Спецоперация, или Где вы были 4000 лет? - Ирина Владимировна Владыкина

И ты тоже станешь, если хочешь хорошо жить. Тебе придется подчиниться этой реальности!

— Этой реальности? Ты хочешь, чтобы я подчинился тебе, а не этой реальности! Это не одно и то же. Реальность не состоит из напыщенных снобов, заскорузлых вояк и дорогих вагин.

— Что ты несешь? Ты хоть понимаешь, что ты никто без меня? Что только то, что ты Чавиани важно! Сам по себе ты ничего не стоишь.

— К сожалению. Я это понимаю. Но так больше не хочу. Я не буду твоим мальчиком на побегушках! Достаточно! Я с самого детства старался тебе угодить, быть на тебя похожим. Но это у меня никогда не получалось. Ты всегда был круче, умнее, лучше. Я так думал. Но как я ошибался! Ты бездушный, старый, властолюбивый мудак на службе у Светлоликого!

— Молчать, щенок! Как ты разговариваешь с отцом?! Да и кто он такой, этот Светлоликий! Когда его посадили на трон, он был никем. А я уже крутил большими капиталами, пока он просто таскал чемоданчик, будучи третьесортным гэбистом. Я веду свою войну! Ты даже не представляешь, на что я способен!

— О, я хорошо представляю! Я много раз видел, как ты бил мать, угрожая ей, что убьешь меня! Я видел, как ты бил Офелию! И ты сам мне признался, что собирался убить тысячи безвинных людей своей проклятой вакциной.

— Наука требует жертв!

— А маму ты тоже бил ради науки?

— Твоя мать очень много дерзила мне. А как-то я застукал ее в объятиях моего же охранника.

— Мама была единственных человеком, который меня любил!

— Она предала меня! И тебя тоже! Твоя мать не утонула!

Григорий в бешенстве смотрел на Андрея. Тот помолчал минуту и сказал.

— Она утонула, я сам это видел.

— Я хотел сказать, это не был несчастный случай! Она утопилась. Покончила жизнь самоубийством! Как и Офелия.

— Я бы тоже покончил жизнь самоубийством, живя с тобой! Ты дьявол во плоти! Это ты их обеих довел!

Андрей направился к двери лаборатории. Но Григорий его опередил. Его глаза налились кровью.

— Так, щенок! Вернись и послушай меня! Ты мой сын, ты должен делать то, что я тебе сказал. Иначе я лишу тебя наследства.

— Да лишай. Мне от тебя ничего не нужно. — с облегчением сказал Андрей, удивляясь самому себе: сказать это было не так сложно, как он раньше думал.

— Выкладывай на стол карточку и ключи от машины. Она кстати, стоит у меня в гараже. Я забрал ее у мастера из Деревни, в которую тебя не понятно за каким хреном с твоим дружком занесло. И также соизволь завтра освободить квартиру, где ты живешь. Она тоже принадлежит мне.

— Как скажешь, папа! — Андрей открыл дверь и вышел.

У дверей офиса он заказал такси, которое приехало уже через три минуты. Андрей сел в машину, назвал адрес квартиры, где он жил. И отдался мыслям, которые роем крутились у него в голове.

Внутри все кипело. Он чувствовал себя загнанным в угол зверьком, которому ничего не осталось как огрызаться в естественном порыве самосохранения. Он не ощущал ненависти, но ощущал много злости: к отцу, к себе, к тому миру, в который его пытались затащить. Это был не его мир, мир, который покрывался ржавчиной, разъедая все вокруг: любовь, открытость, движение. Самое мерзкое заключалось в том, что он не знал, в каком мире он хочет быть, он не построил своего, ему некуда было идти.

Эллочка бы сейчас сказала, что его ссора с отцом — это своего рода борьба архаики и модерна. Но он так не чувствовал. Это она, Эллочка, модерн, со всеми его качествами и свойствами: борьбой, свержением авторитетов, стремлением к свободе и новизне. Андрей был другим. Но каким? Он не знал. Он всю жизнь мимикрировал, это было для него очень естественно. Когда он находился рядом с отцом, он был продолжением архаики, когда с Эллочкой — модерна.

Почему вообще отцы пытаются заставить детей делать то, что им представляется правильным? Почему они боятся самостоятельности своих детей? Разве потому, что они их любят и хотят предостеречь от чего-то страшного? Неужели контроль — это любовь?

Нет. Это борьба со смертью. Базовый страх смерти заставляет родителей искать продолжение в своих детях, держаться за то, что есть, всеми силами, сохранять через детей старый миропорядок, чтобы хотя бы таким образом не умереть. Они все равно умрут, битва архаики заранее проиграна. Иллюзия продолжения родителей в детях — вот что движет ими. Кто не боится умереть, тот не будет контролировать детей. А кто боится умереть? У кого нет смыслов. Тогда смысл в детях, в сохранении. И если ты сам не найдешь свой смысл, то тебя сожрут, сожрут твои родители, сожрет старый мир, который жаждет крови тем больше, чем больше он приближается к смерти. Только смысл может стать тем орудием, которое заставит уйти из-под родительского контроля.

Тот же процесс стоит за тем, что Страна начала спецоперацию в Соседней Стране. Вернее так, странная власть начала спецоперацию по отношению к соседнестранной. Достаточно посмотреть на президентов этих стран: вот уж архаика и модерн в чистом виде. Если бог есть, то он точно приколист. Силовик против художника, структура против свободы, старое против нового.

Змей становится злее, требуя новых жертв.

Старое хотело убить новое своими «Градами», но именно это дало возможности новому проявиться и быстро вырасти. Спасибо, папа, за твои грады.

Андрей нащупал в кармане связку ключей, нашел ключ от машины.

— Я бы хотел попросить вас кое-куда заехать и подождать меня немного. — сказал он водителю и назвал адрес дома отца.

Дом Георгия Чавиани был таким же дорогим, мощным и функциональным, как и его кабинет. Андрей привык к нему и раньше как-то не думал, но сейчас отметил про себя, как это все на самом деле убого и не нужно.

Он открыл автоматические ворота своим ключом, поздоровался с охранником и пошел в гараж, где стояла его уже отремонтированная Хонда.

— Ну привет! — поздоровался он с ней, как будто она его понимала. — Я пришел с тобой попрощаться.

Открыл дверь, пошарил рукой под сиденьем, достал биту. Подошел к машине.

— Прости!

Размахнулся и со всей силы ударил по лобовому стеклу. По стеклу разошлась паутина. Он ударил еще раз и еще. Буря эмоций и разрушительная сила охватили его. Он бил по машине, пока не устала рука. А когда очнулся и увидел битые стекла, мятые бока своей когда-то любимой машины, в нем не дрогнул ни один мускул. Он просто выпустил биту из рук, закрыл