Культура русского старообрядчества XVII—XX вв. Издание второе, дополненное - Кирилл Яковлевич Кожурин

древние святыни сосредоточивались в скитах, общественных и частных моленных, в собраниях старообрядцев: москвичей Ф. А. и А. А. Рахмановых, И. В. Стрелкова, К. Т. Солдатенкова, И. Н. Царского, А. И. Лобкова, С. И. Тихомирова, Г. Г. Молошникова, Т. Ф. Большакова, С. П. Рябушинского, Семена Кузьмина, Ерофея Афанасьева, петербуржцев М. Е. Синицына и Сильвестра Кузьмина, нижегородцев Г. М. Прянишникова и П. А. Овчинникова, серпуховчанки А. В. Мараевой, жителя Судиславля Н. А. Папулина (как уже отмечалось выше, в организованной им моленной находилось крупнейшее собрание икон строгановской школы). С коллекционерами и знатоками древностей из старообрядческой среды водили дружбу крупнейшие ученые XIX – начала XX века – И. М. Снегирев, Ф. И. Буслаев, И. П. Сахаров, Н. П. Лихачев, Д. А. Ровинский, Н. П. Кондаков, В. М. Ундольский, Г. П. Георгиевский, В. Г. Дружинин, А. П. Щапов, П. П. Муратов. Некоторые коллекционеры-старообрядцы сами становились видными исследователями древностей (Е. Е. Егоров, Г. Ф. Большаков, П. А. Овчинников). «Старообрядческие коллекции явились ядром многих музеев древностей, создававшихся по всей России во второй половине XIX – начале XX века: так, основой церковно-археологического музея при Московской духовной академии в Троице-Сергиевой лавре стали конфискованные властью у старообрядцев старопечатные книги и иконы; при создании музея при Киевской духовной академии была куплена коллекция древних икон А. В. Сорокина; конфискованная у купца Н. А. Папулина коллекция икон легла в основу музея при Петербургской духовной академии. До сих пор украшением крупнейших российских научных центров (Государственного исторического музея, Государственной Третьяковской галереи, Российской государственной библиотеки) являются иконы и рукописи из собраний известных старообрядцев-коллекционеров – Г. М. Прянишникова, П. А. Овчинникова, Е. Е. Егорова, Г. Ф. Большакова, К. Т. Солдатенкова и др.»[151]

4.2. Старообрядчество в русской литературе и историко-философской мысли XVIII—XIX веков

На протяжении двух веков старообрядцы не имели возможности рассказать о себе сами на страницах официальных изданий или литературных произведений. Лучшее произведение о расколе XVII века – гениальное «Житие» протопопа Аввакума, которым восхищались величайшие русские писатели XIX—XX веков, – стало достоянием русской образованной публики лишь в 1861 году. Зато достаточно много и охотно писали о расколе и старообрядцах их идейные противники – представители господствующей церкви. Фактически вплоть до середины XIX века образ старообрядчества формировался под влиянием миссионерской полемической литературы («Скрижаль» Епифания Славинецкого, «Жезл правления» Симеона Полоцкого, «Увет духовный» епископа Афанасия Холмогорского (Любимова), «Пращица» митрополита Питирима Нижегородского, «Розыск о брынской вере» митрополита Димитрия Ростовского (Туптало), «Оправдание поливательного крещения» Феофана Прокоповича, «Полное историческое известие о древних стригольниках и новых раскольниках, так называемых старообрядцах» протоиерея Андрея Иоаннова (Журавлева), «Раскол, обличаемый своею историею» А. Н. Муравьева и т.д.). Любимыми темами этого более чем тенденциозного направления были обоснование антигосударственной деятельности старообрядцев, подчеркивание их невежества и безграмотности, акцентирование отрицательных качеств в характере старообрядца. Вместе с тем такие фундаментальные исторические сочинения, как «История российская» В. Н. Татищева и «История государства российского» Н. М. Карамзина были доведены лишь до начала XVII века и не затрагивали тему раскола. Но и эти историки все-таки продолжали смотреть на церковный раскол сквозь миссионерские очки.

В первой половине XIX века к теме старообрядчества начинают проявлять интерес романтики. «Романтизм интересуется отечественной историей, стремится к осознанию своей национальной самобытности. Формируется представление о том, что каждый народ имеет собственную судьбу и характер. Уже нельзя было обойти стороной события середины XVII века, в том числе и раскол. Они обретали для писателя значимость, становились достойными интереса»[152]. Старообрядческая тематика поднималась романтиками в исторических произведениях. Сюда относятся исторические романы И. И. Лажечникова «Последний Новик» (1833) и М. Н. Загоскина «Брынский лес» (1845). Но, к сожалению, и эти авторы не далеко ушли от официальных взглядов на старообрядчество. «Старообрядчество было показано романтиками как олицетворение злой силы, злой стихии, противостоящей какой-либо сильной личности, созидательной государственной воле. Собственно говоря, романтики изображали не старообрядцев, а воплощали в художественном произведении свои представления о старообрядчестве, и эти представления базировались на принципах, сложившихся в богословско-публицистической литературе XVII—XVIII веков»[153].

Утверждению реализма в русской литературе сопутствовало открытие положительных сторон в характере старообрядца, полезных для общества, забывающего свои корни. В этом смысле характерны слова, которые вкладывает в уста своего героя А. С. Грибоедов:

Пускай меня объявят старовером,

Но хуже для меня наш Север во сто крат

С тех пор, как отдал все в обмен на новый лад —

И нравы, и язык, и старину святую,

И величавую одежду на другую

По шутовскому образцу:

Хвост сзади, спереди какой-то чудный выем,

Рассудку вопреки, наперекор стихиям;

Движенья связаны и не краса лицу

Смешные, бритые, седые подбородки:

Как платья, волосы, так и умы коротки[154].

Хотя в данной реплике Чацкого слово «старовер», быть может, и не имеет прямого отношения к старообрядчеству как религиозному течению, но Грибоедову было важно показать протест героя против общества, преклоняющегося перед иностранщиной, общества «Иванов, родства не помнящих».

Не могла пройти мимо старообрядческой темы и «натуральная школа» с ее интересом к народному. В 1842 году В. И. Даль опубликовал «Уральского казака» – одно из первых произведений в жанре физиологического очерка. Характерно, что основное свое внимание писатель сосредоточил на описании быта главного героя – уральского казака-старообрядца Маркиана Проклятова. Стремясь создать конкретный человеческий тип, Даль не отделяет изображение героя от среды его обитания, приводит статистически точные сведения о местности, времени, людях. В 1859 году А. А. Потехин опубликовал в первом номере «Современника» очерк «Река Керженец», в котором выступил с позиций наблюдателя, подробно и детально фиксирующего свои встречи со старообрядцами, без обличения их. С. В. Максимов в серии очерков «Сибирь и каторга» (1871) описывает быт сибирских старообрядцев, стараясь раскрыть их миропонимание, провести параллель между старообрядческим и народным мировосприятием. А. Ф. Писемский в романе «Люди сороковых годов» (1869) осуждал преследования старообрядцев. К старообрядческой тематике обращался и Н. Г. Помяловский в рассказе «Поречане» (1863).

Особое место занимает тема старообрядчества в творчестве русского писателя Николая Семеновича Лескова (1831—1895), знавшего о нем не понаслышке и имевшего личные контакты со старообрядцами Санкт-Петербурга, Пскова и Риги. Старообрядческая тема затрагивалась им как в художественных произведениях («Соборяне», «Овцебык», «Запечатленный ангел»), так и в многочисленных статьях («С людьми древлего благочестия», «О русской иконописи», «Народники и расколоведы на службе» и др.). В 1863 году Н. С. Лесков по поручению министра просвещения посещает Ригу. Как букинист, любитель книжных редкостей и древних икон, Лесков стал первооткрывателем рижской «раскольничьей старины». В результате появилась его книга «О раскольниках г. Риги, преимущественно в отношении к школам», в которой писатель сочувственно и уважительно пишет о своих встречах со старообрядцами и активно содействует легализации Рижского Гребенщиковского старообрядческого училища.

Николай Алексеевич Некрасов, глубоко изучавший жизнь простого русского народа, посвятил старообрядцам немало строк в своих поэмах. Особенно широко известными стали строки из поэмы «Дедушка» (1870), посвященные старообрядцам забайкальского села Тарбагатай:

Горсточку русских сослали

В страшную глушь, за раскол,

Землю да волю им дали;

Год незаметно прошел —

Едут туда комиссары,

Глядь – уж деревня стоит,

Риги, сараи, амбары!

В кузнице молот стучит […]

Вновь через год побывали,

Новое чудо нашли:

Жители хлеб собирали

С прежде бесплодной земли. […]

Так постепенно в полвека

Вырос огромный посад —

Воля и труд человека

Дивные дивы творят!

Однако писателем, сделавшим себе имя преимущественно на старообрядческой теме, был Павел Иванович Мельников (1818—1883; литературный псевдоним – Андрей Печерский). В его дилогии «В лесах» (1871—1874) и «На горах» (1875—1881) тема старообрядчества является одной из главных. Мельников служил с 1847 году старшим чиновником особых поручений при нижегородском губернаторе по вопросам раскола, с 1850 года его переводят в Петербург на должность чиновника особых поручений при министре внутренних дел, в 1866 году он был переведен в Москву в распоряжение московского генерал-губернатора. Принимая участие в разорении керженских скитов и занимаясь чисто миссионерской деятельностью, он стал главным авторитетом по старообрядческим делам. Мельников был активнейшим участником преследования старообрядцев, особенно в период николаевской реакции, когда они подверглись жесточайшему гонению. При этом он отличался чрезмерной жестокостью, проводя такие меры, как насильственное отнятие у родителей и обращение детей в официальную церковь. В царствование Александра II Мельников резко изменил свои взгляды и стал защищать необходимость смягчения притеснений. Позже он писал министру внутренних дел: «Главный оплот будущего России все-таки вижу в старообрядцах. А восстановление русского духа, старобытной нашей жизни