Как Париж стал Парижем. История создания самого притягательного города в мире - Дежан Джоан

В начале 2000-х годов два самых знаменитых парижских моста превратились в «мосты любви». Их перила теперь покрывают так называемые «любовные замки», на которых влюбленные со всего мира вырезают или пишут свои инициалы, а потом закрывают их и выбрасывают ключи в Сену в знак того, что их любовь никогда не умрет. От Пон-Нёф до «мостов любви» – романтика Парижа менялась и продолжает меняться вместе со временем.

Заключение. Город, который мы видим: меняющийся Париж на картах и картинах

В середине 1850-х годов, ровно через двести лет после того, как Людовик XIV задумал свой «великий план» по переустройству Парижа, началась новая переделка французской столицы, на сей раз по приказу императора Наполеона III. Чтобы претворить свои задумки в жизнь, император поручил ее не знаменитому архитектору или градостроителю, но администратору и технократу, барону Жоржу Эжену Осману. Как и первая перестройка, вторая драматически изменила лицо города. Но хотя проекты Османа были масштабнее, нельзя сказать, что они были намного лучше, поскольку большей частью повторяли образцы, придуманные в XVII веке.

Как подражание садам Тюильри, расположенным в центре столицы, на окраинах города были разбиты парк Монсо и Булонский лес. С севера на юг был проложен новый бульвар, который пересекал город и должен был служить центральной улицей – точно так же, как первый бульвар «обнимал» Париж по окружности. Здания, построенные по обеим сторонам бульваров, сейчас часто называют классическими примерами парижской архитектуры; и хотя они имеют характерные для стиля Второй империи черты – от мансардных крыш до широкого применения камня pierre de taille[6] – типично парижскими они стали еще в XVII веке. Даже площадь, которая, по приказу Османа, стала центральной точкой нового Парижа, площадь Звезды, не была оригинальной – это просто сильно расширенная старая площадь, l’Étoile, возникшая в 1670 году, когда Елисейские Поля были соединены с Булонским лесом.

Поскольку Париж XIX века был во многом высечен по образцу XVII века, неудивительно, что все атрибуты бульваров – от знаменитых парижских кафе до торговых аркад и универмагов – являются увеличенными в объемах версиями моделей, появившихся тогда же. Точно так же фигуры, представлявшие Париж Османа – новая финансовая элита, банкиры; кокотки; стильные парижанки, – можно считать реинкарнациями персонажей, вышедших на сцену французской столицы еще два века назад.

Однако реакция тех, кто наблюдал за перестройкой Парижа XIX века, в корне отличалась от реакции их соотечественников XVII столетия. Парижане, прогуливавшиеся по первому бульвару, с энтузиазмом приветствовали превращение старых крепостных валов в пространство для променадов; жители столицы XIX века вовсе не питали любви к переменам.

В 1857 году поэт Шарль Бодлер ответил на первые шаги Османа стихотворением «Лебедь». «Le vieux Paris n’est plus (Старого Парижа больше нет), – провозглашает поэт и добавляет: – Hélas!» (Увы!) В меланхолическом «увы» Бодлера и печали, которой пронизано стихотворение, отражаются настроения многих парижан, на глазах у которых менялся Париж. Они сожалели о старом и опасались нового. Они боялись, что дух Парижа, который они знали, будет навсегда разрушен новыми бульварами и тем, что они с собой принесут.

Ничто не подчеркивает эту разницу в отношении так ясно, как судьба, постигшая карты французской столицы. Осман, по примеру Людовика XIV, приказал составить две карты: на одной был показан Париж как он есть, а другая представляла собой план будущих проектов. Как и карта Бюлле – Блонделя, эти чертежи были выставлены в городской ратуше. Однако к карте Бюлле – Блонделя люди относились с благоговением, как к символу нового современного города, в который превращается Париж, и тщательно перерисовывали ее в течение нескольких десятилетий. Что же касается карты Османа, то в сентябре 1870 года, когда разгневанная толпа ворвалась в городскую ратушу (это случилось во время восстания против Наполеона III, кульминацией которого стала Парижская коммуна 1871 года), ее лидер разорвал чертежи на куски, выразив тем самым общую ярость и неприятие нового образа Парижа.

Разумеется, парижанам XVII века было легче радоваться переустройству города, потому что оно не подразумевало разрушения уже существующего городского пейзажа, как проекты Османа. Для примера, чтобы проложить бульвар с севера на юг, ему пришлось снести несколько старых и густонаселенных районов на обоих берегах Сены. И конечно, жителям Парижа было проще приветствовать появление самого первого бульвара, потому что «зеленый пояс», задуманный Людовиком XIV, открывал город миру. Тем самым Париж показывал, что ему больше нечего бояться, как гордо объявил король в декрете 1670 года, где он приказывал убрать старые крепостные валы и заменить их аллеей. Новая исключительная система укреплений, которую Людовик XIV возвел у границ Франции, помогала защищать столицу от врагов более ста пятидесяти лет.

Словно по контрасту, к тому времени, как завершились работы Османа, Париж был в осаде, готовый пасть перед прусской армией. В момент, когда город отчаянно хотел защититься, закрыть себя от внешнего мира, страх перед новым достиг своего максимума. Писатель и литературный критик Эдмон де Гонкур выразил общее мнение об «этих новых бульварах без поворотов», когда назвал их зрелищем, «которое приводит на ум некий американский Вавилон будущего». На полотнах современных художников, изображавших столицу, таких как Эдгар Дега или Эдуар Мане, также отразилось отчуждение и охлаждение градуса общественной жизни, ставшее результатом османизации Парижа.

За двести лет до этого те, кто наблюдал за преобразованиями, не имели ничего против того, что город вокруг них меняется. Наоборот, парижане были настолько в восторге от открывающихся перспектив, что спешили поделиться новостями со всем миром и широко праздновали рождение новой городской жизни.

Горожане того периода, когда Париж стал Парижем, использовали все доступные им средства массовой информации, чтобы сообщать о нововведениях. В первый раз за всю историю Парижа его жители оставили такое количество материалов и свидетельств, что теперь мы можем будто своими глазами наблюдать за тем, как влияло на них перевоплощение города. Начиная с 1680-х желающие могли совершать «виртуальные туры» по обновленной столице благодаря новому типу путеводителей, прародителем которого стал Брис. И задолго до этого предшественники Мане создали массу изображений Парижа – начиная от карт и заканчивая полотнами, – на которых они старались запечатлеть каждое новое изменение, каждый новый памятник.

Эти портреты Парижа XVII века воспроизводили новые общественные проекты «в действии» – например, тротуары моста Пон-Нёф, заполненные пешеходами, – и тем самым не только знакомили европейцев с последними городскими достижениями, но и показывали, как можно использовать преимущества современного города.

До XVII века города изображались крайне редко, и только как фон для главного объекта. На миниатюрах в средневековых манускриптах или портретах XV–XVI веков на заднем плане иногда можно увидеть очертания города, скорее обобщенного, чем конкретного. В XVII веке картография получила более широкое распространение, и карты стали гораздо более точными. Первые более или менее верные планы европейских городов появились примерно в середине XVII века. До этого люди зачастую имели весьма отдаленное представление даже о своем собственном городе, не говоря уже о других.

В 1572 году вышел первый том атласа Civitates orbis terrarum («Города мира»). К тому моменту, как был выпущен шестой, и последний том, в 1617 году, читатели уже ознакомились с картами 546 главных городов с четырех концов земли. Редактор Георг Браун и гравер Франц Хогенберг задали новые стандарты в картографии на многие десятилетия вперед. В первый раз европейцы получили возможность сравнить города мира.