Богема - Рюрик Ивнев

Я задумался. Чтобы дать правильный ответ, попытался поставить себя в положение Сони. Но у меня ничего не получилось.

Тогда я спросил Андрея:

— Вы ее любите?

— Жалею.

— Тогда рискните. Плохо она о вас не подумает. В крайнем случае ответит: «Это невозможно! Но спасибо вам за ваше доброе сердце».

Андрей облегченно вздохнул:

— Попробую.

Из зала кафе донесся шум и звон разбившейся посуды. Мы вошли туда и увидели следующее: два подвыпивших матроса стояли в угрожающих позах перед здоровенным швейцаром, который от имени администрации пытался их унять. Товарищ во френче тщетно крутил ручку телефона, желая соединиться с комендатурой ВЧК. Около них стояла красивая женщина, в которой я узнал графиню де Гурно. Она пыталась уговорить матросов не шуметь.

— Тогда, — обещала она, — вы останетесь в зале, и все будет мирно улажено.

Пьяный матрос, одной рукой защищаясь от швейцара, другой посылал ей воздушные поцелуи.

— Мадам, — говорил он, налегая особенно на букву «м», — хотя мы боремся с религией и отвергаем все, вы похожи на ангела, которого малюют контрреволюционеры на своих иконах. Вы красивы, черт меня подери! И я никому не позволю вас обидеть. Но во имя революционного долга мы должны присутствовать здесь. А этот бандит, у-у-у, — крикнул он, показывая подбородком на швейцара, — хочет избавиться от наших глаз и ушей. Если вы не хотите, чтобы здешние стены были испачканы его грязной кровью, велите ему убраться ко всем дьяволам.

Трудно сказать, чем кончилась бы эта сцена, если бы в кафе не вошел патруль. Матросы притихли, будто их облили холодной водой. Товарищ во френче отскочил от телефона и стушевался. При проверке документов выяснилось, что они из отряда черноморцев, который Дзержинский приказал разоружить, а левый эсер Попов с ведома другого левого эсера, занимавшего в ту пору должность заместителя председателя ВЧК, Александровича, был включен в отряд ВЧК.

Матросов увели, а их товарища во френче выгнали. После этого в зале стало тихо. Графиня де Гурно заметила меня и бросилась навстречу:

— Рюрик Александрович! Вы видели, как я защищала честь нашего кафе. Матрос был пьян, но он не лишен чувства прекрасного. Вы слышали, он назвал меня ангелом. Я понимала еще до революции, что наш простой народ умеет ценить красоту и поклоняться ей.

Кто-то дотронулся до моей руки. К великому изумлению, это был адъютант Лукомского.

— Петр Ильич командировал меня за Андреем.

— Он знал, что мы здесь?!

— Ну конечно, иначе не посылал бы меня сюда.

— Что-нибудь случилось?

— Ровно ничего, но Андрей ему нужен. Где он?

— Только что стоял рядом со мной. Куда он делся?

— Что я вижу! — воскликнул адъютант. — Он уже успел подцепить даму.

Я взглянул по направлению его взгляда и засмеялся.

— Ты ошибся. Это она его подцепила.

Графиня де Гурно направлялась к нам, прижимаясь к смущенному Андрею и что-то шепча, ласково заглядывая ему в глаза:

— Вы напоминаете мне Петербург. Вы — точная копия одного из моих поклонников. Тот же рост, та же фигура, те же глаза, та же застенчивость.

— Дина, не довольно ли воспоминаний? Вы еще далеко не стары, чтобы вздыхать о прошлом. К тому же Андрея требует начальство.

Дина приняла адъютанта за начальника и обратилась к нему:

— Товарищ начальник, не отнимайте у меня вашего подчиненного. Он напомнил мне…

— Дина, говори о настоящем! Оставь прошлое в покое!

— Но прошлое связано с настоящим. Боже мой! Я только что вас как следует разглядела. Вы так же молоды, как ваш подчиненный.

— Рюрик Александрович, остановите поток красноречия, — шепнул Андрей. — Нам надо идти.

Но от графини не так легко было отделаться. Она находилась в приподнятом настроении.

— Что же мы стоим? Давайте присядем за столик. Вы видите? Его освободили специально для нас. Разбитую посуду убрали, постелили свежую бумажную скатерть. Революция освободила женщину, уравняла в правах с мужчиной. Теперь я имею право угощать. Садитесь. Принесите две бутылки шампанского, — приказала она официантке.

Мы переглянулись.

— С одним условием, — сказал я, — что все это продлится не более двадцати минут, мои друзья торопятся по служебным делам.

— Я узнаю людей с первого взгляда, — сказала вдруг Дина совершенно серьезно, — и хочу вам доказать, что никогда не ошибаюсь. Рюрик, как все поэты, рассеян. Он даже нас не познакомил. Я поэтесса с громкой фамилией де Гурно, по нашим законам — бывшая графиня. Но я не такая рассеянная, как Рюрик Александрович. Пейте шампанское, кушайте ватрушки из пшена. На меня не обращайте внимания, я должна докончить одно стихотворение.

Она вынула из сумочки лист бумаги, карандаш и начала что-то быстро писать. Я, часто бывающий в московских кафе и изредка заглядывающий сюда, ничему не удивлялся. Андрей, попавший в подобную обстановку впервые, смущенно смотрел по сторонам, стараясь скрыть изумление. Я наблюдал за ним. Дина писала недолго.

— А прочесть не хочешь? — спросил я.

— В следующий раз, когда вы не будете спешить.

К моему удивлению, она умолкла и сидела тихо и скромно, маленькими глоточками осушая бокал.

— Нам пора, — проговорил адъютант, допив вино.

— И мне, — ответила графиня. — Выходим вместе, но не подумайте меня провожать. Революция дала мне право ходить без так называемых кавалеров.

При выходе из кафе незаметно для других передала мне свернутый в трубочку лист и тихо сказала:

— Только для вас.

Я молча поклонился.

Записка

Выйдя из кафе, мы разошлись в разные стороны. Я, Андрей и адъютант повернули налево, чтобы дойти до здания бывшего Дворянского собрания, пересечь улицу и идти в «Метрополь», а графиня де Гурно свернула направо. Прощаясь с нами, незаметно перекрестила нас и тихо произнесла: «Бог благословит вас».

— Странная женщина, — сказал Андрей, когда мы остались одни.

— Таких сейчас много, — проговорил я задумчиво.

Несколько минут шли молча.

— А зачем я нужен Лукомскому? — нарушил молчание Андрей.

Адъютант засмеялся.

— Ни за чем. Он предвидел, что ты можешь задержаться в этом логове, и послал меня на выручку.

— Понимаешь какое дело. Боюсь, что завтра до отъезда я не успею, вот если бы сейчас… Это не займет больше часа, — обратился ко мне Андрей.

— Тебе надо куда-нибудь зайти?

— Вернее, забежать на минутку и сейчас же обратно.

— Ты сейчас к Лукомскому или к себе?

— Загляну на минутку, а потом в гостиницу.

— Тогда до встречи.

Мы простились. Андрей и адъютант зашагали в сторону Мясницкой улицы, а я вернулся в «Метрополь».

Прежде чем заглянуть к Лукомскому, решил ознакомиться с запиской Дины. Усевшись в широкое кожаное кресло, ручки которого были изрезаны перочинным ножом, при тусклом свете лампочки начал читать записку, написанную нервным, но вполне разборчивым почерком:

«Тов. Ивнев! Вас, конечно, удивит моя записка. Но то, что я решилась вам написать, меня удивляет еще больше. Вот вам точный адрес дома и квартиры, в которой каждый вторник от 7 до 10 часов вечера собираются члены вербовочной комиссии по набору бывших офицеров и юнкеров для отправки к Каледину, Дутову, Скопадскому. Я ношу громкую аристократическую фамилию, но по рождению — русская крестьянка Матрена Никифорова… Не хочу, чтобы напрасно гибли русские юноши, сбитые с толку людьми, забывшими, что они русские. Почему я сообщаю это вам, а не тем, кто специально этим занимается? Если когда-нибудь нам еще суждено встретиться, я объясню, а пока прошу поверить, что пишу сущую правду, и не из мести к кому-то, а по глубокому убеждению».

Меня записка взволновала. Чувствовалось, что это не мистификация. Когда я принес ее Лукомскому, он не выказал удивления, поднял трубку и позвонил Ивану Ксенофонтовичу Ксенофонтову, которого знал лично. Через пять минут к нам приехал сотрудник ВЧК и взял ее.

— Чем вы объясняете ее действия? — спросил я, когда сотрудник удалился.

— Трудно сказать, — ответил Лукомский, расхаживая по комнате. — В старину говорилось: «Чужая душа — потемки». Но это чепуха. Потемки для слепых, а теперь почти все прозрели. Ты ее хорошо знаешь и лучше объяснишь мотивы, которыми она руководствовалась.

— Меня удивляет, что она дала записку мне, поэту, человеку, которого она знает все-таки недостаточно хорошо.

— Видишь ли, Рюрик, часто бывает, что человек под тем или иным впечатлением рассказывает первому встречному то, что никогда не открыл бы самым близким. Ты своей порядочностью вызвал ее доверие. И это хорошо.

Я промолчал, но через некоторое время спросил:

— А имеем ли мы право нарушать тайну, которую мне доверила женщина?