Баланс столетия - Нина Молева

Накануне открытия в Мюнхене двух противоборствующих выставок на всех городских площадях звучали произведения Бетховена, Брамса, Вагнера в исполнении лучших симфонических оркестров Третьего рейха.

…Через годы состоится последний разговор с профессором: «Одинаковая форма всегда означает одинаковое содержание?» — «Что конкретно подразумеваете под формой?» — «Картины с Всесоюзных выставок».

Маца молчит. Потом, как обычно, отвечает резко: «Это не имеет отношения к художественной форме. Это форма зрительной аберрации: то, чего нет и не будет в действительности». — «Фантазия?» — «Обман. Общественный. Гражданский. Человеческий». — «Но критики, в том числе зарубежные, применяют к ним искусствоведческую терминологию. Как будто это в порядке вещей».

Долгая пауза. «Я не доживу. Вы — должны. Все равно встанет вопрос о механизме деформации человеческого сознания. Чем позже это случится, тем хуже. Для искусства. Для идеи социализма».

Иван Маца вступил в коммунистическую партию Венгрии в 1920-м.

NB

ГЕРОЙ СОВЕТСКОГО СОЮЗА

Щиров Сергей Сергеевич — летчик, Герой Советского Союза. Родился в селе Акимовка Акимовского района Запорожской области. Окончил Качинскую авиашколу. В декабре 1941-го в чине младшего лейтенанта командовал звеном, в августе 1942-го стал заместителем командира эскадрильи, капитаном. 13 декабря 1942-го получил звания Героя, майора. В 1944-м в Москве женился. На десятый день после свадьбы его жена была выбрана в любовницы Л. П. Берии.

7 апреля 1949-го Щиров попытался перейти границу с Турцией, чтобы, оказавшись в тюрьме, получить возможность рассказать о своей семейной трагедии. Особое совещание при министре ГБ СССР приговорило его к 25 годам лагерей. После того как Щиров рассказал свою историю солагернику, срок был увеличен еще на 25 лет.

24 сентября 1953-го прокурор Г. А. Терехов допросил Саркисова Рафаэля Семеновича, полковника, начальника охраны Берии.

«Вопрос: Вам представляется список женщин, изъятый у вас при обыске. Назовите, с кем из этих женщин сожительствовал Берия?

Ответ: Ознакомившись со списком, а также продумав вопрос, я восстановил по памяти следующих женщин, о которых я лично знаю, что с ними Берия сожительствовал. Большинство из них я лично привозил к Берии для этой цели. Привозил в его особняк на Садовом кольце. Других женщин я видел, как они посещали Берию в том же особняке, сам Берия говорил мне о них, о том, как он с ними сожительствовал… Вольская Софья Иосифовна — жена Героя Советского Союза Щирова».

После допроса генеральный прокурор СССР Р. А. Руденко принес протест на решение Особого совещания по делу С. С. Щирова. Ему снизили наказание до пяти лет и освободили по амнистии. О реабилитации не было и речи.

После амнистии Щиров попал в психиатрическую больницу в Казани, где скончался 5 апреля 1956-го в возрасте 40 лет. Он имел 15 боевых наград, в том числе два ордена Ленина, ордена Красного Знамени, Кутузова, Александра Невского, Красной Звезды.

Их совсем немного. И они все «вместо». Вместо профессоров университета. Вместо специалистов. Вместо авторов исследований и книг. Они могут всё и доказывают это на деле. Герман Недошивин. Молодой. Ему за тридцать. Прошитая сединой копна черных волос. Блеск очков. Стремительная походка. Всегда приподнято-взволнованный голос. Чтение лекций и активная работа в партбюро факультета. Его главная задача — постоянное пребывание в среде студентов. Разговоры по душам. Обо всем. Кроме фронта, на котором он почему-то не был.

Древнерусское искусство и искусство советское (в смысле единственно допустимого и «нужного народу» соцреализма), искусство западноевропейского Средневековья и XIX века (доказательство извращенчества импрессионистов и им подобных), но едва ли не главное — курс описания и анализа памятников. Иначе говоря, как и что искусствовед, «стоящий на платформе исторического материализма», в картине, скульптуре, архитектуре, графике должен видеть.

Профессор советского толка Всеволод Владимирович Павлов считается специалистом по Древнему Египту. Но это не мешает ему читать весь курс по Древнему миру — Греции и Риму, Ассиро-Вавилонии и Персии, Индии и Китаю. Невысокий плотный профессор тоже ищет контакт со студентами. Составляет списки тем семинарских работ с указаниями, какие «потянут» на кандидатскую, а то и на докторскую диссертации. Захватывающие дух перспективы, за которыми становится почти незаметным телеграфно-словарное изложение материала.

Но оба почти ежедневно мелькавших лектора представлялись университетскими корифеями по сравнению с бесшумно проскальзывавшим в аудиторию призрачно-белым, в венчике жидких пепельных волос Александром Лебедевым с его установочным — так и говорилось! — курсом советского искусства. Неважно, как началась война, неважно, что немецкие войска недавно отошли от Москвы, что страна наполовину сожжена и лежит в руинах, — искусство, в интерпретации высокого партаппаратчика, обязано было доказывать все несомненное преимущество социалистического устройства. Реальная жизнь была здесь ни при чем.

С наступлением зимы Лебедев в одном из залов Зоологического музея, где успели забить фанерой окна, среди гигантских скелетов динозавров и рептилий, при еле теплившейся электрической лампочке проникновенно полушепотом говорил о связи искусства с вредительством, об очистивших «нашу жизнь» недавних политических процессах и, как о естественном их результате, высочайшем взлете советской живописи на прошедшей в 1939-м выставке «Индустрия социализма».

Через десять лет Екатерина Александровна Звиногродская, ведавшая организацией «Индустрии социализма», будет рассказывать, как назначались цены за темы, какими выгодными были сталинские сюжеты (остальные руководители партии куда дешевле!) и как сражались за них знаменитые художники. Половина денег выдавалась авансом, половина по окончании шедевра.

Установка Лебедева была предельно проста. Никаких формальных поисков, главное — поиски темы, в чем и призваны помогать художникам искусствоведы. Полит-комиссары от искусства — какого бы периода вопрос ни касался. Разоблачать, вскрывать, направлять — по сравнению с позицией Лебедева даже страшный академик Андрей Януарьевич Вышинский выглядел опасным либералом. Ведь это он на Всесоюзном совещании режиссеров в начале 1939 года сказал, что формализм есть отставание содержания от формы. Вот за что был арестован и уничтожен Мейерхольд. Для лектора со Старой площади советские классики уже четко определились. Они не подлежали критике. Искусствоведам просто следовало ждать появления очередных шедевров и заранее настраивать себя на восторг по их поводу.

Александр Герасимов, Василий Ефанов, Кукрыниксы, Федор Модоров — в первом ряду. Борис Иогансон с его слишком широкой манерой живописи и Евгений Кацман со слишком мелочной прорисовкой деталей — во втором. 1920-е годы затрагивались только в связи с полной победой соцреализма над «инакомыслящими». Зато каким восторженным полушепотом говорилось о тех, чьи холсты попадали в поле зрения пусть не самого вождя и учителя — великое имя не поминалось всуе, — но хотя бы Поскребышева, его секретаря и помощника, который лично просматривал перед каждой очередной Всесоюзной художественной выставкой отобранные для нее портреты «бессмертного».

Положим, отвергло политически незрелое жюри холст Дмитрия Налбандяна «Сталин в кабинете» — с пронзительно синим окном, красной кремлевской звездой и самолетиком на столе, — а товарищ Поскребышев тут же заметил, выделил, одобрил. Отсюда Сталинская премия и предписание всем художественным музеям страны заказать автору копию за астрономическую цифру, поглощавшую едва ли не годовые их бюджеты.

Шелестящий полушепот — это тоже часть профессии, к тому же признак культуры, в советском ее истолковании, и хорошего профессионального тона. До конца столетия будут одергивать: «Пожалуйста, без эмоций!» Без эмоций — значит, без личного отношения, без внутренней пережитости, в точном соответствии с общим регламентом, установленным теми, кто предпочитает подчиняться.

Водянистые глаза в упор разглядывают каждого студента: на что способен, не выдается ли чем-то среди других, не склонен ли к неуместным вопросам. «Сдавать экзамены будете по моим запискам, и учтите — никаких избыточных сведений. Они невыгодны вам самим — преподавателю трудно будет ставить вам оценки. Тем более никаких рассуждений. Здесь не философский факультет». Известная пианистка профессор Вера Горностаева впоследствии вспоминала, как всех студентов Московской консерватории собрали в Большом концертном зале, где Лебедев зачитывал постановление ЦК о музыке, спотыкаясь на именах, перевирая фамилии даже самых знаменитых, не справляясь с музыкальными терминами.