Избранные произведения. Т. I. Стихи, повести, рассказы, воспоминания - Валентин Берестов

Я должен был доставить Любовь Павловну на базу.

Лишь вернувшись с врачом в Куня-Ургенч, я понял, почему мне не дали машины и настойчиво советовали, встретив врача, переночевать не только в Нукусе, но и в пыльном городке Ходжейли на нашей стороне Амударьи. Шеф тем временем успеет вернуться из своей инспекционной поездки по пескам, и Любовь Павловна даже не узнает о столь злостном нарушении режима.

Пакет я в Нукусе передал. Человек с допуском, не глядя, сунул его в карман. Но странная вещь! Я с волнением ждал Любовь Павловну, как ждал бы выдуманный мною Сергей Комаров свою суженую. Взяв в руки ее чемоданы, я впервые за эту поездку почувствовал облегчение от напряженной работы души, полной предчувствий и страхов. «А где машина? Где Коля Горин?» — спросила Любовь Павловна. Где Коля Горин, любимый шофер шефа? Эта тайна, единственная, какую я теперь был обязан хранить, была для меня не обременительной. «Доктор, разве вас не устраивает такая значительная в вашей экспедиции фигура, как я? Посмотрите, что я нашел по пути за вами». И я показал врачу стеклянную головку, которая привела Любовь Павловну в восторг, и она терпеливо снесла поездку в битком набитом автобусе.

«А где же люкс? — спросила она в гостинице. — Почему вы не позвонили в Совет министров?» Она привыкла ездить с шефом, ибо встречи с руководящими работниками больше, чем жизнь в песках, грозили нарушениями диеты и трезвого образа жизни. Но у меня не было привычки встречаться с высокопоставленными деятелями. Зато на щедро выделенные мне средства я закатил роскошный ужин и не менее роскошный завтрак в лучших точках общепита столицы автономной республики. Ближе к обеду я взял у базара такси. «Совет министров выделил или обком? — поинтересовалась Любовь Павловна. — Прямо до места?». Увы, только до парома через Амударью.

Напрасно Любовь Павловна искала за переправой машину Коли Горина. Пришлось ей вместе со всеми впрыгнуть в открытую полуторку, где все: механизаторы в папахах, старики в чалмах, женщины в платках, закрывавших рот, — сидели на корточках в позе лягушек, чтобы удобнее было подпрыгивать вместе с машиной на ухабах. Глаза Любови Павловны с ненавистью смотрели на меня: «Ну, Валя, я всем расскажу, как вы меня встретили!» А ведь ей предстояло еще два раза сменить попутные машины, трясясь и глотая пыль. Великую стройку коммунизма начинаем, а дороги к ней так и не привели в порядок.

Нас опять подкинуло на ухабе. И снова мне показалось, что я везу свою судьбу. Мне захотелось немедленно вывести женщину из состояния обиды и унижения. Увы, ни песней, ни шуткой тут уже не помочь.

— Гляжу я на вас, доктор, — начал я, — и думаю, сколько же сейчас врачей спешат к своим пациентам. Кто на оленях, кто на конях, кто на самолетах или на лодках по таежной реке. А вы трясетесь на этой проклятой полуторке по этим несчастным дорогам! Все-таки какая у вас благородная профессия!

Эта тирада в духе тогдашних газетных статей и радиопередач подействовала на Любовь Павловну магически. Ее черные глаза излучали счастье. Все-таки пропаганда тех времен умела делать людей и вправду счастливыми. Неудобства, лишения, тяготы — это же не повод для огорчения. Мы же их преодолеваем. Мы же — герои!

В Ходжейли мы пообедали, сходили в кино. Любовь Павловна стерпела с величайшей легкостью и переполненный номер в гостинице, и грузовичок, везший мешки с мукой, и ожидание, пока их разгрузят. Шофер доставил нас до самых наших палаток. А по пути он однажды остановился, отозвал меня в сторонку и сказал: «Не могу больше! Скажи ей, чтобы не говорила по специальности!» Оказывается, Любовь Павловна, увидев, что шофер курит, решила популярно изложить ему, к каким болезням приводит курение. Шофер оказался мнительным и тут же ощутил в себе симптомы каждой из этих болезней.

— Скажи ей, что она тебя убедила и ты бросаешь курить, — посоветовал я. — Она будет очень рада.

— Врать надоело, — вздохнул шофер. — Инспектору врешь, начальнику врешь…

— Тогда скажи, что попробуешь бросить. Ты когда-нибудь бросал курить?

— Никогда! — обрадовался шофер. — Надо попробовать. Спасибо, дорогой! Скажу, что попробую бросить.

Через месяц я забивал на базе ящики с керамикой и порезал себе локоть ржавой железкой. К вечеру меня свалила болезнь (это было заражение крови) с жаром, забытьем и бредом. «Не довезем до больницы, — расслышал я голос Любови Павловны. — Не выдержит он этих ухабов, слишком слаб. Буду лечить здесь». Если б не Любовь Павловна, я бы, наверное, умер. Черная птица, отметившая конец эпохи, кружила и надо мной.

Поправившись, я в один прекрасный вечер проводил моего друга Рюрика Садокова на почту. Он хотел поздравить свою московскую невесту с днем рождения по междугородному телефону. Связь не давали. Пришлось изобразить из себя важных деятелей Академии наук, без которых никак не могла обойтись великая стройка коммунизма, благо под нашими командировками стояла подпись самого президента Академии.

Потом я вернулся в Москву, попробовал продолжить рассказ про путешествие Сергея Комарова. А тот неожиданно пожелал заменить Рюрика в его срочном разговоре и заговорил стихами:

— Алло! Товарищ Комарова?Вас беспокоит Комаров.Надеюсь, вы вполне здоровы?Ну, очень рад! И я здоров.

— Сережка, милый! Что за диво?Что это? Шутка или бред?— По порученью коллективаВ день юбилея шлю привет!

Дальше шло обобщение: мол, все мы такие, включая лирических поэтов, ведь и они пишут «не для любимой, а для них». Я писал это в последнюю сталинскую зиму. Вдохновение веселыми волнами ни с того ни с сего набегало на меня в самые страшные дни «дела врачей» и тому подобных дел. И это было не со мной одним. В январе 1953 года Маршак покатывался во смеху, припоминая только что прочитанные ему Твардовским лихие строки про внутреннего цензора, сидящего в каждом их нас.

Я даже понес свой «Срочный разговор» в редакцию журнала «Огонек» Александру Максимовичу Ступникеру, заведующему отделом поэзии. Он с мрачным видом выслушал стихи, с улыбкой перечитал, снова помрачнел и зловеще произнес:

— Хорошие стихи. Но при вашей жизни их не напечатают.

Я собрался было найти в своих бумагах другие стихи, придумал шутливое посвящение:

О Ступникер жестокосердный!Прошу покорно отобратьСтихи, пригодные в печать,Из тех, которые посмертноПридется внукам издавать.

Но тут я вспомнил, что уже посылал их в толстый журнал «Знамя» и получил ответ на редакционном бланке: стихи мои вне времени и потому не представляют интереса для читателей.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});