Роковая женщина - Майкл Корда

— Мерзкая сука! Ее муж учился со мной в одном классе. Надутый осел.

— Ну, так они сплетничали. Конкретно о тебе и обо мне.

— Ясно. И ты их подслушала?

Она кивнула.

— Мне пришлось выслушать о себе мало приятного.

— Зависть, без сомнения. Ничего иного не приходится ждать от женщин по отношению к другой женщине, более молодой и красивой.

— Возможно. Однако, помимо прочего, они утверждали, что твои дети пытались отправить тебя в отставку и что Роберт пытается это сделать до сих пор. Неужели между вами все настолько плохо?

Он стиснул зубы. На миг ей показалось, что он разгневан до глубины души, но, видимо, он решил сохранять спокойствие.

— Как я ненавижу сплетни! Послушай, Александра — я не хочу, чтобы это прозвучало грубо — но мои дети — не твоя забота.

— Но ведь ты не хочешь, чтобы они знали обо мне, правда?

— Нет. Пока не хочу. Особенно Роберт. — Он махнул официанту. — Здесь готовят чертовски вкусное крем-брюле, — заметил он, приканчивая бифштекс. — Я, должно быть, закажу. В моем возрасте нет смысла подсчитывать калории и беспокоиться о холестерине.

— Ну, ты не настолько стар. — Он разыгрывает старика, думала она, когда ему удобно, но это именно роль, как если бы он притворялся глухим, чтобы избежать разговоров с посторонними. Все мы играем в свои маленькие игры, сказала она себе. Кто она такая, чтобы судить его?

— Достаточно стар, однако, чтобы не беспокоиться о том, что обо мне подумают дети. Ты ведь об этом размышляешь, не так ли?

— Не совсем. Разве дело в детях? Я думала, что это из-за окружающего мира, прессы, света, общественного мнения — или всего, вместе взятого.

— Меня не волнует общественное мнение. И никогда не волновало. Наверное, поэтому я и не стал президентом. — Он мрачно уставился на десертную тарелку. — Сказать по правде, меня не беспокоит, что люди обо мне думают. В этом нет никакого смысла.

— Верно. Но я думаю, — не тревожит ли тебя то, что люди подумают обо мне.

Он потянулся к крем-брюле. Его лицо приняло красноватый оттенок — верный признак того, что он расстроен. Он не привык к спорам, думала она, разве что в кругу семьи. Все остальные, казалось, автоматически подчинялись его желаниям и настроениям. На миг ей показалось, что сейчас гнев вырвется наружу. Я слишком далеко зашла, решила она. Но потом его лицо стало приобретать нормальный цвет.

— Ясно, — медленно сказал он. — Ты боишься, что я стыжусь тебя? Чувствую неловкость из-за нашей связи? Из-за разницы в возрасте?

— Возможно.

Он покачал головой.

— Глупости. Меня это нисколько не волнует. И тебя не должно. Вот попробуй это.

Он положил большую ложку десерта ей на тарелку, и она съела его без энтузиазма. Она никогда не любила сладкого, даже в детстве. Однако заставила себя доесть, как бы в знак примирения, хотя ей неприятно было это признавать.

Баннермэн ел с быстротой и свирепостью парового катка, стремясь уничтожить все, прежде чем заговорить. На вкус это было, решила она, очень похоже на ванильный пудинг, только мягче, но, похоже, это детское питание ему больше всего нравилось. Он вытер губы.

— Хорошо. Я расскажу тебе, что могу, чтобы нам лучше понимать друг друга. Несколько лет назад… — его лицо приняло серьезное выражение, — я попал под проклятье.

— Что?

— У меня в жизни был трудный период. Моя жена умерла. Старший сын, Джон… погиб в… автомобильной катастрофе. При обстоятельствах… — он заколебался. — Ладно, черт с ними, с обстоятельствами, но они были ужасны. Я проиграл борьбу за президентство. Теперь, оглядываясь назад, я даже не уверен, что хотел быть президентом. Но амбиции давали мне чувство цели, понимаешь? В этом, подозреваю, половина привлекательности поста президента. Твой мозг освобождается от всех нормальных жизненных и семейных проблем, которые ты не можешь разрешить. Для них просто не остается места — примерно, как на войне.

Алекса кивнула. Она ничего не знала о войне, и еще меньше о президентстве, но бегство от семейных проблем, которые не можешь разрешить — это было ей понятно.

— Чтобы не ходить вокруг да около — я, вероятно, пил несколько больше, чем это было мне полезно. Пустил дела на самотек. Принял кое-какие решения, о которых потом пожалел. Отказался делать кое-что, что должен был. По-моему, психиатры на своем дурацком жаргоне называют это «кризисом середины жизни».

— Это может случиться с каждым.

— Чертовски верно. Но не у каждого есть сын, который только и ждет, чтобы взять тебя в оборот. Признаюсь, Роберт был чертовски близок к тому, чтобы отправить меня на подножный корм.

— Но что именно он сделал?

— Распустил слухи, что я — алкоголик, маразматик, полностью некомпетентен, нашептывал всем родственникам, что мне нельзя доверять управление Трестом, делал определенные обещания в финансовых кругах, утверждая, что сразу выполнит их, как только встанет у руля. И больше. И хуже.

— А другие? Твоя мать? Прочие родственники?

— Элинор всегда питала слабость к Роберту. Не представляю, почему, но это так. К тому времени, когда я осознал, что происходит, Роберт был почти готов запереть меня в одной из высокооплачиваемых закрытых лечебниц в Коннектикуте и объявить с помощью какого-нибудь шарлатана от психиатрии юридически неправомочным.

— Но это, конечно, не просто?

— Совсем не просто, но можно сделать. И Роберт достаточно умен, чтобы знать, как. И это гораздо проще, когда твой собственный юрист работает против тебя, — а я убежден, что де Витт именно так и поступал. Я был занят, приобретая произведения искусства, у меня появилась мысль об основании нового музея — и это отвлекло меня от происходящего. Потом в один прекрасный день я понял, что собственный штат меня не слушается. Я покупал прекрасную коллекцию современной скульптуры из собраний одного немца — цена была очень высока, но стоила того до последнего пенни — и оставил детали сделки служащим, чтоб не беспокоиться самому, да и в любом случае это была их работа. И совсем забыл обо всем. Когда же, в конце концов, я спросил, где мои проклятые скульптуры, то обнаружил, что мои приказы не были выполнены — так велел Роберт. Честно говоря, мне повезло. Я потерял коллекцию, но очнулся и понял, что происходит, как раз вовремя.

— И что ты сделал?

Выражение лица Баннермэна стало жестким. Порой оно напоминало одну из скульптур, высеченных на склоне горы Рашмор — большей частью, когда ему перечили, или когда он говорил о Роберте.

— Я схватился с Робертом, — мрачно сказал он. — И победил. К счастью, когда дело касается Роберта, у меня есть пара козырей в рукаве. Однако ситуация изменилась, В финансовых кругах, даже среди родственников, полно людей, которые бы хотели, чтобы у руля стоял Роберт. Он бы эгоистично пользовался богатством, а эгоизм всегда выгоден. И Роберт очень коварен. Ты бы удивилась, как легко было бы ему представить нашу… хм… дружбу как доказательство, что я выжил из ума.

Она была искренне потрясена. Издалека Артур Баннермэн казался ей фигурой исключительной властности и силы. Не верилось, что старший сын может запросто убрать его с дороги, если он решит жить личной жизнью.

— Как это возможно? — спросила она. — Он не сумеет шантажировать тебя тем, что вполне невинно.

— Я не упоминал о шантаже. Но Роберт может исказить правду. Он в этом чрезвычайно искусен. Старик, молодая женщина, куча денег, истраченных на искусство, которое большинство людей не понимает… Это можно превосходно обыграть в газетах.

— При чем здесь искусство?

— В этом проекте вся семья против меня — разумеется, с Робертом во главе. Хотя это лишь малая часть наших разногласий. Роберт хочет эксплуатировать богатство, а я хочу использовать его ради добра. Ну, неважно. Это мои проблемы, не твои. Главное — я не хочу, Алекса, чтоб ты была втянута в семейную войну. Ты, конечно, не будешь главной мишенью — Роберта волную только я, однако зачем рисковать? Ты слишком молода, чтобы тебе было что скрывать, но Роберт не поленится измыслить что-нибудь для своих друзей-газетчиков. Как видишь, у меня есть свои резоны. Гораздо больше, чем я тебе рассказал, если быть совершенно честным.

Он откинулся назад и отпил кофе. Алекса обнаружила, как трудно поверить, что молодой человек, чью фотографию она видела в кабинете Артура, оказался расчетливым негодяем, каким обрисовал его отец, но не подлежало сомнению, что Артур воспринимал его серьезно. Его чувства к Роберту были единственным признаком слабости, который она видела в Артуре Баннермэне, и странным образом, от этого он становился в ее глазах еще привлекательнее. Она также была благодарна ему за то, что он столь тактично коснулся возможности, что в ее жизни есть что скрывать — или ему действительно известно больше, чем она знает? Это вполне возможно, подумала она. Артур отнюдь не старый маразматик, каким выставляет его семья. Его может устраивать не знать о ней больше, чем ему хочется, но он достаточно богат, чтобы выяснить все, если по-настоящему пожелает. Хотя в ресторане было жарко, она почувствовала, что по телу пробежали мурашки.