Вечный хлеб - Михаил Чулаки

— Не начали вспоминать, что с вами было перед инцидентом? Совсем ничего? И фамилии такой не помните: Старунский? Не сталкивались никогда?

Вячеслав Иванович повторял, что нет, не помнит, не сталкивался, а самый звук этой фамилии снова был неприятен, — не до такой степени, как накануне, обошлось без припадков — но неприятен.

Вячеслав Иванович попросил, конечно, Альгиса позвонить в «Пальмиру», объяснить, что случилось, почему не выходит на работу повар Суворов. Вячеслав Иванович думал, что оттуда прибегут сразу же. Но только на третий день появилась тетя Женя — в качестве страхделегата от месткома. Вячеслав Иванович с тетей Женей всегда дружил, рад был ее видеть, но немного сделалось и обидно, что не пришел кто-нибудь из начальства — могли бы уважить.

Тетя Женя тащила большие сумки и даже слегка кряхтела — не потому, что уж на самом деле ей было непосильно, но чтобы показать весомость месткомовской заботы.

— Живой? Ну, слава богу. А на ногу плюнь, ногу можно и новую, главное, чтобы голову починили! Голову-то не заменишь! Вот смотри, чего тут тебе с приветом от наших. Ну не на месткомовскую трешку, конечно. Сразу скинулись, как услыхали о тебе, и просить никого не надо…

В этом месте речи тети Жени Вячеслав Иванович невольно заплакал, растроганный, что его так любят на работе.

—.. Во, аж бананы! Борис Борисыч наш сразу позвонил в «Елисеевский», ну и там, конечно, без разговоров! Сметану ты, я знаю, любишь, творог. Где тут у вас холодильник? Я туда. Во, надписала, чтобы не перепутали… Так что лежи и не бойся ничего! Этот дурацкий акт давно порвали! Как только услышали. Господи, говорю, да вы что? Нашли на кого! Так вот всегда: жуликам раздолье, а на честного человека собак навешивают!

Лечись и ни о чем не думай: порвали и по ветру развеяли!

Вячеслав Иванович с трудом вклинился в короткую паузу — все-таки и тетя Женя не могла говорить, совсем не переводя дух.

— Какой акт? Ты чего?

— Ах да, ты же… — Она преувеличенно закашлялась. — Ну, словом, чепуха это. Не помнишь и — и слава богу! Чепуха! Хотели придраться к объедкам, которые я собираю для твоего троглодита. Не держи в голове!.. А так у нас все по-старому, все тебе кланяются.

При упоминании об Эрике Вячеслав Иванович снова чуть не заплакал, но сдержался и сказал с гордостью:

— Он меня защитил и погиб. Если б не он, меня бы совсем…

Он помнил рассказ Альгиса и потому знал, что Эрик опоздал защитить, но так получалось стройнее, что ли, — а раз стройнее, то и правдивее, — сказал с гордостью и сразу же сам поверил, что так оно и было, и не хотел он больше знать, что Эрик опоздал! Не хотел — и не знал с этой минуты…

А после ухода тети Жени снова думал, что Эрик не смог бы жить под тяжестью вины, зачах бы с тоски… Тут же вспомнилась и вина самой тети Жени: ведь умерла у нее на руках в блокаду годовалая дочка Виолетточка. По-настоящему, это беда тети Жени, а не вина, и все равно трудно ей жить, оттого и выпивает — собирает каждый день свои коктейли из недопитых рюмок. Давно рассказывала ему об этом тетя Женя, он и не вспоминал никогда — а сейчас вот почему-то вспомнил и снова подумал, как это страшно: тащить, как камень на шее, сознание своей вины…

Как ни странно, но неповиновение ноги, боли да и весь комплекс физических страданий беспокоил Вячеслава Ивановича чем дальше, тем меньше. Может быть, потому, что он знал путь к излечению: тренировка и терпение— понятия, близкие ему, сверхмарафонцу. Да и появились уже движения в пальцах! Но тем сильнее мучил провал в памяти — хотя, казалось бы, от него-то как раз не приходилось терпеть никаких особых неудобств. Он снова и снова пытал Виктора Павловича:

— Так что же, так я и останусь полудурком?

А врач отвечал с неизменной смесью уверенности и благодушия:

— Ну-ну, каким еще полудурком? Кто сознает свои недостатки — уже вполне разумный человек!

И как ни странно, это ненадолго успокаивало и даже льстило.

Но перед выпиской Вячеслав Иванович пристал к врачу со всей решительностью:

— Объясните хоть теперь, Виктор Павлович, мои перспективы! Как так: пропал целый месяц из жизни — будто и не прожил его вовсе!

— Нормальное дело при мозговой травме. Если хотите знать, вашему симптому есть специальное название:

ретроградная амнезия. Так что вы не первый.

Вячеслава Ивановича обидело слово «ретроградная».

— Почему ретроградная? Что же я, ретроград? Это потому что продуктами пользовался?

— Да при чем здесь! Просто означает, что запамятовали то, что было до травмы. Зато милиция вас не беспокоит. Тут приходили несколько раз, но я объяснил, что не помнит человек, ничем помочь не может.

Вячеслав Иванович огорчился. Он подумал, что милиция может не поверить, может подумать, что он не хочет помочь.

— Так я же действительно не помню! Вы им хорошо объяснили этот факт про ретроградную?

— Хорошо. Все по-научному. Один особенно напирал, что вы с ним накануне нападения беседовали. А я говорю: какое накануне, когда он предыдущие две недели амнезировал. То есть забыл.

— Неужели беседовал? Вот интересно. Никогда не знал ничего такого.

Вслух он сказал: «интересно», а на самом деле обеспокоился. Но вспомнить ничего не мог. Что за проклятая дыра — эта ретроградная!

— Ну а вернется когда-нибудь память?

— Вообще-то редко полностью. Хоть какой-то кусок пустоты да остается. Но кто вас знает. То, что вы выжили, — ведь сам по себе редкий случай. Так что кто вас знает, марафонцев.

— Сверхмарафонцев, — горделиво поправил Вячеслав Иванович.

Тренироваться! Значит, и против этой ретроградной один путь — тренироваться!

Выписали его через полтора месяца со второй группой инвалидности. Нога наполовину ожила — не зря же он заставлял себя делать по десять тысяч движений в день: сначала пальцами, потом и стопой, да и ежедневные массажи — великая вещь! Наполовину ожила, так что передвигается он теперь сам — правда, с палочкой и очень медленно. Обещают, что постепенно станет еще лучше, и со временем вторую группу заменят на третью, и он сможет понемногу работать. (Про себя Вячеслав Иванович знает, что когда-нибудь снова побежит, но вслух никому сказать не решается.)

Ну а не работать, не прикасаться чуткими пальцами к прохладному пластичному мясу, к упругим овощам, к покалывающим песчинкам панировочных сухарей он все равно не может. Сначала он снова начал делать дома торты. Один он теперь не мог и призвал на помощь Костиса: привозить продукты, наклоняться к духовке. А скоро Костис придумал для него и более интересную работу: готовить праздничные столы для свадеб, дней рождения, юбилеев. Ведь многие празднуют дома — но хотят при этом блеснуть угощением перед гостями. Альгис пустил слух через своих клиентов — и скоро заказов стало столько, что приходилось многим отказывать.

Разделение труда у них четкое: Костису достается работенка по уму, как он сам не устает повторять, — доставать в магазинах и на рынках сырье для будущих шедевров, стоять над горячей плитой, а Вячеслав Иванович усаживается в праздничном доме за столом — и чародействует, охотно при этом давая советы хозяйкам: в нем проснулись педагогические склонности. Часто при этом он впадает в патетику, говорит, что нужно ценить кулинарное искусство так же высоко, как искусство музыки или поэзии, но хозяйки с ним всегда совершенно согласны и жалеют только, что такие умные речи не слышат их мужья и дети.

Одна только странность у Вячеслава Ивановича. В первом же доме, в котором он приготовил стол, ему изящно вручили в конверте деньги — и с ним случился припадок, почти такой же бурный и необъяснимый, как однажды в больнице при упоминании фамилии профессора: он закричал, что делал не для того, что он не такой, что он ради искусства, и при этом чуть не порвал конверт — едва успели выхватить из рук изумленные и испуганные хозяева.

— Я не конвертник, — повторял Вячеслав Иванович, — я не конвертник!

Странное это слово почему-то особенно ему отвратительно. И с тех пор, появляясь в новом доме, он с первых же слов вежливо сообщает:

— Я не конвертник.

И не берет денег за работу.

Деньги за его спиной берет Костис — бывший таксист, разумеется, не может стерпеть такого идиотского идеализма. Но старательно устраивается так, чтобы Вячеслав Иванович не заметил. Всякий таксист— психолог, и Костис понял, что если Вячеслав Иванович вдруг узнает о получаемых гонорариях, как игриво выражается старик, то откажется от заказов раз и навсегда. Ну а тратит гонорарии он фактически на Вячеслава же Ивановича: безотказно возит его по всем делам, что встает в копеечку, а вернее, в рубли при подорожавшем бензине, да и питается теперь Вячеслав Иванович почти все время у них, потому что стал недолюбливать свой пустой дом; и подарки ему хорошие к праздникам…