Княжна Дубровина - Салиас-де-Турнемир Елизавета Васильевна

Но вотъ насталъ великій день рожденія Анюты. Еще наканунѣ она отдала всѣ приказанія управителю и Ульянѣ. На дворѣ поставили столы для угощенія крестьянъ, пекли пироги, дѣлали сальники, жарили баранину. Въ людской готовили угощеніе прислугѣ, а внизу въ столовой угощеніе для старыхъ слугъ и почетной дворни. Анюта во всемъ совѣтовалась съ папочкой и Машей и спрашивала у Ульяны, какъ бывало при прадѣдѣ. Ульяна все помнила и подавала совѣты. Папочка выразилъ желаніе, чтобы всего было въ волю, кромѣ вина.

— Вина надо умѣренно, чтобы не было пьяныхъ и никакого безпорядка. Для этого надо подносить вино крестьянамъ у другаго стола и чтобъ они подходили поочередно и за порядками смотрѣть одному изъ васъ.

— Митя старшій, сказалъ Ваня.

— Я! за мужиками, да я не сотскій, сказалъ Митя, смѣясь насмѣшливо.

Анюта взглянула на него.

— Папочка, сказала она, — развѣ я не могу стоять около стола, хотя съ Ваней, когда крестьяне будутъ пить за мое здоровье.

— Конечно, другъ мой, сказалъ Долинскій.

— Ну, Ваня, въ такомъ случаѣ ты будешь моимъ адъютантомъ. Хочешь?

— Конечно, милая, сказалъ Ваня со своею свѣтлою улыбкой.

Въ это время пришли сказать Анютѣ, что къ ней пришелъ священникъ.

Она приняла его. Онъ желалъ знать, въ которомъ часу начать обѣдню и будетъ ли молебенъ въ церкви или на дому.

Анюта обратилась къ дядѣ.

— Какъ скажетъ дядюшка, какъ ему угодно.

— Я думаю, сказалъ Долинскій, — что обѣдню надо начать, когда батюшкѣ угодно и ему привычно, а мы уже будемъ готовы.

— У насъ позднюю обѣдню служатъ всегда въ девять часовъ, сказалъ священникъ.

— Такъ зачѣмъ же и мѣнять, отвѣчалъ Долинскій.

— Можетъ для васъ рано покажется.

— Нѣтъ, батюшка, сказалъ Долинскій, — не рано, а еслибы было и рано, мы бы встали; я не считаю приличнымъ заставлять васъ ждать службы Господней изъ-за нашей лѣни.

Священникъ казался довольнымъ и пріемомъ и такими рѣчами и ушелъ къ себѣ.

— Не опоздайте же, сказалъ Долинскій, обращаясь ко всѣмъ дѣтямъ, — это напоминаніе менѣе всѣхъ могло отнестись къ Анютѣ; она привыкла въ продолженіе пяти лѣтъ къ аккуратности и ее никогда не допускали опаздывать.

На другой день, еще до перваго удара колокола, по дорогѣ въ церковь потянулись одѣтые въ праздничное платье крестьяне и разряженные дворовые. Всѣ шли въ церковь съ любопытствомъ увидѣть и разсмотрѣть новую владѣлицу и участвовать въ угощеніи приготовленномъ для всѣхъ. И Анюта уже поднялась, уже сидѣла у отвореннаго окна, въ которое входилъ теплый, ароматами цвѣтовъ напитанный іюньскій воздухъ; она любовалась на роскошь развѣсистыхъ старыхъ деревьевъ, на зелень столѣтнихъ липъ, на сверкавшую между деревьями рѣку, на голубое небо. Она любовалась и чувствовала себя вполнѣ счастливою. Это прелестное, широкое, роскошное Спасское принадлежало ей, а черезъ нѣсколько отъ нея комнатъ слышался говоръ лицъ ей дорогихъ и милыхъ. Она сознавала, что у ней все, все есть.

Ударъ колокола.

— Благовѣстятъ, сказала Анюта. — Ѳеня, скорѣй, давай мнѣ одѣваться. Я не хочу опоздать.

И одѣвалась Анюта скоро. Всему этому ее обучили.

— Что прикажите, спросила Ѳеня.

— Понаряднѣе.

— Я приготовила бѣлое кисейное платье и розовое батистовое, которое угодно.

— Давай бѣлое, да скорѣе, а шляпку съ голубыми бантами.

И какъ была хороша собою Анюта въ своемъ бѣломъ, свѣжемъ, лѣтнемъ нарядѣ — изъ-подъ соломенной шляпки выбивались ея вьющіеся волосы и была она золотистѣе золотистой соломки. Она пошла пѣшкомъ со своимъ милымъ папочкой и со всею семьей своею. Одинъ Митя не поспѣлъ, лакей, исполнявшій должность камердинера, будилъ его разъ пять безъуспѣшно и наконецъ махнулъ рукой на этого барина-соню, какъ онъ назвалъ его и оставилъ его въ покоѣ.

Анюта шла молча.

— Что ты такая грустная, сказалъ ей папочка, котораго она взяла подъ руку.

— Я-то грустная! О нѣтъ, я счастливая, такая счастливая, что мнѣ говорить не хочется, а все благодарить, благодарить Бога.

Долинскій ничего не отвѣтилъ онъ по голосу Анюты узналъ, какъ трепетало и билось ея сердце, какимъ умиленіемъ было оно полно.

Мы не будемъ описывать, какъ она молилась, съ какою радостію, выходя изъ церкви, принимала поздравленія, какъ звала всѣхъ къ себѣ, какъ цѣловала сестеръ и братьевъ. Митя явился къ концу обѣдни, немного заспанный и немного пристыженный, но одѣтый франтомъ и даже съ подвитыми волосами. Выходя изъ церкви, отецъ очень тихо, но серіозно замѣтилъ ему, что такъ поздно не приходятъ въ церковь.

— И всѣмъ дурной примѣръ, закончилъ онъ.

Митя не отвѣчалъ, но надулся.

Чай и завтракъ были готовы, но Долинскій ждалъ священника со крестомъ и пожелалъ завтракать, когда онъ придетъ. Священникъ не заставилъ себя долго ждать, и Анюта просила его завтракать. Долинскій занялся, къ ея великому удовольствію, разговоромъ со священникомъ, а Анюта говорила съ Машей.

Едва кончился завтракъ, какъ наемный столичный лакей доложилъ, что дворовые собрались въ столовой.

Анюта встала и взяла Машу за руку.

— Пойдемъ со мною, сказала она, — мнѣ это въ первый разъ и я немного смущена, никого не знаю, тамъ есть старые слуги моихъ родителей и всякому надо сказать что-нибудь. Помоги мнѣ.

— Для этого я плохой помощникъ, сказала Маша, — но мнѣніе мое такое: попроще, поласковѣе, и будетъ все хорошо.

Анюта вошла, со всѣми раскланялась и сказала:

— Прошу полюбить меня; а я съ своей стороны постараюсь сдѣлать все, что могу для спокойной и счастливой жизни старушекъ и стариковъ, служившихъ моимъ родителямъ; вотъ моя тетушка, она и я все дѣлаемъ вмѣстѣ и сообща. Что она приказываетъ, то и я желаю, и потому прошу всѣхъ васъ исполнять ея приказанія въ точности.

За этимъ Анюта просила назвать ей многихъ стариковъ и старушекъ, спросила гдѣ они живутъ, что получаютъ и обѣщала навѣстить ихъ въ ихъ помѣщеніи, а теперь предложила кушать чай и позавтракать.

— Ульяна Филатьевна. угостите, прошу васъ, всѣхъ гостей моихъ, сказала она и вышла изъ комнаты.

— Смутила ты меня, Анюта, сказала ей Маша, — дѣлаешь изъ меня хозяйку, а я ей быть не могу, не хочу и не желаю.

— Маша, милая, надо, чтобы всѣ знали, что папочка и ты мнѣ замѣнили отца и мать, сказала Анюта серьезно.

Изъ столовой Анюта должна была уже съ папочкой выйти на большой дворъ, гдѣ около столовъ съ пирогами и жаркимъ стояли толпы крестьянъ; она подошла къ нимъ, взяла чарку вина, поднесла къ губамъ и сказала:

— За ваше здоровье, а вы выпейте за мое.

Какъ было условлено, она встала около стола съ Ваней, и крестьяне, не толпясь, чинно подходили, и пили за ея здоровье. Когда эта длинная исторія окончилась, Анюта подошла къ Долинскому и сказала ему что-то. Онъ обратился къ крестьянамъ.

— Племянница моя, сказалъ онъ, молода еще, не управляетъ сама своимъ имѣніемъ, за нее управляетъ попечитель генералъ Богуславовъ, но она желаетъ, чтобы тѣ изъ васъ, которые имѣютъ до нея просьбы или жалобы обращались ко мнѣ и къ ней самой лично. Она и я, мы постараемся все сдѣлать, что справедливо, и помочь вамъ, гдѣ нужно.

Анюта, утомленная обѣдней, угощеніемъ, еще болѣе утомленная впечатлѣнiями и собственными чувствами, ушла въ свой маленькій круглый кабинетъ. Тамъ на столѣ разложены были подарки, это былъ сюрпризъ. Она нашла въ изящной рамѣ портреты всѣхъ своихъ. Папочка и Маша, какъ живые, сидѣли рядомъ и будто глядѣли на нее своими добрыми глазами. Около портрета лежалъ альбомъ, подарокъ Мити и Вани, воротничекъ вышитый гладью отъ Агаши и Лиды, подушка для булавокъ отъ Лизы, Библія отъ миссъ Джемсъ и наконецъ огромный, старомодный, полинявшій отъ времени, изъ краснаго сафьяна футляръ, съ запиской отъ Александры Петровны. Она отъ себя и отъ своихъ сестеръ посылала Анютѣ съ поздравленіемъ и желаніями аметистовое ожерелье и брошь своей матери. Это было прелестно оправленное въ золотѣ украшеніе и Анюта, охотница до камней и золотыхъ вещей, надѣла его тотчасъ, и стряхнувъ съ себя степенную княжну Дубровину, владѣтельницу Спасскаго, побѣжала благодарить своихъ и показать имъ свое прелестное ожерелье. Варвара Петровна до выѣзда въ свѣтъ не отдала ей ея фамильныхъ вещей, и потому у Анюты не было почти никакихъ золотыхъ украшеній.