! — приказал полковник. — Черт знает что.

Слава умоляюще посмотрел на отца, и тот едва заметно шевельнул плечами. Знакомый жест: «Спокойно, сын».

Сержант догнал Яшу, тихо, с угрозой в голосе, произнес:

— Ах ты, ворона. Встать!

Онемела у Славы рука на широком кожаном ремне, не чувствует, как он сползает с плеча, еще мгновение, и винтовка перекосится прикладом вперед. Отец нахмурился, — и Слава пришел в себя. Догадывался отец о том, что творится в душе сына, и снова шевельнул плечами: «Спокойно, сын».

Одессит упорно продолжал двигаться, пока сержант не ухватил за ранец:

— Остановись!

Однако Яша пытался вырваться, и сержант, с трудом удерживая его, прошипел, чтобы не слышали командир полка и комиссар:

— Ну, подожди, Яшка. Вставай. Уж я тебя научу пахать брюхом землю.

Загребая широкими носками ботинок, Яша, ни на кого не глядя, сгорая от стыда, вернулся на свое место рядом с Асланбеком. С головы до ног он покрылся липким холодным потом: «Позор».

Полковник пошел к машине, взялся за дверцу, снова порывисто вернулся к одесситу:

— А ну ложись!

И тот послушно повалился там, где стоял, прижался к земле; сердце его отчаянно колотилось.

— Ползи! Ты попал под кинжальный огонь противника!

Словно сковали Яшу, он даже не шелохнулся.

— Да вы знаете, что в первом же бою потеряете всех бойцов? — полковник теперь уже смотрел на Веревкина. — С кем же тогда прикажете мне воевать?

Ни жив, ми мертв сержант.

— Порадовали, нечего сказать, черт возьми! Хрен их знает, чем они занимаются? Имейте в виду, сержант, если через два дня повторится подобное, то я вас разжалую и отправлю рядовым.

Полковник сверкнул глазами на Веревкина, бросил комиссару:

— Поехали.

Комиссар мягко ответил:

— Я останусь, товарищ полковник.

Командир полка хлопнул дверцей, и машина укатила, оставив после себя густой шлейф рыжей пыли.

Воспользовавшись тем, что комиссар смотрел вслед машине, сержант подступился к Яше:

— Два наряда вне очереди!

И хотя это было сказано вполголоса, комиссар услышал и смолчал, всем своим видом показывая, что сержант прав.

Обидно стало за друга. Земля пошла кругом под ногами у Асланбека, горячая волна прилила к голове.

— Оставьте меня, пожалуйста, с бойцами!

— Слушаюсь, — козырнул сержант комиссару.

Асланбек проводил Веревкина все еще затуманенным взглядом: подожди, я с тобой посчитаюсь!

Закурив, комиссар протянул Яше портсигар, и тот приосанился, посмотрел на Асланбека, мол, вот какой я удостоился чести. Но Асланбек был занят своими мыслями, и Яша обиженно надул губы, запоздало отказался.

— Спасибо, товарищ полковой комиссар! Ни дед, ни отец не курили и мне строго-настрого запретили, — пространно ответил он.

— Вот как… Скажите, а сколько вам лет, товарищ Нечитайло, если не секрет?

— Я уже старик, двадцать второй.

— Ровно на двадцать лет моложе меня. Женатый?

— К счастью, нет.

— О старости не подумали.

— Люблю свободу, больше жизни ценю ее.

Докурив папироску, комиссар бросил окурок в придорожную канаву.

— Военное искусство — дело мудрое. У одного, глядишь, получается легко, а другому дается с потом… Вот по горам, пожалуй, я не смогу ходить так же легко, как, скажем, товарищ Каруоев. Так ваша фамилия?

— Так точно! — ответил Асланбек, про себя же с неудовольствием отметил: «Успокаивает».

Комиссар внимательно посмотрел на Яшу.

— Всем нам надо постичь науку побеждать, и как можно скорее. Война не ждет, пока мы научимся метко стрелять, преодолевать препятствия, враг на это не отпустил нам время. В эти дни вся страна превратилась в военный лагерь, все встали под ружье! Я понимаю командира полка, он озабочен выучкой личного состава, ему вместе с нами идти в бой, выполнять приказ Родины, вот он и требует. А вы знаете, что товарищ полковник громил самураев, финнов? А ну, товарищ Нечитайло, ложитесь, — неожиданно предложил комиссар.

Не сразу пришел в себя Яша, и Слава подтолкнул его:

— Иди, чего уперся.

Действовал Яша машинально.

— Есть истины, которые надо твердо усвоить и даже во сне не забывать о них… Бойцу в боевой обстановке нужно слиться с землей, врасти в нее. Не сделает он этого, рано или поздно его скосит пуля. Это непозволительная роскошь. Вы понимаете, что в бою у командира на учете каждый боец. Ну-ка, ползите, товарищ Нечитайло. Так… Вот куда вам угодит пуля. Понятно?

Комиссар ткнул Яшу пальцем ниже пояса:

— А ведь можно и нужно избежать ранения. Зачем вы так широко отбрасываете ноги? Попробуйте еще разок.

Голос комиссара вползал в душу, и Яша двинулся вперед, правда, медленно, но уверенно.

Если бы можно было Славе сказать отцу одно слово! Крикнул бы: «Спасибо!» Какой он у него умница, добрый.

— Вот, вот. Получается же. По-моему, вы волновались в присутствии командира полка. Правда?

— Да… Так точно!

Слушая отца, Слава радовался за него и мучился оттого, что не может выразить свои чувства открыто. Когда он прибыл к отцу по направлению военкомата, всю ночь, оставшись наедине, переговорили обо всем и условились: никто не должен знать, что они родные. Никто, даже командир полка, и что не будут искать встреч, пусть все будет как у остальных.

— Ну, а теперь вставайте, — комиссар посмотрел Яше в глаза. — В гражданскую войну нас никто не обучал, суровую науку мы сами постигали в бою… Умирать, товарищи, без надобности никто из нас не имеет права. Победи врага и останься в живых — это настоящий подвиг. Поэтому чем требовательнее будут командиры к вам — тем выше выучка. Вспомните, как говорил Суворов: «Трудно в учебе, зато легко в бою». Ну, что же, товарищи, продолжайте занятие. До свидания!

Комиссар в последний момент посмотрел на сына, Славик улыбнулся ему в ответ: «Спасибо, па!»

Когда комиссар удалился, вернулся Веревкин и, как ни в чем не бывало, разрешил устроить перекур.

— Слушай, малец, — обратился Яша к Славе. — Ты Ганькин и комиссар Ганькин.

— Ну и что? — насторожился Слава.

— Странно.

— Ничего странного: мало на свете Ивановых, Петровых, — огрызнулся Слава.

— Много, и все же…

— Ну и вот, а почему не могут встретиться Ганькины? Почему? — наседал Слава. — Сказать нечего?

— Нечего.

— А ну, кончайте перебирать комиссара, — повысил голос сержант, и бойцы умолкли.

После занятий взвод совершил бросок в расположение части. О случившемся сержант не проронил ни слова, так что никто во взводе ничего не знал, и лейтенанту не доложил. И за это Яша в душе был благодарен ему.

В казарме бойцы сбросили с себя снаряжение и с песней, всей ротой, зашагали в столовую. Но что это? У раздаточного окна столпились бойцы, а между ними сновали младшие командиры и то умоляюще, то горячо уговаривали:

— Да что вы, братцы, бузите.

— Известное дело — черви овощные.

Бойцы, однако, оставались безучастными к уговорам.

Оценив обстановку, сержант Веревкин вытащил из-за голенища сапога деревянную ложку и направился к раздаточной, хлопнул дном котелка о жирный подоконник.

— Эй, кашевары, где вы там?