Слепая вера - Бен Элтон

— Ничего, если я вас озвучу? — спросил техник и, не дожидаясь ответа, повесил на шеи Траффорду и Чантории хомутики с радиоаппа­ратурой. — Здесь не помешает? — добавил он, вынимая липкую ленту и приклеивая маленькие микрофончики к цепям, в которые были закованы пленники.

К нему на помощь уже спешил второй техник.

— Когда эти двое отработают, их микрофоны понадобятся нам для финала, — сказал он.

— Знаю, — раздраженно откликнулся пер­вый. — Я читал инструкцию.

Но главный исповедник еще не закончил свое вступительное слово.

— Вы помните этого ребенка! — сказал он, и на гигантских экранах, установленных по всему периметру стадиона, появилось личико Марме­ладки Кейтлин, главной героини кампании "Чу­деса бывают!". Траффорд с Чанторией тоже уви­дели его на закулисных мониторах, и у обоих на глазах выступили слезы.

— Вы помните, что этого ребенка не смогла погубить корь, — продолжал Соломон Кен­тукки. — Этого ребенка не смогла погубить и свинка. Дважды Любовь насылала на наш славный озерный град ужасный мор, дабы покарать нас за грехи, и дважды этот ребенок оставался целым и невредимым. Я говорю вам, люди, что это было чудо! И я хочу услышать от вас: о да!

— О да! — завопила толпа.

— Храм возлюбил этого ребенка! Мы увидели в этом чудо-ребенке символ надежды! Символ веры Бога-и-Любви в прекрасное будущее всего человечества! Мы ликовали по поводу его чудес­ного спасения в наших церквях и во всемирной сети. Мы превозносили мать этого ребенка как образец добродетели и ставили ее в пример всем женщинам! Я хочу услышать от вас: да, так было!

— Да, так было! — закричали все.

— ГРОМЧЕ! — скомандовал Кентукки.

— ДА, ТАК БЫЛО! — послушно взревела толпа.

— Но потом, братья и сестры! О, что случи­лось потом!.. — и голос Кентукки задрожал от гнева и скорби. Траффорд видел на закулисных мониторах, как священник начал судорожно подергиваться, точно одержимый. — Потом, братья и сестры, чудо-ребенок умер! Эта девочка умерла! И я хочу услышать от вас: о горе мне!

— О горе мне! — повторила толпа.

— Правильно, братья и сестры: горе вам! Ибо приготовьтесь и слушайте, дети мои! Я сказал, приготовьтесь. Я бы даже сказал, прикиньте! Ибо вдруг обнаружилось, что этот чудо-ребенок — вовсе не чудо-ребенок. Сразу после того, как де­вочка пережила свинку и мы снова принялись радоваться, что среди нас ангел, явилась обычная холера и прибрала бедняжку. Она прибрала ее прямо на небо, и знаете, что я вам скажу: в этом нет ничего чудесного. Такое случается каждый день. И позвольте мне сказать вам еще кое-что, братья и сестры! Когда я услышал эту весть, на душе у меня стало тяжело. В моей душе воцари­лось смятение. Зачем Господь забрал эту девочку к себе, если прежде он дважды спасал ее на наших глазах? Зачем он так над нами подшутил? И я хочу услышать от вас: зачем?

— Зачем?! — раздался рев.

— Зачем?! — снова гаркнул Соломон Кентукки.

— Зачем?! — еще раз прокатилось по стадиону.

— Зачем? — прошептала за кулисами опутан­ная цепями Чантория.

— Я скажу вам зачем! — прокричал главный исповедник. — Это была кара! Вот зачем! Наказа­ние за грех! Грешников — на выход!

Грянула музыка, и Траффорда с Чанторией вы­толкнули на слепящий свет прожекторов. Их под­хлестывали сзади кнутами, и они побрели вперед, спотыкаясь, волоча свои цепи между пюпитрами, подставками для гитар и ударными установками, по кабелям и целой россыпи пластиковых буты­лок, которыми была замусорена сцена. Когда они приблизились к главному исповеднику, электрон­ные аккорды стали оглушительными, хор пропел трагические куплеты из рок-оперы, а в небе взо­рвался кроваво-красный фейерверк.

— Итак, перед вам грешники, родители ре­бенка! — выкрикнул Соломон Кентукки. — По­дайте сюда женщину!

Чанторию грубо выпихнули на середину сцены, и она упала к ногам Соломона Кентукки.

— Чантория! — воскликнул тот. — Скажи лю­дям, почему Любовь отняла у тебя твою малютку!

— Потому что мы воспротивились Божьей воле, — сквозь слезы проговорила Чантория. — Мой муж сделал нашей девочке прививку, а я ему не помешала!

На мгновение толпа затихла. Все были пора­жены серьезностью преступления.

— Что ты сказала? — проревел главный испо­ведник.

— Я сказала, что муж сделал нашей девочке прививку.

— Бейте ее! — повелел Соломон Кентукки, и конвоиры принялись стегать кнутами ползаю­щую на коленях Чанторию.

Зрители, довольные предоставленной им воз­можностью полюбоваться, как избивают нагую, закованную в цепи женщину, криками выражали свою ненависть и требовали еще более жестоких ударов, пока главный исповедник наконец не под­нял руку, призывая всех к молчанию.

— Чантория, — торжественно сказал он, — правда ли, что твой муж позволил колдунам вты­кать в вашего ребенка отравленные иглы в тщет­ной попытке обмануть Господа? Правда ли, что твой муж говорил: пусть на небо забирают других детей, но не моего, ибо я обвел Любовь вокруг пальца с помощью колдовства?

— Да, да, это правда! — выкрикнула Чантория, обливаясь кровью.

— И правда ли, что тебя постигла за это ужас­ная кара?

— Да! Господь взял моего ребенка!

— Бейте! — снова скомандовал Кентукки, и снова под ликующие вопли толпы на Чанторию посыпались удары, которые на сей раз довели ее до беспамятства.

— Подайте отца-колдуна! — прогремел глав­ный исповедник, и на середину сцены вытолкнули Траффорда.

— Твоя дочь умерла! — воскликнул Соломон Кентукки.

Траффорд попытался сосредоточиться. Он знал, что у него лишь один шанс сказать нужные слова. Времени на риторические уловки, которые он планировал применить в своем обращении к толпе, уже не оставалось: теперь необходимы были только краткость и ясность.

— Да, главный исповедник! Она умерла. Но не от кори и не от свинки, от которых ей сде­лали прививки. Эти прививки подействовали! Моя дочь умерла от холеры. От этой болезни тоже существует вакцина, но мне не удалось ее достать.

— Молчать! — заорал Соломон Кентукки.

— Прививки действуют! Они дали моей до­чери защиту от тех болезней, ради борьбы с кото­рыми их создали. Слушайте меня, люди!

— Бейте его! — приказал Кентукки, и избие­ние началось.

— Требуйте прививок для своих детей! — кри­чал Траффорд, уклоняясь от ударов. — Вы слы­шите меня, люди? Требуйте, чтобы вашим детям делали прививки!

— Нельзя идти против воли Бога-и-Любви! — воскликнул Кентукки.

— Бог, который убивает детей, желая наказать родителей, не стоит того, чтобы ему поклонялись!

В этот момент, слабея под градом ударов, Траффорд заметил, что звук его голоса изменился, и понял, что ему отключили микрофон. Он услы­шал, как главный исповедник завопил: "Колдун и еретик! Бейте его, бейте сильнее!" Но прежде чем сознание покинуло Траффорда, ему показа­лось, будто толпа на мгновение затихла — словно в ней нашлись люди, каким-то чудом сумевшие понять смысл его отчаянного призыва.

40

Придя в себя, он обнаружил, что его вернули в ка­меру. Понять это ему удалось не сразу, потому что веки у него склеились от крови, ребра, похоже, были сломаны в нескольких местах, а все мышцы так измочалены, что он не мог пошевелиться.

И все-таки, лежа на полу без движения, стра­дая от невыносимой боли, зная, что вскоре его ждет неминуемая мучительная смерть, Траффорд чувствовал своего рода удовлетворение.

В каком-то смысле он победил. Он заявил свой протест. Он высказался, произнес две-три прав­дивые фразы в мире, где правда находилась вне закона. Мало того: он сделал это посреди стади­она Уэмбли, на Фестивале Веры! Четверть милли­она людей слышала его напрямую, и еще многие миллионы должны были услышать в эфире. Храм позаботился о том, чтобы сделать его выступле­ние важнейшим общественным событием, и он воспользовался этим как нельзя лучше. Такое еще никогда никому не удавалось. Никто никогда не говорил правды на Уэмбли, и вряд ли это когда-ни­будь произойдет опять. В стране, где каждый гор­дился тем, что он "личность", хотя на самом деле был лишь одним из гигантского стада баранов, он, Траффорд, сумел доказать свою уникальность. И кто знает, возможно, кто-нибудь прислушался к его словам. Возможно, кто-то в этой громадной толпе понял, что в них есть смысл, и задумался над ними. Даже если Траффорд заронил одно-един­ственное семечко сомнения в одну-единственную голову, можно считать, что его усилия не пропали даром. Он взял верх в борьбе с Храмом. Разве кто-нибудь другой может похвастаться тем же?

И это еще не все. Нет-нет, далеко не все! Он сохранил в неприкосновенности все свои драго­ценные секреты. Его убьют, практически ничего о нем не зная. Им известно, что он сделал своему ребенку прививки, но этот секрет он и сам счаст­лив был разгласить. Зато им ничего не известно о его тайном мире, о его занятиях науками и ис­торией, о его увлечении художественной литера­турой и удивительных фантазиях. Пожалуй, даже если бы они и узнали обо всем этом, то мало что поняли бы: слишком уж злобными и изуродован­ными были их собственные умишки.