Помяловский - Борис Вальбе

Головин в своей книге «Русский роман и русское общество», отзываясь о Помяловском, как о самом правдивом и наименее шаблонном из писателей эпохи «бури и натиска», писал: «О радикальном направлении Помяловского мы знали скорее из биографических сведений о нем, чем из его произведений».

К. Головину вторит и Н. Энгельгардт. Хваля романы Помяловского, он считает, что в них образ нового человека правдивее «всех изображений подобного рода». Эти попытки направлены на то, чтобы вытравить из творчества Помяловского революционные тенденции 60-х годов. Между тем вне этих революционных тенденций творчество Помяловского было бы только привеском к дворянской литературе. Мы же видим, что вся творческая целеустремленность Помяловского упирается в борьбу с социальными тенденциями дворянской литературы, с ее основными эстетическими канонами.

Помяловский прежде всего новатор, создатель нового литературного стиля. Не случайно имя Н. Г. Помяловского в конце 90-х и в начале 900-х годов часто упоминается в связи с появлением Максима Горького. Так, например, критик «Русской мысли» (1898, июль), характеризуя талант Горького как автора «Вареньки Олесовой», видит истоки этого горьковского рассказа у Помяловского.

«Мы, — пишет этот критик, — не раз по поводу г. Горького вспоминали о Помяловском, вспомнили о нем и на этот раз». И критик указывает на сходство полковника Олесова с полковником из «Брата и сестры». С героиней этого романа, Александрой Васильевной Торопецкой, критик находит сходство у героини горьковского рассказа, сестры профессора, Елизаветы Сергеевны. Критик подчеркивает непреодолимое желание обоих писателей вскрыть и анатомировать «этот чудный цветок искусственной барской культуры».

Эту беглую и довольно поверхностную параллель критика «Русской мысли» пытался углубить Вл. Новоселов («Новый мир», 1903, № 67) в статье «Босяки в русской литературе». Новоселов констатирует, что тип босяка берет свое начало в творчестве Помяловского в героях «Брата и сестры». Протестующий босяк Горького — по Новоселову — имеет свой прототип в певчем Частоколове и Череванине. «Правда, — пишет Новоселов, — герои Помяловского еще разночинцы, герои Горького уже вышли из того класса, который, когда писался роман Помяловского, не жил еще сознательной жизнью. Это была масса, задавленная крепостничеством». По реалистическим бороздам и межам, проложенным Помяловским, идет творчество Горького, — таков вывод критиков тех лет. В 1903 году литературная параллель между Помяловским и Горьким проведена была в специальной брошюре под названием «Помяловский и Горький» («Н. Г. Помяловский и Горький», критическая параллель, изд. «Наука и жизнь», 1903, стр. 15). Общие выводы автора этого этюда, как и других критиков, таковы:

1. Помяловского и Горького объединяет страстное чувство протеста против классового общества. 2. Подлинный гуманизм плебеев-пролетариев — стержень обоих этих писателей, глубоко задетых страданиями и классовым гнетом. 3. Помяловский и Горький резко порвали со «спокойным» искусством и стали художниками-публицистами, писателями революционного протеста, 4. Ибо обоим ненавистно мещанство с пошлым самодовольством, осторожностью и страхом. 5. Оба писателя мощно, резко умеют ставить вопросы жизни. Ибо они беспощадные реалисты, наделенные огромным чувством типического и характерного.

Все наблюдения и выводы этой критики не отличались, однако, большой глубиной. Поверхностные и беглые аналогии лежат в основе их суждений. Ибо даже в пору появления М. Горького нельзя было ограничиться голыми аналогиями. Творчество зачинателя пролетарской литературы — это прежде всего новый литературный этап, мощное выражение нового Революционного класса. Теперь, когда творческий путь А. М. Горького завершен, советское литературоведение должно изучать родственность Горького и Помяловского в плане социалистического реализма (Горький) и его преемственность от революционно-демократического реализма (Помяловский). При изучении этой преемственности большую помощь окажут высказывания самого Горького о Помяловском.

Скоро после смерти Горького были опубликованы его заметки об учебнике по истории русской литературы, кончающиеся призывом к изучению Помяловского, как предшественника А. П. Чехова. На свою связь с Помяловским А. М. Горький указывал неоднократно. Это видно уже из отрывка Горького, взятого нами эпиграфом к настоящей книге, и из приведенной нами горьковской оценки «Очерков бурсы».

В автобиографическом рассказе о казанском периоде своей жизни, говоря о своем чтении беллетристики шестидесятников и семидесятников (Н. Успенский, Решетников, Левитов, Слепцов, Воронов, Нефедов), Горький выделяет Н. Г. Помяловского. «Этот ряд, — пишет Горький, — возглавлял талантливый и суровый реалист Помяловский с его очерками бурсы, из которой вышло так много литераторов, ученых, вышел и сам Помяловский и написал «Мещанское счастье», повесть, значение которой недостаточно оценено». В другом месте («О том, как я учился писать») Горький свидетельствует, что в «Молотове» и «Мещанском счастье» Помяловский показал ему «томительную бедность» мещанской жизни, «нищенство мещанского счастья». Здесь же Горький говорит о «замечательно талантливом, умном и недостаточно ценимом» Помяловском, повести которого, вместе с более поздними повестями Слепцова («Трудное время») и Осиповича-Новодворского («Записки ни павы, ни вороны»), рисуют «трагическое положение умных людей, которые не имеют прочной опоры в жизни и живут «ни павами, ни воронами», становясь мещанами». В 1928 году, говоря о советском мещанстве и вспоминая в связи с этим Помяловского как борца против мещанства, Горький указывает на значение «Молотова» и «Мещанского счастья» для нашей современности. Об этик произведениях Помяловского Горький отзывается и в своей статье «О литературе»: «Хорошие повести Помяловского, — пишет Горький, — о том, как революционер превращается в благополучного мещанина, недооценены». Горький охотно противопоставляет героев Помяловского типам дворянской литературы. «В стороне от них (типов дворянской литературы. — Б. В.), — пишет Горький, — одиноко проходил, усмехаясь и злорадствуя, герой Помяловского, Череванин, «нигилист», рожденный в один год с Базаровым, но гораздо более «совершенный» нигилист, чем Базаров».

Но Помяловский является предметом не только многократных высказываний Горького-критика. Автор «Молотова», «Брата и сестры» и «Очерков бурсы», так сказать, вечный спутник Горького-художника. Это относится одинаково и к ранним произведениям Горького и к творчеству последнего периода его жизни. Исследователь горьковской «Жизни Клима Самгина», определяя историко-литературные корни этой эпопеи о конце российской буржуазной интеллигенции, не может не установить этих корней в романе Помяловского, в его изображении демократической интеллигенции 60-х годов. Эти корни заложены были в «Молотове». Не вникая в подробности, — это дело большой монографии, — отметим следующее. И в «Молотове» и в «Климе» основная проблема — мещанство и индивидуализм. И здесь и там пред нами страстное разоблачение индивидуализма. Тут важно отметить, что Горький, в своей эпопее ведет изображение интеллигенции по намеченным уже у Помяловского линиям. Начать с того, что в «Климе», как и в «Молотове», — основное ядро интеллигенции показывается через кружки и салоны (по Горькому, «странноприимные дома»), каждый из которых имеет свой типовой общественно-психологический облик. В изображении этих интеллигентских сборищ, в воспроизведении их идейных настроений, вернее, «нестроений», Горький прибегает к приему многослитного и репликообразного диалога, который является характерной стилевой частью «Молотова». Взять хотя бы салон дяди Хрисанфа («Клим») и сравнить его с кружком Череванина («Молотов»), Да и общая перспектива «Молотова» — распад мелкобуржуазной интеллигенции — в сущности сюжетная основа «Клима».

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});