В конце аллеи... - Александр Виноградов

Конечно, многих недосчитаются стремительно несущиеся навстречу своей судьбе эшелоны. И уготовано кому-то лечь на восходной стороне, далеко от друзей, навеки уснувших в Европе… Но как угадать, кого пометила неотвратимая судьба, да и стоит ли после такой победы задумываться о смерти? Балагурили, дурачились теплушки… На станциях заигрывали с девчатами, воображение рисовало в каждой самую желанную, и щемило сердце от сладостной тоски даже у пожилых…

Неумолимо стучали колеса, отделяя солдат от мирной, но пока недостижимой для них жизни, а каждая сотня километров приближала к новой войне. Чем дальше на восток, тем информированнее становились вагоны. Теперь и низшее звено понимало, что не на экскурсию везут их через всю страну и вновь придется наступать, окапываться, бросаться в штыковую и кому-то умирать на немыслимо далекой земле… Буйное веселье, шедшее изнутри, потому что не измотала тебя гигантская мясорубка и выжил ты всем смертям назло, вдруг прерывалось тревожной тишиной и задумчивостью: а какой жребий уготован теперь? Никому не хотелось умирать сейчас, когда позади девять пройденных кругов ада и уцелел ты вопреки всем расчетам врагов, а кругом поднимается жестоко израненная, но выстоявшая жизнь, которая вот-вот обретет довоенную крепость и новую дивную красоту.

…Многолетняя привычка вросла в него накрепко — поднимался маршал ни свет ни заря. Чуть забрезжило, уже на ногах. Сегодня занимался особенный день — долго и мучительно ждали его прихода. Великая страна принимала Парад Победы.

Маршал спозаранку решил управиться с делами. Ему предстояла инспекция эшелонов, так стремительно спешивших на восток. Он знал о внушительных масштабах пока еще секретной кампании. Многое повидал на своем веку маршал — горькие уроки отучили делить войны на большие и малые. Нет легких войн — каждая потребует своего. Полководческого умения, мощной техники, героизма солдат. Каждая потребует жертв… Потому так хотелось посмотреть на тех, кто от мира вновь пойдет в бой, кому Родина доверила сделать последние выстрелы.

Машина металась по неоглядному хозяйству узловой станции. Да, такого он не видел давно. Куда ни кинь глаз, все запружено войсками. Любо-дорого глядеть на солдат сорок пятого года! На грозную технику, которой забиты все пути. На платформах дремали могучие танки; прикорнули, дожидаясь своего часа, гвардейские пушки; укрытые брезентом, ждали взлета боевые самолеты. Маневровые паровозы неустанно бегали по путям, привычно ориентируясь в паутине рельсов. И сцепляли, сцепляли вагоны…

Железное лязганье буферов, резкие гудки паровозов, гудки стрелочников не могли погасить взволнованный людской шум. Разливистые гармошки, грустные аккордеоны, смех молодых, еще не ведающих о своей судьбе солдат затопляли станцию задорной бесшабашностью.

Озабоченные командиры сновали в людском столпотворении, и тревожило их одно: как бы не отстали от эшелонов, не затерялись в стихийной круговерти их подчиненные. Офицеры тоже не знали конечных маршрутов, но приказ соблюдали строго. Резко трогался какой-нибудь состав, и трусили вдогонку отставшие, только что встретившие фронтовых дружков солдаты. Догоняли свои эшелоны и, подхваченные сильными руками, вспрыгивали в теплушки.

Маршал рассеянно слушал рапорт командира дивизии. Суточные рационы, маршруты следования, моральное состояние солдат… Все это скользило мимо его внимания. Он злился на себя, но сосредоточиться на докладе генерала не мог. Неподвластные думы бежали назад, к тем ураганным дням, когда до Победы нужно было шагать и шагать…

В просторной избе, где временно остановился командующий, было сумрачно и неуютно. Моторист колдовал на улице над капризным движком, но тот чихал, выплевывал грязный дым, а заводиться никак не хотел. Солдат нервничал, матерился сквозь зубы, понимая, что, оплошай он сейчас, не миновать нагоняя. Злосчастный движок вконец вывел из себя маршала. Он толкнул примерзшую створку окна и крикнул солдату, чтобы тот заглушил мотор и убирался подальше. В избу вбежал адъютант, успокоил командующего — через несколько минут подвезут аккумуляторы. Зажег десятилинейную лампу. Маршал склонился над картой. Но что-то выводило его из равновесия. Он резко обернулся. С печки глядели вопросительные детские глазенки. Не моргая, ожидающе… Маршал улыбнулся, поманил. Зашелестел лук, встряхнулось одеяло, и по приступке скатился белобрысый мальчуган. Солдатские галифе захлестом обернули тощенькую фигуру, обмотки на худеньких ножках делали его похожим на рано состарившегося гномика. В его кармане железно брякнуло. Он торжествующе улыбнулся, извлек гранату. Положил ее на карту и, чуть помедлив, вытащил капсюль. «Ну и ну. — Маршал вытер холодный пот со лба. — Вот это гостинцы! Один удар — и взлетели бы все на воздух».

Маршал поднял подбородок мальчишки.

— Зачем тебе граната?

— Фашистов взрывать, — гордо ответил гномик.

— А где ты ее взял?

— Дяденьки дали. У меня одна, а у Петьки целых три…

От печки, крестясь и охая, семенила к столу глубокая старуха.

— Не серчайте, товарищ генерал. Стара я, чтобы углядеть за этим постреленком. Опять что-нибудь натворил?

Мальчишка пугливо посматривал на маршала, ожидая нахлобучки. Степан Иванович взъерошил ему вихры, и острая жалость к этому несмышленышу пронзила его. Он сунул мальчишке пачку галет и легонько оттолкнул от стола.

Старуха смелее подступилась к доброму человеку.

— Ответь мне, сынок, когда же конец этой страхотище? Неужто и вправду под чужеземцев попадем? — Горько и безнадежно всхлипнула: — Васенька круглой сиротой остался. Мать на мине подорвалась, отец в первые дни погиб…

— Скоро, скоро погоним врага… Дождемся и мы праздника.

— Дай вам бог одолеть супостата. Только мне светлого дня не дождаться. Когда-то он придет к нам? А вы и за нас попразднуйте. Кто не дождался светлого дня. Попервости за воинов, живот положивших. Да и стариков не забудьте! Нам бы тоже хотелось хоть одним глазком глянуть на победу… Храни вас господь…

Маршал оторвался от воспоминаний. Командир дивизии робко покашливал. Рядом с ним, изящно вскинув руку под козырек, замерла статная женщина в отутюженной, ладно пригнанной форме военного врача. Глаза ее нарушали устав — было в них лукавство и озорство задержавшейся в молодости женщины. Но колкие морщинки, обложившие чуть заметными обводами эти глаза, говорили о возрасте, уже перешагнувшем зенит женской красоты, однако сохранившем ее глубинную, не ошеломляющую с первого раза привлекательность.

Генерал кашлянул громче, выводя маршала из задумчивости. Степан Иванович извинительно встряхнулся:

— Все отлично, генерал!

Посмотрел на военного врача. Хотел было спросить у генерала: что делает тут посторонний человек. На маршала всплеснулись синие глаза. Затаенные, с загадочной хитринкой. Они дразнили, приказывали — узнайте, узнайте! Что-то давнее наплывало на него, вроде знакомое, но упрямо скользящее мимо. И вдруг зацепилось, вспыхнуло резко. Как дорогой снимок, сделанный бог знает когда. Земляной пол чистенькой мазанки… Сиделка, вкусно посапывающая на табурете… Пугливая красота тщедушной девчонки. Синева глаз. Слезы… слезы… торопливые, крупные, по-детски несчитанные…

— Ольга… — споткнулся на отчестве.

— Федоровна, — готовно подсказала женщина.

Генерал услужливо провел их к себе. В вагонном сумраке маршал разглядывал Ольгу Федоровну. А разговор буксовал, не поворачивался на простой и естественный ход. Степан Иванович боялся неуклюжими вопросами разбередить отболевшее и, видимо, навсегда ушедшее из ее жизни. Но спросить хотелось о многом — сколько же воды утекло за эти годы…

Ольга Федоровна решительно сломала неловкость:

— Деликатный вы, товарищ маршал. Тогда сама скажу.

— Да стоит ли ворошить… — неуверенно протянул он.

— Чего уж там! В жизни всякое бывает. Разлюбила я Петровича. Он, может, и обиделся, не понял меня. Поверьте, Степан Иванович, не от легкости все пошло. Не склеилась у нас жизнь, тепла семейного я не дождалась. Целыми днями одна. И любовь засыхать стала. А тут, — смахнула со лба непослушную прядку волос, — серьезный человек… таким вниманием окружил… Ну и потянулась к нему…

— А с ним-то как? — неприязненно спросил маршал.

— Хорошо было. — Заискрились глаза, румянец залил щеки. — Только счастье недолгим оказалось. — Сникла, постарела враз. — Под Кенигсбергом погиб Николай…

Маршал смутился, угрюмо замолк. Злился на себя, что так демонстративно выражает антипатию Ольге Федоровне. Не ему развязывать хитрые узлы семейных отношений. Что ставить в вину этой женщине? Разлюбила? Ушла к другому? Такое не в диковинку. Тогда что же?

Перекинул последний мосток в угаснувшем разговоре: