За чужую свободу - Федор Зарин-Несвицкий

– Теперь командуйте, – для них и для себя.

Рейх отшатнулся.

– Убирайтесь к дьяволу, – хрипло произнес он, поворачиваясь.

– Но прежде уберите солдат и велите вернуть пленным оружие, – повелительно произнес Новиков.

Рейх махнул рукой вахмистру и медленно побрел на поляну.

Вся эта сцена произошла так быстро, что и юноша – заступник, и пленные французы даже не рассмотрели своего спасителя и только тогда поняли, в чем дело, когда ушли готовые их расстрелять солдаты.

Новиков повернулся к пленным и вдруг замер. Из глубины леса с радостным лаем выбежала огромная собака и бросилась к юноше. Юноша обнял ее, потом собака подбежала, виляя хвостом, к пленным, обнюхала их и, вернувшись к юноше, глухо рыча, встала рядом с ним.

Почти следом за ней выбежал из леса молодой человек, опоясанный длиннейшей саблей, путавшейся у него в ногах, и тоже подбежал к юноше.

Новиков едва устоял на ногах.

– Рыцарь! – крикнул он. – Рыцарь!

Собака насторожилась и вдруг, понюхав воздух, бросилась к нему.

Юноша словно застыл, прижав к груди руки. Потом быстрым движением снял с головы шляпу и с громким криком:

– Это вы, вы, – побежал к Новикову.

Новиков протянул обе руки. Ему хотелось крикнуть:

– Герта, моя Герта! – но он сдержался, вовремя поняв, что выдал бы ее.

Герта добежала, вся сияющая, с глазами, полными радостных слез, и без раздумья, повинуясь мгновенному порыву, обняла его… Но через мгновение, вся пылающая, вырвалась из его объятий и сказала прерывающимся голосом:

– Так вы не забыли Макса Гардера? Я здесь с Гансом…

А Ганс, раскрыв рот, смотрел на эту странную встречу…

С удивлением и перешептыванием смотрели и солдаты на такую необычайную встречу немецкого ландштурмиста с русским офицером.

О пленных французах забыли, пока они сами не попросили развязать их.

XXX

Новиков только рукой махнул на вопрос урядника, что делать с немцами:

– Пусть убираются.

И немцы убрались скорее, чем предполагали. Казаки, не успевшие с утра как следует поесть, воспользовались готовыми кострами и, не спрашиваясь командира, занялись стряпней.

В стороне от всех, скрытые деревьями, сидели Герта с Новиковым. У их ног лежал Рыцарь.

– Это ужасно, ужасно, – рассказывала Герта, и ее холодная рука дрожала в руке Новикова. – Где же высокие мечты, где истинное геройство? О, я рада умереть за родину! Но не с ними. Я хочу видеть мою родину свободной, благородной, чтобы я могла гордиться ей… А они! Боже! Если бы вы знали, как травят они нас, как издеваются над нами… Для них мы – народное ополчение – сброд, бродяги… Они смеются над нами, унижают нас… Они запрещают нам говорить о свободе народа!! Они никого не щадят… они грабят своих и клевещут на других. Они внушают мне ужас и отвращение… О, – со стоном вырвалось у Герты, – клянусь вам, в саксонских деревнях, где они зверствовали, мне было стыдно, что я – дитя одной с ними страны… Я счастлива, что остановила сегодня это новое убийство. Их было на моих глазах так много, этих убийств. Я бросила свой отряд, узнав о перемирии, и была одна с Гансом и собакой. Я случайно увидела… Без меня вы бы опоздали… Они лгуны, предатели, – говорила она шепотом, с выражением ужаса и словно удивления. – Разве я могла думать, что это такой ужас! Разве то я слышала в доме отца и то ожидала… – Она опустила голову, и крупные слезы катились по ее бледным, похудевшим щекам… – Но нет! – воскликнула она, – не может быть, чтобы вся страна, весь народ сделались их жертвой! Ведь жив еще Штейн, жив Ян, растет Тугенбунд. Они не смогут задушить его, хотя этого хочет сам король и Гарденберг и вся прусская казарма. Мы спасем Пруссию от нее самой, иначе она станет проклятием мира и бесславно падет! Ваш государь поможет нам! Он добр, великодушен и свободолюбив…

Новиков вспомнил свою печальную, далекую родину и молча вздохнул…

А Герта час за часом передавала ему все, что испытывала и пережила за эти два месяца. И перед ним рисовались страшные картины бессмысленной злобы, разнузданных инстинктов, кровавых зверств, называемых подвигами…

И когда она кончила, он тихо обнял ее и стал ей шептать те слова, от которых возрождается душа, мир кажется прекрасным, и ослепительной волшебной сказкой становится весна молодой жизни.

Было решено, что Герта поедет в Карлсбад и будет жить там до заключения мира, который, конечно, как это бывает всегда, последует за перемирием. А Новиков возьмет отпуск, заручится пропуском, что, конечно, не представит затруднений, и проедет в Лейпциг за старым Гардером. А потом… потом ничего, кроме бесконечного счастья…

Так они мечтали!

Никогда так радостно не сияло для Новикова солнце, как в этот чудесный летний день, когда он ехал рядом с Гертой впереди своего маленького отряда.

Рыцарь бежал у самого стремени Герты, а Ганс, с которым уже познакомился Новиков, ехал за ней.

Рядом с Новиковым ехал и д'Обрейль. Юноша был счастлив и весел. Он не находил слов благодарности своему молодому спасителю господину Гардеру и без умолку рассказывал о себе и о своем императоре. Он еще не кончил Бриенской школы, той, в которой учился сам император. У него есть мать и отец, сенатор, и маленькая сестра Люсьена. Отец и мать сами благословили его на войну для защиты императора и Франции! Слова юного д'Обрейля дышали страстным обожанием своего императора. За дело при Бауцене 14–й полк причислен к молодой гвардии, но он не успел еще поставить на каску императорского орла.

Русских все любят и считают ошибкой императора его поход в Россию. Сам император любит русских и царя Александра, но зато все они ненавидят немцев, таких наглых в случае успеха и таких лакеев при неудаче. В своем увлечении юный француз забыл, что его спаситель тоже немец, но Новиков рассеянно слушал его, а Герта, не знавшая французского языка, не понимала его слов, да едва ли и замечала его, смотря сияющими глазами на Новикова. Не все ли ей равно!

Забежавший вперед Рыцарь вдруг остановился на середине дороги, залаял, зарычал и с опущенным хвостом и ощетинившейся спиной остановился.

– Он чует врага, – сказала Герта.

Но не успела она сказать этих слов, как на дорогу, через канаву, отделяющую ее от леса, перескочили несколько всадников и стали поперек дороги…

Впереди на огромной рыжей лошади сидел молодой офицер в темно – зеленом мундире с шитым золотом воротником. Он держал в руке обнаженную саблю.

– Но это баварские кирасиры! – воскликнул д'Обрейль.

– Стой! Кто идет? – крикнул офицер, поднимая саблю.

– Русский отряд, – подъезжая, ответил Новиков.

Д'Обрейль подъехал с ним рядом.

– Как вы могли очутиться по эту сторону Эльбы? – резким голосом продолжал офицер, злобно поглядывая на русских. Его худощавое лицо с большим хищным носом имело угрюмое и дерзкое выражение.

Новикова раздражал этот тон. Герта испуганно глядела на его побледневшее лицо. Д'Обрейль настолько знал немецкий язык, чтобы понять, о чем говорил офицер.

– Мы только ночью узнали, что заключено перемирие, – сдерживаясь, спокойно ответил Новиков.

– Прошу вас не задерживать отряда, – на ломаном немецком языке произнес несколько высокомерным тоном д'Обрейль.

Этим тоном офицеры непобедимого императора привыкли говорить с немецкими офицерами.

– А как вы попали сюда? – спросил баварец на скверном французском языке, смягчая тон при виде формы французского офицера.

– Мне кажется, это не может интересовать вас, – холодно ответил д'Обрейль, – и надеюсь, что вы не задержите нас.

– Вас – нет, но не этих господ, – сказал баварец, указывая рукой на Новикова.

– Что это значит! – закричал Новиков. – Вы не смеете задерживать меня с отрядом!

– Вы, по – видимому, партизан? – спросил офицер, не отвечая.

– Да, я партизан! Довольны ли вы? Теперь посторонитесь, – наезжая на офицера, сказал Новиков.

Д'Обрейль не отставал от него.

– Оставьте этот отряд, я предупреждаю вас, вы свободны, – обратился к нему баварец.

– Я не позволю вам мешать им, – закричал д'Обрейль.

– Тем хуже для вас, я по крайней мере предупреждал, я исполняю приказ императора Наполеона, – произнес баварец, – а вам, – повернулся он к Новикову, – я должен сказать, что перемирие существует для всех, кроме вас, и что вы и все вам подобные разбойничьи шайки, вместе с майором Люцовым, объявлены, по повелению императора Наполеона, вне закона! Вы мой арестант.

– Это ложь! – крикнул д'Обрейль.

– Вы шутите, мой милый, – со сдержанной яростью ответил Новиков, – я даю вам одну минуту сроку очистить дорогу.

– Слишком много, – насмешливо ответил баварец и, быстро вынув свисток, пронзительно свистнул.