Призрачно всё - Олег Бондарь

Я расширил круг подозреваемых и пришел к выводу, что исключать нельзя никого. Разве что Марину, которая из-за физической неспособности не могла быть убийцей. И Влад, и Тоня, и даже Наталка… Все они — заинтересованные лица. Влад, как ущемленный в правах хозяин. Девчонки… Не зря они здесь тусуются? Лечащий врач Марины, ее сиделка. Нельзя сбрасывать со счетов прислугу, которая почти не попадается на глаза, но, тем не менее, присутствует и в курсе происходящего.

С такими мыслями я отворил дверь своей комнаты и сразу понял, что с предполагаемым мозговым штурмом придется повременить. У журнального столика, как у себя дома, расположились Тома с Наталкой. На столике — бутылка «Мартини», рядом блюдце с оливками и ломтиками сыра. Бутылка была наполовину пуста, пепельница переполнена окурками. Похоже, ждали меня, если ждали, давно.

Девчонки, обернулись, в руках у обоих стаканы с зеленоватой жидкостью.

«Не комната, а проходной дом», — мысленно возмутился я, наполнил свободный стакан и залпом проглотил приторно-сладкое пойло.

Странно, при виде Наталки ничего внутри не дрогнуло, и сердце не пыталось вырваться наружу. Я мог смотреть на девушку спокойно, ее присутствие не волновало, как это случалось раньше. Вероятно, страсть или влюбленность, которую я сгоряча принял за высокое чувство, не выдержала напора обстоятельств. Иные чувства и переживания затмили прежние, кажущиеся детскими и несерьезными.

Анализировать собственные ощущения не хотелось.

Я посмотрел на Наталку. С боязнью и надеждой одновременно. Жаль было терять чувство, с которым успел свыкнуться, и которое стало неотъемлемой частью. И в то же время я успел ощутить пьянящее освобождение, кажущееся сладким до умопомрачения.

Видно было, что Наталка провела не спокойную ночь. Прическа уложена наспех и небрежно, косметика не скрывала темных кругов под глазами. Но главное не это. Всегда озорные и искрометные глаза казались потухшими, а взгляд поникшим и растерянным.

Чтобы не утонуть в пучине жалости, от нее до любви один шаг, я переключился на Тому. Благо, к ней у меня иных чувств, кроме физического влечения, никогда не было.

Она тоже выглядела не лучшим образом.

Не думаю, чтобы во время моего отсутствия девушки о чем-то переговаривались, делились планами или еще чем-то. Они не испытывали теплых чувств друг к другу, не были подружками и вряд ли ими станут. Единственное, что их объединяло — моя скромная персона.

Они смотрели на меня, я на них. Молчать дальше было неприлично, но и что сказать, я не знал. Не я их приглашал.

Вопрос читался в их глазах. Они желали узнать что-то новое, что им неизвестно. Только ответа у меня не было. А если бы и был, я не спешил бы его выкладывать, не убедясь в их невиновности.

— Влада отпустили, — сказал, чтобы нарушить затянувшуюся паузу и разрядить напряженную игру в молчанку.

Их новость не удивила.

— Его оправдали? — спросила Наталка.

— Не совсем. Отпустили под залог.

Я не сказал ничего секретного, но язык развязался и перестал признавать во мне хозяина.

— Вы снова спускались в подвал? — поинтересовалась Тома.

И я выложил все без утайки: для чего мы спускались и, как снова оказались у разбитого корыта. А потом и о перевернутой вверх дном комнате Иннокентия Вениаминовича.

Они слушали внимательно, изредка отхлебывая по маленькому глоточку. Тоня выкуривала одну сигарету за другой, и небрежно комкала окурки в переполненной пепельнице.

Когда я закончил, Тома вдруг засмеялась. Смех был нервный, истерический, но даже в таком виде казался неуместным.

— А ведь Кеша меня любил… — смех прервался, девушка всхлипнула. — Знаете, сколько раз он мне в любви признавался? А я, дура, всегда отшивала его. Он ведь — настоящий мужик был…

Слезы текли по ее щекам, она смахнула их рукой. Всхлипнула, шмыгнула носом.

— Простите… — поднялась, направилась в ванную.

— Терпеть не могу истеричек.

— Зря ты так, — заступился за Тому и тотчас пожалел.

— Ну, так беги, утешай ее! Заступничек! Бабский угодник!!!

Наталка сорвалась чуть ли не на крик, резко вскочила и бросилась вон из комнаты. Дверь со стуком захлопнулась, и я остался один.

Рехнулись все, что ли?

А может она меня ревнует?

Я налил коньяк, отпил немного и улыбнулся. Возможно, впервые за сегодняшний день.

— Ушла?

Я едва не поперхнулся.

Тома выскользнула из ванной. Я ожидал увидеть зареванную, раздавленную собственными нервами женщину, но взору явилось нечто противоположное. Она не светилась от радости, но и не выглядела убитой горем. Серьезная, собранная.

— Прости за небольшой спектакль, — голос тоже спокойный и привычный. — Я так и думала, что она не выдержит вида зареванной женщины.

— А при чем здесь, Наталка? — никак не мог врубиться в ход ее мысли.

— Странная она. Всюду сует нос, вынюхивает…

Вспомнилось, как недавно Тома меня обозвала шпионом.

— Что лыбишься? Думаешь, свихнулась на шпиономании?

— Ну что ты… — Я прикрыл рот ладонью, чтобы ухмылка не бросалась в глаза.

— Не доверяю я ей.

— Доверять кому-либо в наше время и в наших обстоятельствах — большая роскошь, — сказал нейтральное, первое, что взбрело в голову.

Тому не удостоила мою глупость ответом. Хмыкнула пренебрежительно и плюхнулась в кресло. Талантливая актриса, ничего не скажешь. Ни у кого сыгранная ею маленькая роль не вызвала сомнений.

— Ладно, Наталку ты спровадила, — наконец-то, я совладал с мыслями, увязав их обрывки в подобие целого. — Спрашивается, зачем тебе это понадобилось? — и продолжил после нарочитой паузы, — Напрашиваются два варианта: или ты хочешь сказать мне нечто важное, не для чужих ушей, или…

— Или? — переспросила Тома, в глазах ее мелькнули озорные искорки, но тут же потухли.

— Я о Кеше хотела поговорить.

Мне не хотелось говорить о покойнике, не хотелось слышать о его морально-волевых качествах и мужских способностях. Вряд ли подобная информация приблизила бы к разгадке его смерти и пропаже документов.

— Кеша доверял мне. У него не было здесь ни одной родственной души, ему не с кем было поговорить. Он был большим ребенком, его тянуло ко мне, как дите к матери, хотя ему во внучки годилась. Он был приятным собеседником, умел интересно рассказывать о разных вещах и событиях. Я единственная в этом доме не считала его назойливым, надоедливым, свихнувшимся.

Тома замолчала, по щеке прокатилась слезинка, кажется, настоящая.

— Он часто приходил ко мне по вечерам. Мы пили коньяк, разговаривали. Потом я ложилась спать, а он еще долго возился с бумагами, что-то чертил, высчитывал…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});