Повседневная жизнь «русского» Китая - Наталья Старосельская

И вновь непрошеные слезы застилали глаза, и вновь опрокидывались рюмки водки, и вновь тоска брала железной рукой за горло, заставляя вспоминать то, о чем вспоминать было невозможно, нельзя…

Вертинский часто пел и с цыганами под две гитары обычный ресторанный репертуар: «Две гитары…», «Дорогой длинною…», «Очи черные», но, по воспоминаниям тех, кто слышал его в «Ренессансе», всегда вносил в эти заигранные и запетые романсы не только «серебряные руки» и свою выразительнейшую мимику, но и личность Артиста. Его принимали не просто с восторгом — с безумным ажиотажем. Наталия Ильина вспоминает, что однажды «владелец мехового магазина, сильно в ту ночь разгулявшийся, швырнул под ноги Вертинского, когда он, отпев, раскланивался, скомканную купюру, и я видела, как изменилось лицо артиста (дернулся рот, гневно раздулись ноздри), и вот он ушел, будто не заметив брошенной банкноты, даже наступив на нее. Разгулявшийся не понял. Крикнул вслед: «Эй, Вертинский!» Подозвал официанта: «Поднять!» — и: «Хозяина ко мне!» Явился хозяин (русский армянин, чернявый, длинноносый, с печально-добрыми глазами) и вместе с дамами, сидевшими за столиком купца, долго его упрашивал, унимал, уговаривал…».

Трудно представить себе большее унижение для Александра Николаевича Вертинского с его обостренным чувством собственного достоинства, с его надменностью, гордостью!.. Но ничего не поделать, бывало и такое. И подобные поступки таких же, как и он сам, русских, приводили в ярость, душили бессильным и — в сложившихся обстоятельствах — абсолютно бессмысленным гневом, которому не было, не могло быть никакого выхода.

В «Ренессанс» изредка наведывались иностранцы. Они тоже слушали Вертинского, с трудом понимая (а порой и вовсе не понимая) слова, но проникаясь пафосом исполнения, нехитрыми, но захватывающими, сразу же ложащимися на слух мелодиями, манерой этого по виду совершенного русского барина — элегантного, подтянутого, в безупречно белых воротничках и вычищенных ботинках, менее всего напоминавшего «богему». И все равно это было чуждым для них — русская экзотика, приправленная эмигрантской тоской. «Сумасшедшие русские», которым не живется там, куда забросила их судьба, умеющие только тосковать и плакать о прошедшем вместо того, чтобы энергично, по-деловому встраиваться в новую реальность — именно так воспринимали они и Вертинского, и тех, кто внимал ему, затаив дыхание…

Большую часть посетителей составляли богатые русские — те, к кому относились примерно так же, как к Льву Арнольдову с его лакированной обувью, запахом хороших сигар, одеколона и чего-то «приятно-алкогольного». Это были в основном биржевики, предприниматели, владельцы магазинов, разбогатевшие на инфляции спекулянты. Они вели себя совсем не так, как подгулявший владелец мехового магазина; со слезами слушали Александра Николаевича, а потом почтительно приглашали его за свой столик или, стесняясь прямого общения, присылали за его столик бутылку дорогого вина или коньяка, а он поил им своих друзей в перерывах между исполнением песен…

Принимая приглашение за чужой столик, Вертинский вел себя светски: что-то рассказывал, общался «на равных» — был открытым, добрым, общительным, непременно приглашал одну из присутствующих за столиком дам танцевать, и она, гордая, счастливая, несколько дней рассказывала потом всем, что ее приглашал на танец сам Вертинский!..

Как мало, в сущности, надо для счастья даже богатым людям…

Наталия Ильина в книге «Судьбы» совсем не случайно вспоминает эпизод из купринской «Ямы». В публичный дом приезжает знаменитая актриса и поет романс Даргомыжского «Расстались гордо мы..» ее пение производит на слушательниц эффект разорвавшейся бомбы: они не только вспоминают юность, первую любовь, первое падение, но и начинают делиться с артисткой самым сокровенным, стремясь освободить душу от непосильного груза…

Примерно то же происходило и с теми, кто слушал Вертинского в «Ренессансе» — все лучшее, все самое чистое словно поднималось из глубин души тех женщин, которые приезжали сюда со случайными мужчинами или с покровителями, от которых ждали поддержки. Они рыдали, слушая песни «Дансинг-герл» и «Бар-герл», посвященные им, выросшим в Харбине и Шанхае.

Рыдали… поклонялись… обожали… И это было совершенно естественно.

В два часа ночи «Ренессанс» закрывался. Возбужденные напитками, вкусной едой, а более всего — воспоминаниями, которые пробудил в их душах Александр Вертинский, многие посетители не могли вот так сразу расстаться, разъехавшись по домам. Нередко неуемные компании, собиравшиеся вокруг Вертинского, отправлялись дальше — в те рестораны, что были открыты до угра. Благо, их было немало: на улице Ханьчжоу Роуд, в западной части Международного сеттлмента, в загородных иностранных клубах. И до самого рассвета продолжали вспоминать, заливая тоску кто водкой, кто вином, кто шампанским…

Вертинский пел не только в «Ренессансе» — его поклонники знали все места, где его можно было послушать в определенные часы. С ростом инфляции, когда владельцы ресторанов стали платить меньше, Александр Николаевич вынужден был за ночь несколько раз переезжать из ресторана в ресторан — петь, петь, петь для тех, кому в его песнях раскрывались боль утраты и сладость воспоминания.

Наталия Ильина вспоминала (правда, это ее воспоминание относится уже к началу 1940-х годов): вернувшись в Россию пятью годами позже Вертинского, она изумлялась легендам о нем, которые ходили по Казани. «В рассказах фигурировал «вагон с медикаментами», который Вертинский подарил фронту, и уж не помню, что еще, но смысл сводился к тому, что Вертинский приехал в СССР богатым человеком. Я же, слушая эти легенды, видела перед собой одну и ту же картину. Ночь. Авеню Жоффр. Фигура Вертинского в коляске педикаба (рикша на велосипеде). Рикша жмет на педали, коляска открыта, сырой ветер, седок ежится, вобрав голову в плечи, кутается в пальто — путь предстоит далекий: «Роз-Мари» на Ханьчжоу Роуд. Я знала, что он там поет, даже слушала его там однажды, но каким образом он туда добирается, об этом не думала, и вот увидела воочию (а он не видел меня!), и замерла на тротуаре, провожая глазами эту согбенную фигуру…»

Видимо, от этой безысходности, от необходимости ездить по кабакам и получать за выступления мизерный гонорар (когда Александр Николаевич женился и у него родилась дочь Марианна, не всегда было, на что купить американское сухое молоко), Вертинский соблазнился идеей одной из своих поклонниц открыть собственный ночной клуб.

От этой женщины в памяти видевших ее осталось лишь прозвище — Буби: элегантная, стильная, словно из Серебряного века явившаяся в шанхайскую реальность. Пепельный узел волос, темно-карие глаза на узком лице, всегда печальна и загадочна, любила декламировать стихи Цветаевой, Мандельштама, Ахматовой, Блока, Иннокентия Анненского…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});