Черепаха Тарази - Тимур Пулатов

- Вы меня обижаете! - Аскет вдруг поднялся и стал в воинственной позе. - Меня предупреждали о вашем ужасном нраве... но такого жестокого, холодного человека я вижу впервые. - И стал с поспешностью собирать плоды и орехи, завязывать узелок. - Во что же вы верите, вы - великан? Джалут? [Джалут - библейский Голиаф]

Тарази тоже встал, сожалея, что обидел аскета, но ведь еще никто не обвинял его в безверии - так зло и агрессивно...

- Верю я в малое, может быть, смешное... в отчий дом, в случайные, всегда неожиданные радости, в прохладу, которую дарит нам вечерами аллах... даже белая луковица... разве этого недостаточно, чтобы еще теплилась душа?

Сам тон человека, о котором Асадулла был наслышан столько дурного, подействовал на аскета, и он подпрыгнул на одной ноге по привычке и сказал:

- Золотые ваши уста... Хвала! Я бы бросил все и пошел за вами... если бы не был рожден для большой, великой веры, боюсь, что вашу веру в малое, вот в эту луковицу, выветрит из меня первый встречный самум в пустыне... и я стану мушриком... Прощайте! - И, прижав к животу узелок, он ушел, путаясь в своем холщовом рубище, шел, пока не скрылся за валунами...

II

Уже к полудню улицы города были совершенно пустынными. Загнал людей в дома зной, а может, привычка обедать в один и тот же час. На крутых спусках Бессаз протягивал руку Хатун, чтобы взять ее под локоть, помочь, но она ловко изворачивалась, продолжая чуждаться его.

Бессаз вздыхал, вытирал пот с лица и думал о том, как бы добиться ее расположения, - был уже не тем самонадеянным, нахальным, каким знала его Майра во время прогулок. Если бы не эта гадкая история с танасухом, он бы никогда не глянул в сторону такой женщины, как Хатун. Но Бессаз теперь задумывался и о будущем. И ему хотелось иметь кого-нибудь рядом на случай, если опять почувствует себя плохо. Хатун не удивилась бы, не впала в отчаяние, а, милосердная, помогла бы ему в трудные минуты.

Шагая вперед, Бессаз часто останавливался, делая вид, что поправляет t костюм, и, когда Хатун приближалась к нему, как бы нечаянно касался рукой ее плеча или локтя, думая, что так она скорее привыкнет к нему.

Понимая его уловку, Хатун предупреждала:

- Не надо меня трогать, прошу вас...

- Но почему? - умоляющим голосом спрашивал Бессаз, поправляя ус. - Мне казалось, я надеялся, что вы привыкли, когда, жалея, брали мою, руку. Неужели, чтобы быть счастливым, надо навсегда остаться черепахой? - говорил он это лукаво, чтобы разжалобить добрую женщину.

- Нет, что вы?! - Лицо ее исказила гримаса сострадания. - Там, в саду, вы казались таким беззащитным... Теперь вы другой, сильный, и, может, я вам не нужна такая?.. - И она позволила взять себя за руку, как бы умоляя его не быть сильным, не обмануть ее, не изменить...

Женщина слабая, давно отчаявшаяся выйти замуж, она по-прежнему желала видеть Бессаза немощным, нуждающимся в опеке и, боясь признаться даже себе самой, втайне сожалела, что Бессаз вылез из черепашьего панциря. Она ведь надеялась, что их тихие семейные радости будут держаться на ее милосердии, сострадании к ущербному мужу.

Теперь же он превосходил ее во всем - красоте, уме, здоровье, а это смущало Хатун и напрочь развеяло ее мечты о семейном счастье. И только щедрость, доброта и самопожертвование Бессаза снова могли внушить ей веру... Но нет, Хатун не верила в мужскую добродетель, может оттого, что совсем не знала мужчин или была наслышана о них по пристрастным рассказам неудачливых подруг. Хатун прекрасно знала повадки какой-нибудь овцы или бодливой коровы, которую могла усмирить, прежде чем подоить, но с людьми ей не везло - они почти всегда обманывали и разочаровывали ее.

В тишину жарких улиц неожиданно донесся шум базара за углом.

- Вот где собрались все люди! - вырвалось у Бессаза, ибо на пустых переулках его терзало смутное беспокойство. Думал о встрече с людьми и боялся, что отвык от них за время болезни, и все время вспоминал с содроганием тот день, когда все собрались на пустыре, чтобы поглядеть на черепаху.

У ворот базара он, споткнувшись, остановился: впервые после того злополучного дня видел он толпу - разношерстную, шумную, плутующую... Он даже невольно пощупал свой нос, подергал щеку, хотя все было в порядке, ни один, даже самый проницательный торговец не мог догадаться о его дурном прошлом.

А это прошлое угнетало его, навевало тоску, и Бессазу вдруг захотелось совершить что-нибудь дерзкое, предосудительное, чтобы окружающие увидели в нем человека. Скупить, скажем, у продавца чечевичной каши весь товар, а потом вывалить из котла кашу в яму для собак. И чтобы нищие, юродивые отгоняли собак с проклятиями, ползая вокруг ямы и облизываясь...

Но вместо удальского, дерзкого Бессаз робко предложил Хатун:

- Мне так захотелось каши - простой, грубой... Давно, кажется, с детства, не ел каши. Ваш брат, боюсь, испортил мне желудок вкусными блюдами, - добавил он, чтобы придать своему желанию иронический оттенок. Попробуем?..

- Я люблю чечевицу, - с гоовностью поддержала его Хатун.

И они пошли, сели на низенькие стулья напротив повара, который молча сунул им в руки тарелки с горячей, пахнущей травами кашей.

Сзади - топали, галдели торговцы, да так, что Бессаз в беспокойстве оглядывался, ожидая неприятности.

Казалось ему, что сейчас возникнет перед ним какой-нибудь проказник с хмельным взглядом и схватит его за воротник, смеясь, и закричит: "Смотрите, черепаха ест кашу!" И будет, хам, дергать Бессаза за руку, хлопать по спине, пытаясь схватить за хвост, а Бессаз робко будет стыдить его, мол, не к лицу почтенному человеку такие мальчишеские выходки. И чтобы не получился скандал, Бессазу, может быть, даже придется одобрить поступок хохочущего плута, признавая, что, вполне возможно, на базаре в толпе и бродит переодетая черепаха, которая любит чечевицу, но, простите, сам он вполне нормальный человек, даже состоятельный, с годовым ходом в тысячу золотых динаров, и никогда ни словом, ни поступком не давал повода к таким подозрениям. И чтобы скорее забыть об этом неприятном, готов принять извинения человека, по странному недоразумению принявшего его за зверя.

"Я чересчур мнительный, - решил про себя Бессаз, с трудом проглатывая кашу, - ведь никто в этом городе не знает о моем прошлом..."

Но как бы ни пытался успокоить себя Бессаз, он все равно чувствовал себя одиноким и беззащитным. Пододвинул стул к Хатун и прижался к ее плечу.

Хатун, глотая кашу и посасывая от удовольствия, не чувствовала его прикосновения, и Бессаз уже совсем успокоился, сделался увереннее.

Но едва он забыл о своих подозрениях, явился человек, знавший о его постыдном прошлом, и даже не один, а двое разоблачителей.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});