Верное слово - Дарья Зарубина

– Так а дело как же? – испуганным шёпотом проговорила Лена, обернувшись на крыльце.

Сима махнула рукой.

– Маше с Игорем не до нас нынче. Дадим им время. А я пока с профессором переговорю. Он маг сильный и опытный, учёный большой. Вдруг скажет, что идея моя ничего не стоит – так что мне вас тревожить. Погуляй, Лена. Мало нам в жизни гулялось. Вот и не трусь. На танки немецкие шла, а тут вдруг заробела, – Сима тихо рассмеялась. – Напугал тебя техник своими вихрами да астрами.

Ряполов, и правда, успел уже спуститься с крыльца, взять оставленный на скамеечке лохматый букет белых астр, поникших и слипшихся от дождевой влаги. Тряхнул, жмурясь от попавших в лицо брызг, и неуклюже спрятал цветы за спину.

Лена по-девичьи спрыгнула с крыльца, едва касаясь ступенек. Опустила глаза, принимая мокрый букет. Густой синий вечер остро пах дождём, влажной землёй и травой.

– Ты хоть раз посмотрела её, «Весну на Заречной улице»? – раздался за спиной голос Игоря. Видимо, Маша отрицательно покачала головой, потому что председатель добавил: – Ничего, вместе посмотрим. – Матюшины прошли из комнаты в кухню, извинялись долго и улыбчиво, так что Сима молчала, не желая напоминать о беде. Вспомнились тёмные руки наводчика. Совесть заставила сделать шаг, выйти на свет из тьмы коридора, позвать профессора.

– Может, пройдёмся, Александр Евгеньевич? – проговорила она, стараясь казаться весёлой. – Хозяевам нашим надо вдвоём побыть. Пойдём с нами, Нина.

– Нет… я… лягу пойду, – прошептала Громова. Выглядела она и правда непривычно бледной и напряжённой. – Голова разболелась.

Нину напоили чаем и отправили спать. Игорь и Маша остались на кухне. Тайна, что невидимой стеной разделяла их долгие месяцы, рухнула, и они не могли наговориться. Серафима стояла в дверях, ждала, пока профессор накинет плащ, поправит безупречный галстук, наденет шляпу. Она уже спустилась в крыльца, а Решетников ещё стоял в прихожей, протирая платком круглые очки.

– Теперь расскажите мне, Серафима Сергеевна, что не сказали при подругах, – спросил он, едва отошли от дома достаточно далеко, чтобы не было слышно в открытые окна. – Поведала мне Елена Васильевна, что почувствовала там, на болоте. Так, понимаю, и вы что-то видели?

– Я знаю, чего хочет Саша, – выдохнула Серафима обречённо. – Она Виктора хочет отыскать. Мало информации, чтобы выводы делать, но мне кажется – этот призрак… он не личности отпечаток, а последней воли. Стоит эту волю утолить – и он ослабеет. Только как утолить? Вити… больше нет. Человека можно было бы заставить поверить в это, – но она не человек больше. Думаю, можно было бы… пустить её, а потом…

– И думать не смейте, – оборвал её тихий шёпот Решетников. – Удумала! Бесплотного демона в себя пустить, сумасшедшего! Давайте сперва помозгуем хорошенько, а уж потом на амбразуру кидаться станем. Кроме вас, Серафима Сергеевна, и ваших девчат, никто не сумеет этой проблемы решить. Не жизнью пожертвовать, не шапками закидать – таких решительных и без вас довольно. Вы знаете изнутри, что такое формула…

– Вот поэтому и говорю – я должна Сашу впустить. В тело, в память. Пусть моими глазами увидит, как Витя умирал. Она должна от этого стать слабее, пусть ненадолго, на пару мгновений. В эти мгновения я и задавлю её.

Сима теребила в пальцах уголок косынки. Платок соскользнул с волос. Сима остановилась, чтобы перевязать его. Профессор встал рядом с нею, глядя не в лицо – куда-то в сторону. Думал.

– Прав был Витя, Серафима Сергеевна, вы сильная женщина. Решительная. Совесть моя против такого шага, но вы, верно, лучше знаете. Я там не был, за гранью трансформации. Вы были, и вам виднее. Но каков же я буду, – профессор всплеснул руками, – если вас на такое дело отправлю? И так вина на мне перед «серафимами» такая, что век не загладить. Ведь если она вас одолеет – это же верная смерть! Хуже смерти!

– Не одолеет, – проговорила Сима твёрдо. – Я смерть Витину уже пережила. Хоть и болит до сих пор по нему сердце, а всё-таки вспоминаю, что за нас он умер, и как-то… утихает боль.

Решетников кивнул.

– Я понимаю, он пожертвовал собой, чтобы от нас отвести угрозу. А вам о нас рассказал, потому что и о других советских людях беспокоился! – воскликнула Сима. Решетников только кивал со странным выражением лица, но Сима этого не замечала. – Только не подтвердились подозрения, когда Олю… Оля умерла, а магическая аномалия Стеблевская не закрылась. Думаете, он надеялся на меня? На Машу? Ведь прислал же он тогда из чистой интуиции Угарову к нам – и она высчитала и вытащила… Ведь он умер не только чтобы кармановский след оборвать, – ошеломлённо проговорила Серафима, осознавая смутные до того догадки, – он хотел нас вместе собрать. Нас и Машу, чтобы вы… чтобы мы с вами нашли способ «зигфридов» упокоить. Он всегда в нас верил! Но чтобы могла Маша расчёты делать, у нас информации мало, а мой способ, хоть и опасный, да пока единственный. А пока я буду работать, снимете магометрию для расчётов. Я ведь не к немцу лезу – с Сашкой мы как сёстры долгие годы были. Я с ней крепче других связана. Мы обе… его любили.

Профессор хотел сказать что-то, потрогал пальцами безупречный узел галстука, промолчал. Сима в ближайшем палисаде сорвала ветку с парой пушистых золотых шаров – надеялась сдержать волнение, прижала руку с веткой к груди.

– Сильная и решительная… – проговорил старик, словно в задумчивости. – И верная. Такие, как вы, Серафима Сергеевна, это… на вес золота вы человек.

– Так что, – истолковала его слова по-своему староста седьмой, – пустите к Саше? Могу я с ней справиться, сама! Только… если что не так пойдёт – нужны маги, которые… хорошо знают удар по Ясеневу. Говорят, лучше его против демона-трансформанта нет.

Завечерело быстро. Влажная тьма окутала подворотни. Смолкли набрехавшиеся за день собаки, провожали гуляющих скучающим взглядом из-под слипшихся от влаги лохматых бровей. «А может, – подумалось Лене, – и собакам он нравится, этот Ряполов. Вот и молчат».

Иван Степанович, поначалу смущённый и неразговорчивый, отвёл её в кино – и пусть кинобудка привезла сто раз виденное уже «Дело Румянцева», Лена смотрела его будто в первый раз. Впервые за столько лет показалось ей, что не было войны, не было болота, ничего не было. Показалось ей, привиделось – но кошмар рассеялся. Важно ли, что теперь ей уж почти сорок, – жила-то она совсем немного. Едва хватит на двадцать пять – что опыта, что счастья.

Иван Степанович всё поглядывал на небо – как бы не сорвался сеанс из-за дождя, а Лена отчего-то была уверена, что всё получится так, как должно.

Они сели на стулья в сквере. В четвёртом ряду летнего кинотеатра. Влажный воздух, густой и тёплый, касался волос, и прямые светлые волосы Лены начали закручиваться, как в детстве, в золотистые пружинки. За минуту или две до окончания ленты, когда девушки уже начали повязывать на головы платки, чтобы идти домой, вдруг хлынул такой ливень, что зрители повскакивали с мест и бросились врассыпную – под ближайшие навесы, на крыльцо почты, под густые и тяжёлые ветви лип.

Лена и Иван Степанович сидели с краю, почти под самыми липами, так что дождь не сумел достать их – лишь шаркнул мокрой ладонью по плащу мага да по потёртой кожаной куртке техника.

Лена попыталась поправить сбившийся платок, наткнулась пальцами на распушившиеся от влаги волосы, взглядом – на странный, остановившийся взор Ряполова.

– Что же вы мне не сказали, что я такая лохматая? – рассмеялась Лена, приглаживая волосы. – Ведь вам неудобно, верно, перед товарищами, что дама ваша этаким пугалом. А ещё столичный маг…

Насмешливые слова словно разбудили Ряполова. Он неловко протянул ладонь, словно хотел коснуться пушистой Лениной головы, но опустил руку.

– Вы, Елена Васильевна, нисколько не лохматая. Вы… красивая очень. Я ещё на болоте заметил. Красивая и смелая. Никогда я таких женщин не видел. Я как подумал, что вы можете уехать – завтра, через неделю, – так и понял, что должен вам сказать. Вы к другой жизни привычная, столичной. Там по-другому говорят, а у нас тут всё попросту: ежели вижу я красивую бабёнку, так тотчас ей скажу, не стану жеманиться, как институтка. Но вы… Вы словно из самого тонкого фарфору… И в то же время – словно из самой лучшей стали…

– Гвозди делать? – не удержалась Лена, припомнила знакомое стихотворение.

– Да какие гвозди! – расстроился Ряполов. – Смеётесь вы надо мной, Леночка Васильна. А я от чистого сердца.

Техник взъерошил пятернёй волосы, потёр с усилием лоб, а потом – Лена аж вздрогнула – ударил ладонью по шершавому липовому стволу, хотел ещё что-то сказать, но не успел: от удара огромное дерево обрушило на них с мокрых веток целый водопад. Взвизгнув, Лена схватила техника за руку и бросилась бегом, перескакивая лужи. Он сперва противился, но, услышав её: «Идёмте же, давайте под крышу», побежал следом.