Образование древнерусского государства - Владимир Васильевич Мавродин

имел вид кучи дикого камня. Зимой, чтобы нагреть помещения, на камнях разводился костер, а затем камни обдавали водой, согревая жилище паром. При частом обливании водой камни трескались и их выбрасывали в кучу у дома, у изгороди. Поэтому здесь накопились большие кучи расколотого камня, дресвы, золы и угля[245].

Жилищем северной и западной частей русских племен служил деревянный наземный дом, известный по раскопкам в Белоруссии, в верховьях Волги и Днепра, на Волхове, у Новгорода и в других местах лесной полосы Восточной Европы. В этот период времени ремесло, слабо развитое и дошедшее до нас в виде примитивных и однообразных орудий труда и изделий, среди которых немало встречается еще поделок из кости, не отделилось от сельского хозяйства и носило домашний характер. Каждое городище представляет собой самодовлеющий замкнутый хозяйственный мирок. Население его занимается всеми необходимыми видами производства. Почти в каждом городище производится лепленная от руки посуда, выделываются костяные орудия и украшения, производятся деревянные предметы обихода, одежда, обувь и т. д. Во многих городищах найдены сыродутные печи для выделки железа, льячки и тигли для выплавки меди и бронзы и т. п.

Обмен развит слабо. Торговля скользит по поверхности, не задевая основ первобытно-общинного строя. Бедность, однообразие и отсутствие дифференциации в инвентаре городищ и погребений свидетельствуют, в свою очередь, о слабой имущественной дифференциации и относительном равенстве всех членов патриархальной семьи, рода, племени. Брачные пары еще не превратились в различные по экономической мощности семьи — грозный признак распада родового строя. Имущественное неравенство, развивающееся вслед за разделением труда, еще не потрясло основ первобытно-общинного строя. К. Маркс указывает на роль разделения труда в первобытной общине:

Первая форма собственности, это племенная собственность. Она соответствует неразвитой стадии производства, на которой народ живет охотой и рыболовством, скотоводством или, в лучшем случае, земледелием. В последнем случае она предполагает огромную массу еще не освоенной земли. На этой стадии разделение труда развито еще очень слабо и ограничивается дальнейшим расширением существующего в семье естественно возникшего разделения труда[246].

Так рисуются нам последние годы патриархально-родового строя, последний этап первобытно-общинных отношений по археологическим данным.

Переходя к письменным источникам, мы естественно должны учесть то обстоятельство, что само появление последних относится ко времени возникновения феодализма и государства.

Летопись вспоминает о том времени, когда славянские племена Восточной Европы «жили… особе и володеющим роды своими», «…живяху кождо с своим родом, и на своих местах», «…владеюще кождо родом своим», «…княжеше в роде своем»[247]. Здесь «род» несомненно выступает как форма общественной жизни древних славян. Но летописец плохо представляет себе, когда это было и как выглядела жизнь русских племен «особе», «кождо с своим родом». Группы городищ, каждое из которых представляет собой поселение семейной патриархальной общины, являющиеся местом обитания рода, датируемые археологами временем не позднее VII–VIII вв., а то и более ранними, — следы эпохи реального существования родов.

Но ко времени летописца род в громадном большинстве восточнославянских земель исчезает. Судя по контексту летописных известий о роде, по «Русской Правде» и свидетельствам позднейших «житий», род — нечто туманное, неопределенное, и сам термин «род» употребляется в самом различном смысле. «Род» — княжеская династия («вы неста князья, ни рода княжа…», — говорит Олег Аскольду и Диру), народ («мы от рода Рускаго…», — так начинается текст договора Олега с Византией), родственники (Святослав берет дань на убитых, говоря: «яко род его возметь»), родственник («избрашася три братья с роды своими…», где род — родственник), соотечественники («да придете к нам, к родам своим», — говорит Олег Аскольду и Диру) и т. п. Такая расплывчатость термина свидетельствует о том, что былое его значение забылось, растворилось, стало аморфным, а сам термин «род» стал покрывать различные общие и частные понятия.

Но пережитки патриархально-родового строя еще очень сильны. Об этом свидетельствует первая статья «Русской Правды», говорящая о кровной мести, и постепенное ее исчезновение, прослеживаемое по «Русской Правде», свидетельствует о падении пережитков родовых отношений. Сравнительно узкий круг родственников, имеющих право кровной мести (отец за сына; сын за отца; брат за брата, за дядю, брата отца, и за дядю, брата матери; мстят племянники и наоборот), тоже говорит о распаде древних родовых отношений. Между тем термины родства, сохранившиеся в восточнославянских языках и говорящие о патриархальном строе семьи, очень многочисленны (отец, тата, тятя, матерь, мати, сын, дочь, брат, сестра, стрый, свекр, свекровь, деверь, золовка, ятровь, невестка, сноха, жена). Интересно отметить, что терминов, обозначающих родственников по женской линии, мало («уй» — брат матери, «нетий» — сын сестры), так же как и общих для той и другой линии родства (племянник — от «племя»)[248].

В старинных обычаях, связанных с семейным бытом, в похоронных и свадебных обрядах, в песнях и сказках, в фольклоре, в обычном семейном праве, сохранившихся как реликт седой древности в глухих уголках России, Украины и Белоруссии и записанных в XIX и XX вв., можно проследить остатки матриархальных родовых отношений. Гражданский развод по инициативе жены («прочкы» и «разлучины»), свадебные обычаи, в которых главную роль играют женщины, былины о богатыршах-«поляницах» и др. говорят о пережитках давно исчезнувшего еще до времен летописи материнского рода. Но следы этой древнейшей родовой организации еще долгое время продолжают сохраняться.

Патриархальный строй продолжает господствовать. Убийство и самоубийство жен на могиле мужа, о которых говорил еще Маврикий, засвидетельствованное Аль-Джайгани, Ибн-Фадланом, Ибн-Росте, Масуди и другими восточными авторами и данными многочисленных археологических раскопок (в данном случае речь идет о женах богатых и знатных «русов», женах-наложницах, а не о «водимых»), многоженство (северяне, радимичи и вятичи, по летописи, имеют по две и по три жены; по нескольку «водимых» жен имели Ярополк, Владимир, об этом же обычае говорят Ибрагим Ибн-Якуб и мних Иоанн, последний сообщает, что даже в конце XI в. многие «без стыда и без срама две жене имеют»), подчиненное положение жены в семье, верность жены мужу и т. п. — все это говорит о патриархальном строе семьи. Нужно отметить, что и многоженство, и обычай умерщвления жен на могиле мужа — все это свидетельствует о сохранении еще домоногамных отношений, характеризует обычаи, господствовавшие не у рядовых общинников, а у выделившейся родоплеменной, дружинной и торговой правящей знати.

В рядовых могилах этого времени мы не встречаем сопроводительных погребений.

Позднее положение женщины в семье меняется. В эпоху зарождения русского государства за ней признается право на имущество, за ее убийство полагается «вира», как и за убийство мужчины, после мужа — она глава семьи, и ее участие в семейных делах и ее влияние очень велики.