Между страхом и восхищением: «Российский комплекс» в сознании немцев, 1900-1945 - Герд Кёнен

Паке в принципе согласился с Радеком, однако полагал, что российская революция является резким предостережением от «неспособности обоих революционных лагерей, пролетариата и интеллектуалов, держать открытыми пути друг к другу». Ибо всякая революция должна быть «по существу духовной», чтобы кровь не лилась попусту. В сближении Германии и Советской России Паке видел веление времени. «Чтобы найти общее новое основание для совместной работы двух столь представительных государств, как германское и российское, я считаю, что ради сближения в разработанных коммунистических формах не нужно жалеть сил. Ибо только такие формы основаны на чувстве всеобщности, они представляются единственным, что исключает подозрение в социальном предательстве и возврате к старым капиталистически-империалистическим формам»{547}.

Однако подобное сближение должно, по мнению Паке, происходить на вечных религиозных основаниях германской и славянской культур. Материализм и макиавеллизм большевистских вождей не препятствуют этому. Их дело приобрело уже более общий смысл: «Ибо российская революция представляется мне, несмотря налицо Медузы, которое она нам открывает, прообразом любой революции. Она затрагивает сущность вещей. Она представляется мне, несмотря на море слез, крови и руины, оскверняющие ее путь, одним из мощнейших событий в истории человечества, таким же мощным, как крах старой европейской цивилизации в мировых войнах, ответной реакцией на который она и является»{548}.

Конституция Тысячелетнего рейха

Такими могучими тезисами Паке начал свой первый доклад «Дух российской революции», который он сделал во франкфуртском Доме народного образования 13 января 1919 г., когда в Берлине еще бушевали бои между спартаковцами и правительственными войсками. Правда, пока что речь идет о «большевизме плюс Россия», читай, о «духе государственного, социального утопизма, сочетающемся с духом восточной бешеной мстительности». России, на его взгляд, все еще приходится сражаться с «социальными последствиями мировой войны, которые сделали бы необходимым большевизм сверху, не приди он снизу».

Но российский большевизм является, по его словам, объявлением всеобщей войны власти мамоны и империализма, и в первую очередь английскому гиперимпериализму, против которого тщетно пытался выступить «подражательный» германский империализм в 1914 г.: «Как борьба против чрезвычайно мощного и самоуверенного империализма и капитализма стран Антанты она [мировая война] была, таким образом, борьбой с негодными средствами. В качестве более мощного оружия, которое некогда повалит это дерево, оставался дух Коммунистического манифеста…»{549}

Таким образом, и в апреле 1919 г. большевистская мировая революция все еще казалась Паке продолжением мировой войны при помощи новых и более подходящих средств, одновременно, однако, имеющих древнее, общечеловеческое значение. Ведь советы, по его мнению, — вовсе не изобретение большевиков, они вырастали постоянно и сами собой в прежних исторических движениях, когда нужно было коллективно взять в свои руки общественные дела. Разве при буржуазных революциях не было коллегий, городских советов, наблюдательных советов? Петроградский совет рабочих депутатов есть «все это одновременно и еще много более».

Разумеется, сначала речь шла о жесткой непримиримой диктатуре. «Декларация прав трудящегося и эксплуатируемого народа», которую провозгласили большевики, по мнению Паке, «еще полна трубных звуков классовой войны» и «своим грозно занесенным кулаком нацелена в лицо всей нынешней западной цивилизации»{550}. Но совершенно по-иному звучит уже текст конституции Российской Советской Федеративной Социалистической Республики, «возникшей в ходе совещаний экспертов по марксизму: Ленина, обладающего широким кругозором и хитроумного как Одиссей, практика Рыкова, культурно эрудированного Бонч-Бруевича, юриста Рейснера, историка Покровского». Этот текст представляет собой набросок гибкой и поддающейся приспособлению системы, «которая в том виде, как она обрисована, задумана для всего мира, вплоть до жителей Америки и Индии». Да, эта конституция, считает Паке, в ее основных чертах уже является «конституцией Тысячелетнего рейха»: «Она как будто создана для того, чтобы однажды от тупых форм диктатуры масс и рабов перейти к формам диктатуры разумных, работающей с минимальным аппаратом»{551}.

В этой «диктатуре разумных» проекты будущего, намечавшиеся Паке, сочетались с его московским опытом, полученным в кругу тех притягательных представителей власти всемирно-революционного покроя, которые, будучи интеллектуалами (часто еврейского происхождения), становились основателями великого государства особого типа, подобно «пролетарским Наполеонам» или «новым варягам». В них был заложен дух российской революции: «Типичными являются не дурные попутчики, а вожди, люди идеи»{552}. Их поражение было бы равносильно продолжению мирового господства западного капитализма и империализма. Мир, каким его обрисовали в Версале, считал Паке, приведет к обобществлению революции, как насильственный Брест-Литовский мирный договор в конечном счете привел к распространению революции в Центральной Европе. Его это не пугало, пусть даже на улицах немецких городов шли бои: «Будь что будет!.. Тем раньше — возможно, уже через несколько месяцев — мы увидим, как рабочие по эту и по ту сторону Рейна снова объединятся, как будут восстановлены наши границы на востоке и на юге»{553}.

Тогда Германия, выступив на стороне России, образует острие мировой революции, направленное против Версаля. А это приведет к возрождению духа 1914 г. в революционно преображенном облике: «Дух августовских дней 1914 г. был не только безумным опьянением власти у народа, рвущегося к мировому господству. В нем нас еще больше охватило предчувствие духовной германской судьбы, предопределения. Нам, немцам, выпала колоссальная задача — я буду пользоваться более сухими выражениями — сделать то, чего хочет и хотел человек российской революции и что этот человек из-за недостаточности средств или их топорности, возможно, еще не сумеет завершить могучими первыми шагами его нынешней революции. Мы также возлагаем нашу надежду, нашу единственную, великую надежду на революцию всего человечества, ту революцию, которая о народах и континентах мыслит в духе конституции Советской республики…»{554}

Но обновленная «германская мировая буржуазия» может возникнуть только после гибели старой буржуазии, продемонстрировавшей свою историческую несостоятельность, и как результат духовно-морального оплодотворения «духом российской революции». Ибо: «Поставить проблему борьбы против капитализма в его формах частного и государственного эгоизма безусловно с железной твердостью — в этом состоит непреходящее значение и первенство российской революции, в этом заслуга хулимого большевизма, в этом его утопизм действия»{555}.

Мировая война иными средствами

Паке считал вполне возможным, что подобный революционный поворот, если такого же не произойдет в странах Антанты, перейдет в новую глобальную конфронтацию, в которой «союз могущественных, вооруженных, сытых и высокомерных наций» будет противостоять «группе обедневших государств», включающей и Германию: «Тогда действительно проблему мировой войны, которую русские на свой грубый лад намеревались превратить в мировую революцию, надо будет поставить заново… Но тогда мы с полным спокойствием могли бы подождать и сказать: мы еще не знаем, кто является победителем в мировой войне»{556}.

Судьба Германии в любом случае зависит от ее связи с Россией. Ибо даже если большевики будут свергнуты, «в будущем перед нами предстанет совсем другая Россия, отнюдь не наивная, весьма предприимчивая, занятая идеями, пробудившаяся в национальном и человеческом отношениях Россия». Перед этой страной у Германии есть долг, который и для нее является величайшим шансом: «Английский империализм пришел в Россию только со своим золотом, с теннисными ракетками и политической деятельностью своих лож; а германский — с людьми, со своими заводскими мастерами, своими держателями акций, своей средней, коммерчески деловитой интеллигенцией и с Флотским союзом». Эту добрую традицию тем более необходимо продолжить сейчас, после мировой войны и революции: «Нынешняя прогоревшая Россия нуждается в умной рабочей силе. Ей в большом количестве нужны помощники, заводские мастера, инженеры, чтобы посредством восстановления хозяйства спасти то, что было приобретено в ходе революции и одновременно поставлено на кон…»{557}