Перемирие - Лилия Баимбетова

Он растерянно смотрел на меня светлыми северными глазами.

— Ведь нет же?

— Пожалуй, что так, — сказала я, но думала я совсем другое, — Твоя невеста живет в деревне?

— Да, в Выселках.

— Ты тоже оттуда родом?

— Нет, я из Поречено, это на другом берегу реки.

— Ясно, — сказала я рассеяно, обрывая висящие кончики бинта.

— А знаете, госпожа, — сказал Оттис, — моего младшего брата забрали Охотники.

— Да что ты? — сказала я, — И давно?

— Да лет пять уже.

— Понятно. Ну, что ж, рука твоя в порядке, — сказала я, спрыгивая с телеги, — Я пойду.

— Расскажите мне про Границу

Я споткнулась, выровняла шаг и оглянулась на него.

— Что же, — сказала я, — Расскажу, ладно.

Но его вопрос поставил меня в тупик. Я шагала рядом с медленно едущей телегой и молчала. Граница… Космический рубеж, отделяющий одну реальность от другой, человеческий мир от нечеловеческого. Но для меня, в сущности, она не была рубежом, это была та нить, на которую была нанизана моя жизнь, то русло, по которому она текла. Представьте себе, например, обычную полевую дорогу, две полосы обнажившейся земли среди луговых трав. Любая граница — полей ли, имений или даже целых государств — может проходить по ней, но если ты стоишь на дороге, для тебя это не граница, отделяющая одно от другого, а дорога, по которой проходит твой путь. Но думая о Границе и о том, что рассказать этому мальчику, я увидела своим внутренним взором лишь быструю речку, несущую свои мутные воды среди глинистых берегов.

Я шагала, опустив голову и глядя на свои сапоги. Я думала о Границе, и меня вдруг охватила тоска по моему миру, по неярким степям, по мутным рекам с берегами, поросшими кудрявым кустарником, по теплу и свету, заливающему мир от горизонта до горизонта. И я не находила слов, чтобы описать все это, передать другому человеку свое представление о реальности…

— Граница — это, в сущности, Черная речка, — сказала я, наконец, — На том ее берегу начинаются уже земли Воронов. Речка эта маленькая, мелкая, в любом месте можно перейти вброд. На нашей стороне есть множество хуторов и замков, и очень близко от Черной речки, всего в двух-трех лигах, а на вороньей стороне поселений нет. Они, вообще-то, не живут на одном месте, только женщин и детей держат в деревнях — дальше на юге, где пески и жарче, чем в степях…

— Они живут, как горсты? Кочуют табором? — вставил Оттис.

— Н-нет. Они, вообще-то, все вместе не живут, перемещаются по двое, по трое, как и мы. У нас говорят — отряд, но в отряде может быть сто человек, бывает и больше, и вместе они никогда не собираются. Мы всегда действуем тройками или пятерками, и Вороны тоже. Они постоянно в действии, понимаешь? Они нападают на торговые караваны и на хутора, они угоняют скот и сжигают дома. Но иначе им нечего было бы есть. Они живут грабежом, сами ничего не производят, а оружие и все остальное меняют у истереев на скот или на украденные товары…

— Я слышал, они угоняют женщин, — сказал Оттис.

Я посмотрела на него. Его круглое мальчишеское лицо выражало живейший интерес. Девушка, сидевшая за ним, тоже прислушивалась к нашему разговору, хоть и не поворачивалась в нашу сторону.

— Да, — сказала я, — молодых, сильных девушек, способных родить. Ходят слухи, что среди Воронов нет женщин.

— Это правда? — спросил изумленный тонкий голос.

Худенькая девушка с покрасневшим носом смотрела на меня. И Оттис тоже удивлялся.

— Вряд ли, — сказала я, — мне кажется, так не бывает. Хотя они, вообще, странная раса.

— Они похожи на людей, — пробормотал Оттис, несомненно, вспоминая в тот момент нильфов, которые на людей уж точно не были похожи. Я с усмешкой подумала об этом, и вдруг в памяти моей всплыли слова дарсая. "Они похожи на вас, как никто из нелюдей", — так сказал он, и я вспомнила это, и мне на секунду стало страшно.

— Да, — согласилась я, — на людей они похожи. Но только внешне, Оттис.

Резкий порыв ветра заставил меня замолчать, он был настолько силен, что я задохнулась. Я отвернулась от ветра, вытирая выступившие слезы. Разговор прервался.

Вокруг нас было все то же мрачное ущелье. На телеге впереди нас сидела Инга в зеленой шубке и зеленом блестящем платке, и дети ее сидели там же. Изредка до нас доносились детские голоса и тихий голос Инги, напевавшей какую-то песенку.

— А Охотники? — спросил вдруг Оттис, заглядывая мне в лицо.

— В каком смысле? — вяло спросила я.

— Как они живут?

— Ну, — сказала я, поддевая мелкие камушки носком сапога, — до шестнадцати лет дети живут в детских казармах. Учатся владеть оружием, ездить верхом, ну, и все такое. Когда Охотнику исполняется шестнадцать, ему присваивается звание мерда, низшее звание рядового. В сущности, весь наш жизненный уклад скопирован у Воронов — много-много веков назад. Все то же самое. Как у нас мердом становятся в шестнадцать лет, так и у Воронов звание харадая присваивается в шестнадцать. И у нас, и у них есть три звания рядового: у нас — мерд, адрай, торренс, у Воронов — харадай, харад, хард. Единственное — это то, что у Воронов присвоение любого звания четко привязано к возрасту. У нас не так. Ну, еще у них три звания офицера (ирис, хонг, веклинг), а у нас только одно — кейст, но они и живут гораздо дольше людей. В три — в четыре раза дольше. Но если у Воронов очередное звание связано с возрастанием уровня духа, то у нас не только с этим. Что такое Охотники, что делает человека Охотником — способность ощущать приближение Воронов, способность читать их намерения. Детей с такой способностью рождается немного, Оттис, — я посмотрела на него, потерявшего так младшего брата, я, дитя, отобранное некогда у родных и превращенное в Охотника, — поэтому любого такого ребенка, которого обнаружили, забирают обязательно. Граница нуждается в защите, Оттис, хотя Вороны — далеко не нильфы, они никогда по-настоящему не угрожали безопасности человечества…. С годами эта способность чувствовать Воронов совершенствуется, совершенствуется и дар предвидения. Так и случается, что Охотники, люди, рожденные людьми, идут по тому же пути, что и Вороны, по пути духа, как его Вороны называют. Я не знаю, как это происходит у Воронов, Оттис, но у нас, когда твой дар предвидения возрастает настолько, что ты можешь предсказывать передвижения Воронов на достаточно большой территории, ты становишься тцалем, стратегом, призванным определять стратегию передвижений одного какого-то отряда. С возрастом эта способность растет — растет и охват времени и пространства. Так этот дар — дар предвидения приводит нас туда, куда идут Вороны, в совершенно иные, странные миры, где нет материи, а есть только дух. Те из Охотников, кто может уходить в те миры, становятся хэррингами, провидцами. У Воронов визиты в те миры начинаются раньше, еще в возрасте стратега, но у них тоже есть провидцы, они называются сонгами. Так Вороны приходят к тому, с чего начинаем мы. Мы сначала учимся предсказывать будущее, а они — уходить в миры духа. Совершенствуясь в своем знании, мы ступаем на пути духа и приходим в те миры. Вороны же, совершенствуя свой дух, со временем обретают дар предвидения. Провидцы, что наши, что вороньи, в схватках не участвуют. Советы провидцев контролируют стратегов. И только, в сущности…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});