Чтобы мир знал и помнил. Сборник статей и рецензий - Жанна Долгополова

В других книгах и выступлениях Дугин говорит о непрекращающейся дуэли цивилизаций, о невозможности разрешить конфликты между несовместимыми культурами и неизбежности большой войны континентов, из которой России предначертано выйти новой мировой державой. В его версии Россия не остров, не цивилизация, а новая Евразийская империя, которая станет лидером в противостоянии странам НАТО и одержит победу (в союзе с традиционными режимами Азии) над проникнутым тоталитарной логикой либерализма североатлантическим миром.

Биллингтон сочувственно относится к трудностям демократизации, с огромным уважением говорит о российских интеллектуалах, активно участвующих в этом процессе, и видит в современной России много примет демократического обновления. Прежде всего, это подъем регионального самосознания (в противовес централизованному управлению), похоже возрождающего традиции предреволюционного областничества (областной автономии). Так, в местах далеких от Москвы, на севере и в Сибири, некоторые регионы добились многих культурных и экономических успехов самостоятельно, без центрального руководства, за что, правда, навлекли на себя очередные политические санкции «центра». Биллингтон видит демократизацию и в том, что у России проявились «женские черты»: страна перестала зваться «отечеством» и «отчизной», а стала «родиной» (в духе серебрянного века), в политической жизни страны заметную роль играют женщины и даже «бабушки», те самые, которые во время августовсго путча 1991 года уговорили солдатиков на Красной площади не стрелять. Религиозный элемент этого события так покорил ученого, что, описав его впервые в «Преображенной России…», он неоднократно возвращается к нему и в рецензируемой книге.

При этом исследователь очень внимательно относится к многочисленным пессимистическим («скверным», «более скверным» и «совсем скверным») сценариям демократизации, согласно которым экономика страны ухудшается, власть устанавливается авторитарная, а диктаторские азиатские режимы становятся друзьями-союзниками. Одни из них написаны остроумно, проницательно и предупреждающе, как «Опасная Россия» Ю. Н. Афанасьева, другие – дидактически, да еще и с амбивалентными рецептами спасения России, как книга А. П. Паршева «Почему Россия не Америка: книга для тех, кто остается здесь», третьи – угрожающе, как триптих «Геноцид: октябрь 1993 – август 1998», автор которого С. Ю. Глазьев, по словам Биллингтона, похоже, готовит «красно-коричневую» оппозицию либеральной демократии.

Как историка культуры, Биллингтона особенно привлекают оригинальные взгляды российских ученых на самобытный русский жребий. Он подробно останавливается на работе двух историков – германиста Ю. С. Пивоварова и монголоведа А. И. Фирсова, разработавших новую дисциплину «Россиеведение», призванную объяснить, как сложилось уникально российское общество, и подвести к мысли, как новая Россия может отряхнуть прах самодержавного наследства. Основой россиеведения является теория русской истории, а сердцевиной последней – «русская система», унаследованная от монгольских завоевателей. Основные два элемента «русской системы» – это «русская власть» и «популяция», находящиеся в постоянном взаимодействии, а третий элемент – «лишний человек», носитель свободы, не принадлежащий ни популяции, ни власти, доказательство незакрытости «русской системы».

С самого начала специфика «русской власти» заключалась, во-первых, в ее моносубъектности, то есть она не договаривалась с другими субъектами, а подавляла всех других, претендующих на субъектность. Во-вторых, «русская власть» никогда не создавала государственных политических институтов в западноевропейском смысле, а заменяла их «функциональными органами» в виде особых слоев: в Московской Руси – боярства, в России XVIII века – дворянства, XIX века – бюрократии, в XX веке – партийной номенклатуры; и своего рода «чрезвычайных комиссий», как опричники Ивана Грозного, гвардейцы Петра Великого или чекисты большевиков. Работники этих органов набирались из разных общественных слоев и возносились по положению над обществом в целом. Но на каждом новом повороте истории, укрепляя свои позиции, власть устраивала чистку существующего «функционального органа», вырывала из социального пространства новый сегмент и формировали из него новый «функциональный орган». Так были перемолоты боярство и дворянство, казачество, чиновничество и партийная номенклатура.

На таком взаимодействии власти и населения в определенное время и на определенном пространстве и основана вся русская история. Исчерпав все «привластные» слои, власть начала черпать из собственной популяции России, став в итоге при коммунизме единой «властепопуляцией». А средством подобного изменения был опять же перемолот, какого не знала еще доселе русская история: «…все молотили всех: власть – популяцию, популяция – власть (в виде доносов и разоблачений «снизу»), власть – власть (апофеоз – 1936–1938 гг.) и, самое главное, популяция – популяцию («войны в коммуналках»)… Внутрипопуляционная (и одновременно внутривластная) война – это война всех против всех, война, где побеждает сильнейший, где правят страх и стремление выжить любой ценой».

Пивоваров и Фирсов считают, что Россия может стать демократической страной, если она демонтирует сложившуюся «русскую систему», то есть если в стране появятся люди и организации, независимые от центральной власти, которые создадут «политическую сферу» (внутри которой могут играть разные интересы), никогда прежде в России не существовавшую, а государственной власти достанется роль арбитра. Если Россия хочет научиться понимать политику и демонтировать бюрократические структуры, обеспечивающие сверхконцентрацию власти, ей нужно освоить современные общественные науки – политологию, социологию. Многие демократы вкладывают все усилия в обучение молодого поколения.

Хотя некоторые новые доктрины русской национальной идентичности более экстремальны, чем другие, Биллингтон отмечает, что они не несут радикального разрыва с прошлым и не содержат элементов самокритики. Скорее, они перекладывают бремя ответственности за проблемы русского общества на других – внутренних и внешних русофобов. Общим элементом новых доктрин является в большей или меньшей степени авторитарный национализм и отношение к Западу от безразличного до враждебного.

Большой заслугой этого беспристрастного обзора современных доктрин русской национальной идентичности в книге Биллингтона является обоснованно представленный набор мыслей, почти неизвестных на Западе. Этот обзор является важным элементом в понимании современных культурных и политических изменений в России и ее отношения с окружающим миром и, в частности, с Западом.

2004 г.

От составителя: книга James H. Billington. Russia in Search of Itself переведена на русский язык и опубликована: Джеймс Биллингтон. Россия в поисках себя. Москва, РОССПЕН, 2005 г., 220 с.

Все пережить и все пройти…

Воспоминания пианиста Владислава Шпильмана

Wladyslaw Szpilman. The Pianist: The Extraordinary True Story of One Man’s Survival in Warsaw, 1939–1945.New York: Picador USA, 1999, 221 p.

Я досмотрела фильм Романа Поланского «Пианист» до последнего титра и тут же поспешила в книжный магазин за мемуарами героя фильма Владислава Шпильмана «Пианист: необычайная и подлинная история о выживании одного человека в Варшаве 1939–1945 гг.». Написанные сразу после войны, воспоминания пианиста были изданы в 1946 году в Польше, озаглавили их тогда «Смерть города», но книгу вскоре изъяли из библиотек, и она на десятилетия выпала из культурной памяти страны. Были, правда, попытки переиздать ее в начале 1960-х годов, но результатов они не принесли. И только в конце девяностых, после того как воспоминания Владислава Шпильмана опубликовали в Германии, их переиздали в Польше, а вскоре появился и английский перевод.

В переиздание мемуаров Владислав Шпильман внес единственное изменение – национальность своего последнего спасителя – немца, которого в 1946 году пришлось назвать «австрийцем» (австрийцев, одураченных и захваченных фашиствующими западно-германскими немцами, послевоенная цензура, скрепя сердце, не возражала допустить в ряды «хороших»). Новое издание интересно еще и тем, что в нем есть предисловие, послесловие, приложение и несколько фотографий. В предисловии сын Владислава Шпильмана – Анджей, уже много лет живущий в Германии, рассказывает о до– и послевоенной работе отца. Послесловие, написанное известным немецким поэтом Вольфом Бирманом (его отец погиб в 1943 году в печах Освенцима), знакомит с жизнью немца Вилма Хозенфелда, спасавшего Шпильмана в последние месяцы войны. В приложении – отрывки из дневников самого Вилма Хозенфелда, которые он успел переслать домой перед отступлением из Варшавы.