Враг на рейде - Демченко Вячеслав Игоревич

– «Проявив незаурядную смекалку, лейтенант Императорского воздушного флота К.И. Иванов точным броском забросил бомбу со своего аэроплана прямо в открытый люк германской подводной лодки, точно шар в лузу на поле для гольфа…»

Кира недоверчиво нахмурила и без того сведенные брови.

– Разве эти ямки на поле для гольфа называются лузами, а не лунками? А шары разве не называются мячики? Этот журналист, по-моему, завсегдатай бильярдной в Греческой слободе и наверняка пьяница. Странно, как вообще такая статейка – бульварного тона – дошла до столичных газет, была перепечатана, да еще попала на глаза великого князя…

Непривычная болтливость Киры в глубине души радовала Кирилла – «волнуется, узнав, что ему скоро ехать», – но радость эта была так глубоко в душе лейтенанта, вернее, в такой ее глубине… В какую он только и мог загнать это свое табуированное, запретное чувство.

Давно уже и бесповоротно Кирилл понял для себя, что не может видеть в своей бывшей подопечной – Кирке – бесполое существо, живую куклу, которая еще так недавно волочилась за ногой старшего брата, словно каторжная гиря. Куда он по своим «взрослым делам» – туда и она со своим плюшевым медведем под мышкой и готовностью разделить все тяготы и заботы его отрочества. Вплоть до наказания под замок в библиотеку.

Теперь же тридцатилетний офицер с ужасом признавался себе, что уже не один год, как видит в сводной сестре «Ее».

«Ее» с большой буквы. Ту самую, о которой мечтаешь всю жизнь, ищешь, даже когда удается окончательно убедить себя, что искать бесполезно, что «Она» – не более чем романтический, литературный мираж.

Теперь же этот мираж, облеченный в плоть и кровь, имел голос – глуховатый, но обворожительный, имел терпковатый запах «Каприза Невы», поминутно заправлял за ухо смоляной виток волос:

– О, вот тут человеческим языком, без этой полупьяной патетики, – встряхнула Кира «Севастопольский биограф». – «Примечание редакции: Ходят слухи, что лейтенант Черноморского авиационного дивизиона Иванов вызван в Петроград для представления Его Императорскому Величеству, чрезвычайно заинтересовавшемуся происшествием…» Когда?

– Я попросил адмирала устроить мне день отсрочки, – наконец-то и сам Кирилл сумел вставить слово в нервический монолог Кирки. – Чтобы Васька успел получить на руки аттестацию. Так что поедем все вместе. Ты, я и Васька с Варварой.

Смугловатое лицо Киры с высокими скулами предательски зарделось… как она сама говорила, «промежуточным» счастьем. Временным.

Впрочем, она быстро взяла себя в руки:

– С балбесом Васькой и занудой Варварой? Да минует меня чаша сия… – притворно вздохнула девушка.

Морская хроника

В ответ на бомбардировку Босфора и турецкого побережья русским флотом германо-турецкое морское командование решило произвести бомбардировку Одессы, где, по сведениям турецкой разведки, было сосредоточено большое количество транспортов и велась подготовка к десантной операции на Босфор.

В операцию против Одессы были назначены два турецких крейсера «Меджидие» и «Гамидие» и эскадренные миноносцы «Муавенет», «Ядигар», «Ташос» и «Самсун», которые должны были вывести из строя возможно большее количество судов, стоявших в Одессе, и нанести повреждения самому порту.

Около 6 час. корабли направились к Одессе, намечая начать ее обстрел с севера. В 6 час. 40 мин. крейсер «Меджидие», шедший за тралящими миноносцами, наткнулся на русскую мину; последовал взрыв с левого борта в районе носовой кочегарки.

Крейсер постепенно стал оседать носом, так что вскоре под водой оказались весь бак и орудия левого борта. Ввиду безнадежного положения крейсера личный состав был снят миноносцами. С целью уничтожения крейсера «Ядигар» выпустил торпеду, которая попала в кормовой погреб. После взрыва крейсер погрузился на дно, так что на поверхности воды остались торчать только трубы, мачты и верхние мостики.

После этого операция против Одессы была прервана, и корабли возвратились в Босфор…

Василий

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

– Нет, Осип, ты не понимаешь, – упрямо помотал головой Василий. – Бывает такая досада. Бывает такой проигрыш по жизни, что даже пустить пулю в лоб… – Васька с такой силой ударил себя в фамильный лоб кулаком с фуражкой, что Карпенко даже испугался на мгновение, не исполнит ли он, таким образом, свою отчаянную угрозу.

– Даже пуля в лоб и то курам на смех, только лишь усугубит твое унижение! – трагически закончил гардемарин.

– Да что такое случилось, Василий Иванович? – не на шутку встревожился старый матрос, пододвигаясь к юноше с дымящейся кружкой.

Всегда, когда надо было утешить маленького Васю, испытавшего «уж в третий раз после обеда» вселенскую горечь разочарования, он величал его по имени-отчеству. Но в этот раз, вспомнив эту его привычку, Васька только скрипнул зубами – «конечно, кому-то тут даже смешно слушать такое».

– В том-то и дело, что ничего, – буркнул он из-под смятой фуражки. – Совершенно ничего не случилось Ты вот, Осип, в мои годы уже что делал?

– Свиньям хвосты крутил, – припомнив, честно признался Карпенко.

– Не важно… – с досадой отмахнулся Василий черным комом фуражки с глянцевым козырьком. – Но ведь ты потом сражался с японцами!

– Как хотите, Василий Иванович, сражался, – осторожно согласился отставной марсовый. – Но потом. Очень потом. Мне к Цусиме уже годков пятьдесят было. С гаком… – он поощрительно протянул юноше кружку с круто заваренным чаем. – Так что до «ваших» японцев времени у вас ого-го сколько.

Матрос наконец-то облегченно перевел дух, заметив, что и Василий Иванович нехотя, но пришел к тому же выводу. По крайней мере взял горячую кружку в холодные пальцы.

– Как мне от свиней было до марса, – с улыбкой в бороду закончил матрос. – Так что не стану вам говорить: мол, на ваш век хватит. Кому-то, бывает, и не хватает. Кто-то весь век свой проживет как свинья, из корыта не выглянув…

Осип пожал плечами:

– Но разве вам Господь не показал еще, какие у него на вас виды имеются? – значительно подытожил матрос и даже поднял для пущей важности над головой узловатый пророческий палец-перст. – Самые что ни есть серьезные.

Похоже, Осип без труда догадался о причине отчаянного положения гардемарина.

Тут, впрочем, и гадать особенно было нечего – все было написано фамильными морщинками поперек скульптурного лба, все было в упрямых серых глазах, глядящих из-под этого лба с самым суровым спросом. К себе.

В самом деле: «Мало того что судьба предательски отвернулась – пропустил самое настоящее и подлинно героическое морское сражение. Сражение, где миноносец, к которому он был приписан, один на один бился с германским линкором!..» – Василий помрачнел так, что вновь испугал Осипа.

Но если тот и пустился в утешения, то гардемарин его не услышал – слишком поглощен был терзанием только что подсохшей раны.

«Теперь в гардемаринских классах все будут наскакивать на него с завистливыми расспросами: что, каково оно под снарядами, хорошо теперь слышишь? А он что скажет? Что у него вместо боевого похода получилось не учебное плавание даже, а сухой ремонт. И то – рабочие с верфи прогоняли, чтоб с веником да бархоткой под ногами не путался, только что в глаза “барчуком” не звали. Ничего он не скажет! А если вдруг вздумает в противовес рассказывать о своем непосредственном участии в разоблачении германского шпиона Бархатова…»

Васька чуть ли не застонал:

«Какого штабс-капитана Бархатова?! Какого, к черту, шпиона?! Если он не имеет права не то что имени его для правдоподобия назвать, звания или должности – вообще упомянуть об этой истории? Как можно, мол, чтобы германский шпион и в Севастополе, на флоте?! А если бы дядя и разрешил рассказать, не называя имен…»

Теперь Василий если и не застонал, то вздохнул так, что Осип вздрогнул и, судя по отчаянным взмахам его кружки, принялся увещевать гардемарина со всем своим южным красноречием.