Аэропорт - Сергей Лойко

— Отже, друзi мої! — с былинной значимостью произнес Степан. — Дозвольте менi завершити дебати на наших комсомольських зборах у вузькому колi загальною думкою, що вмicт цiеї фляги буде випито усiма нами разом, коли ми виберемося з цього пекла[167].

— В которое сами себя загнали, — грустно прошептал себе под нос расстроенный Панас.

И было непонятно, относилось ли это к конкретному соломонову решению или к общей гнетущей картине мира. Панас встал и вышел из комнаты. Алексей вышел вслед за ним, чтобы занять место у холодильника с «дневальными» и еще раз прокрутить на экране камеры фото. Устойчивой связи не было уже второй день. И он даже не доставал лэптоп для обработки. Просто маркировал потенциально интересные фото прямо на флешке.

* * *

После возвращения из Песок он съездил в Мариуполь, потом опять в Пески. Новый 2015 год встречал в одиночестве в прохладном номере «Днiпра», когда вдруг позвонила Ника и сказала, что обнаружила его непринятые звонки. Ага, обнаружила. Последний раз он звонил ей три месяца назад, в октябре, до первой поездки на войну в Пески с тем самым потрясающим водилой, который провел сутки на фронте, под обстрелом, без броника, каски, теплой одежды и ни разу не заскулил.

— Я скучаю по тебе, — вдруг сказала Ника. — Нет, то есть ничего такого. Просто соскучилась по общению с тобой. Просто хотела увидеться. И все. Может, выпьем чаю или шампанского как‑нибудь? Кстати, с Новым годом тебя!

— И тебя. Я рад, что этот год закончился, наконец. Я рад слышать твой голос.

Алексей говорил негромко, медленно и сухо, изо всех сил старясь сдерживать подступивший вдруг приступ волнения, сдавливающий горло.

— Ты не ответил, — сказала она тоже тихо, после паузы.

— Ника, я уезжаю послезавтра.

— А завтра ты не можешь?

— Нет, — сказал он не очень решительно, потому что, как мог, сдерживал себя, чтобы не крикнуть: да, да, да! Хоть сегодня! Хоть сейчас...

Она молчала. Он слышал в трубке ее дыхание, которое показалось ему более учащенным, чем в начале разговора. Ника подготовила себя к этому разговору, но очень скоро поняла, что теряет самообладание. Ей трудно было говорить. Ей казалось, что голос у нее дрожит. Мысли у нее сбивались, наскакивали одна на другую. Голова кружилась. Она протянула руку, пододвинула стул, села и внимательно, не отрывая трубки от уха, посмотрела себе в глаза в зеркале напротив.

— Я уезжаю, — повторил после паузы Алексей.

— Куда, если не секрет?

— Не секрет. В Аэропорт.

— Ты улетаешь?

— Нет, оттуда не летают самолеты.

— Прости, я не поняла. Что?

— Я еду в Краснокаменский аэропорт.

— Ты шутишь? Туда же никого не пускают.

— Но там твой муж.

— Да, я знаю. Ты что, поэтому едешь туда?

— Нет, просто там никто из фотографов никогда не работал.

— И кто же тебя пустил туда? Неужели Степан?

— Нет, мне сказали, что он сильно возражал.

— И как же ты туда попадешь?

— Степану прикажут меня принять и разместить.

— Кто?

— Министр обороны.

— Ну да, ты же теперь у нас герой Украины. Все только и говорят, что о твоих военных фото во всех газетах. Кстати, поздравляю. Мне тоже, все что видела, безумно нравится. Ты такой молодец! Я горжусь тобой. Фото такие настоящие... такие живые... Как и ты...

— Спасибо.

— Ты позвонишь мне оттуда?

— Там, говорят, плохая связь.

— Да, я знаю. Я со Степаном переписываюсь только смсками.

— Ника.

— Да?

— Ты счастлива с ним?

— Я... Мне с ним хорошо... Надежно.

Алексею хотелось крикнуть: «Так какого хрена ты мне звонишь?» — но он пересилил себя и сказал:

— Я напишу тебе, если смогу, когда приеду туда.

— Пожалуйста. Я буду ждать. Странно, что мне Степан ничего не сказал.

— Он еще не знает, что это вопрос решенный. Ну, до свидания?

— До свидания.

— Пока?

— Пока.

Они оба не поняли, кто первым повесил трубку.

* * *

Прямо перед Панасом, спиной к нему, стояли два бойца. Они прислушивались к отчетливым звукам, доносящимся с дальнего конца багажного отделения, над которым как раз и находились сепары. Или спецназ ГРУ, или чеченские бандиты, кто их там теперь разберет. В абсолютной темноте ночи сверху на бетонный пол падали друг за другом какие‑то массивные предметы. По звукам — сначала мешок, потом что‑то увесистое, вроде ящик, потом опять мешки. Не могли же с таким звуком сепары десантироваться сверху, как пожарники по тревоге, для последнего решающего штурма? Панас вытащил из разгрузки тепловизор и вгляделся в темноту.

Зависла пауза, словно он увидел в зловещей тьме нечто такое, что просто не мог поверить своим глазам.

— Что за х...ня?!— наконец пробормотал он, опустив тепловизор. В предметах, которые друг за другом падали сверху вниз, он сразу распознал ящик с «монками» пятидесятками[168], затем мешки (видимо, тротил или селитра, вряд ли гексоген), потом опять «монки» и так далее. Смертельная взрывчатка продолжала падать на пол багажного отделения в тридцати метрах от них. «Даже одной «монки» пятидесятки, учитывая плотность осколочного поражения на этом расстоянии, хватило бы, чтобы изрешетить носорога», — подумал Панас, который по совместительству и, как многие сослуживцы не без основания считали, по призванию тоже был сапером.

В прошлой военной жизни, до Аэропорта, он был настолько увлечен искусством взрывотехники, что всегда таскал с собой пару или даже тройку готовых растяжек с «эФками» или РГДэшками, пристегнутыми к разгрузке за спиной. Его с трудом уговорили отказаться в Аэропорту от этой дурной привычки. Все‑таки «замкнутое пространство». Аэропорт был чем угодно, только не замкнутым пространством.

— Но моя любимая растяжка — это такая, что целую роту может положить, — как‑то на днях поделился Панас с Алексеем. — Безумно просто! Все гениальное просто, так ведь? Ну вот, берешь противотанковую мину ТМ-72. ..

Панас вытащил из разгрузки ручку, пачку сигарет, снял с нее целлофан и принялся рисовать на ней круг с чем‑то вроде маленького колесика посередине. Как будто Алексей, как доколумбовый индеец майя, никогда в жизни не видел колеса.

— Так вот, — продолжал Панас, уже почти входя в раж. — Ставишь ее боком возле дерева или камня, чтоб за травой не было видно. К ней приматываешь скотчем кусок тротила размером с хозяйственное мыло. В него вставляешь взрыватель. Ну, скажем, МУВ-три или два. Вставляешь в то место, где чека, большую швейную иглу с широким ушком. У нас такие иглы цыганскими зовут, не знаю почему. Но иглу желательно каким‑нибудь маслом намазать, лучше машинным, если под рукой есть. Чтобы потом легко выскакивала. Потом осторожно разжимаешь усики. Вынимаешь чеку. К иголке протягиваешь проволоку. Дальше все, как в обычной растяжке. Но самый цимес в том, чтобы взять пустую пластиковую пятилитровую, скажем, бутыль, набить ее какими‑нибудь стальными шариками, шурупами, гвоздями, ну всякой такой хренью. И осторожно прислонить к мине. Вот и все. Вот и нету великана. Вот и нету таракана. Идет себе, скажем, взвод по зеленке. Идут такие, — Панас как в кино показывает, как идет взвод, — и тут ху...к — и нет взвода.

Так рыбаки рассказывают о рыбалке, а охотники — об охоте. Панас, кстати, был единственным награжденным Героем Украины (высшая награда страны) в Аэропорту. Навыки взрывника ему очень пригодились.

Между Солегорском и Краматорском он один, вручную, в июле подорвал два сепарских или русских танка.

— Из Солегорска выходила колонна сепаров: два танка и две «бэхи». «Бэхи» летят впереди, танки замыкают, — в который раз на бис рассказывал Панас.

Ему бы в театральное, часто думал Алексей. Ну, ничего. Папанов тоже был солдатом на войне. И Юрий Никулин, кстати. А писатель-сатирик Владимир Войнович вообще до Берлина дошел. Отец его близкого друга, известный литератор Бенедикт Сарнов, рассказывал им, как еще в советское время, когда Войновича высылали из страны и он заполнял длиннющую анкету в немецком посольстве, там был вопрос, бывал ли Войнович ранее в ФРГ. Войнович написал, что, мол, бывал. А следующий вопрос был такой: каким видом транспорта вы путешествовали? Он пишет — пешком.

Ну, писателем с его «усидчивостью» Панасу стать не светит. А вот артистом-комиком вполне.

Так вот, поставил Панас на шоссе две связки по пять противотанковых мин в каждой. А мины, они тяжеленные такие — по десять кило штука. Он выложил их все рядком на одну доску — из танка, из «бэхи» могут не разобрать в грязи, да на какой‑никакой скорости — вроде доска какая‑то лежит, — и связал их веревкой толстой между собой, как гирлянду. Через метров пятьдесят еще одну такую же положил, чуть ближе к обочине.

«Бэхи» проскочили слева. Но тут их нацики[169] подожгли из гранатометов. В топливные сверху (там над дорогой пригорочек) прямой наводкой долбанули. В одном даже двигатель загорелся и БК рванул, аж башню разнесло. А другому башню из РПГ «расх...рачили».