Эшафот забвения - Виктория Платова

Он вернулся в комнату и остановился в дверном проеме.

– Кто это был? – спросила я.

– Ева… Боюсь, тебе… Нам придется ехать на студию, Ева.

– Что-то срочное?

– Звонил твой приятель.

– Дядя Федор? Я же договорилась с ним… Что-то случилось?

– Боюсь, что да. Убили вашу актрису.

Я похолодела, сидя в самой середине жаркой постели, я едва не потеряла сознание, нет ничего тайного, что не стало бы явным. Я не испытала чувства облегчения от этого, я представила себе сухой неистовый профиль Бергман: столько ненависти впустую, столько усилий напрасно – и все для того, чтобы обнаженный молодой человек сказал обнаженной женщине в квартире где-то на Якиманке: “Убили вашу актрису”.

– Ее тело все-таки нашли? – бесцветным голосом спросила я.

– Ты.., ты говоришь об этом так, как будто все знаешь. – Митяй во все глаза смотрел на меня.

– Да, я знаю. Нужно было рассказать тебе… Я знала об этом с самого начала. Наверное, я первой обнаружила труп.

– О чем ты говоришь, Ева?! – крикнул он. Сейчас я все расскажу ему. Господи, какое счастье наконец-то выговориться. То, что смерть актрисы скрыли, то, что она прошла незамеченной, как и большая часть ее жизни, – в этом была величайшая несправедливость. Теперь хоть это можно исправить.

– Я говорю об Александровой.

– Ну при чем здесь Александрова? Речь идет об убийстве.

– Ну да.

– Речь идет об убийстве, и ты не можешь об этом знать. Ты просто не можешь, не можешь знать об этом.

– Я сама видела тело.

– Да что с тобой, Ева?! Как ты могла видеть ее тело? Ты могла видеть только мое тело, только мое, слышишь. Ничего другого. Потому что ее убили сорок минут назад.

– Кого?!

– Бергман. Сорок минут назад убили Фаину Францевну Бергман. Прямо на съемках, в перерыве.

Вцепившись в край простыни, я смотрела на Митяя и не слышала, что он говорит. Бергман нельзя убить, потому что это именно она заколола свою конкурентку.

– Как – “убили”? Этого не может быть!

– Твой приятель ничего вразумительного не сказал. Он твердил, что ты должна приехать. Я поеду с тобой, Ева.

…Когда мы уже собрались уходить, раздался еще один телефонный звонок, гораздо более короткий, чем предыдущий. Митяй не принимал деятельного участия в разговоре, лишь в финале ограничился двумя односложными “да” и фразой “я постараюсь”.

– Думаю, тебе не стоит ехать, Ева, – сказал он мне, положив трубку.

– Федор наплел тебе с три короба. – На минуту я даже перевела дух, ну, конечно же, дитя порока дядя Федор решил разыграть меня, никакого убийства нет и в помине. Но почему такая странная шутка? Должно быть, флюиды не отомщенного убийства носятся в воздухе и с ними нужно быть поосторожней, их можно легко подцепить при пожатии рук или легком покашливании.

– Нет. К несчастью, твой приятель сказал правду. Звонил босс, он подтвердил это. И просил меня – если я, конечно, тебя увижу, пока не появляться на студии… Пока все не уладится.

Значит, это правда, никакой надежды на жестокую шутку.

– Я поеду. Мне нужно.

– Нет, лучше тебе не ехать.

– Неужели?

– Хорошо. Я прошу тебя не ехать, иначе…

– Иначе – что? Применишь силу к дамочке, с которой переспал?

– К женщине, которую люблю, – с отчаянием в голосе поправил Митяй. – Но я не применю силу. Если ты хочешь….

– Мне нужно.

– Тогда едем…

* * *

…Вот и все. Ни единой мысли в пустой голове, кроме навязчивого рефрена – “этого не может быть, этого не может быть, этого не может быть”, впору подобрать какой-нибудь популярный мотивчик. Вот и все, господа присяжные заседатели, защите стали известны новые обстоятельства дела, которые полностью снимают вину с обвиняемой: она убита так же, как и жертва. Заседание окончено, вердикт вынесен.

Невиновна.

Подсудимую освободить из-под стражи в зале суда.

– Этого не может быть, – твердила я Митяю все время, пока мы добирались до студии, – этого не может быть.

Но если это правда – все твои аналитические записки на глянцевых грамотах гроша ломаного не стоят; реальной остается только одна: “Я ЗНАЮ, ЧТО ВЫ ЗНАЕТЕ. ЗАЧЕМ ВЫ СКРЫЛИ ТО, ЧТО ПРОИЗОШЛО…"

Мне стало не по себе.

То, первое, убийство еще можно было как-то объяснить, она выглядело почти домашним, почти уютным, с вполне убедительным мотивом. Такое убийство под силу раскрыть даже практиканту отдела по расследованию тяжких преступлений, никаких экстраординарных следственных действий – ищи, кому выгодно.

– Может быть, дядя Федор ошибся, – вслух пыталась убедить я себя. И Митяя заодно, – дядя Федор известный паникер. Или ты чего-то не понял, Митяй. Может быть, это еще одна его дурацкая шутка. – Я не хотела верить в очевидное, и эта спасительная мысль случайно забрела мне в голову, а я тотчас же уцепилась за нее:

– Может быть, он просто хотел выманить меня, он обожает такие штучки.

– Я не думаю, что дело обстоит именно так, – сказал Митяй. – Кравчук подтвердил, что это правда. Что это произошло на самом деле.

– Ты просто не знаешь Федора. – Я совсем не слушала Митяя.

– Во всяком случае, голос у него был достаточно серьезным. И потом: шутить такими вещами – это законченное скотство. Я просто слышал, как он говорил. Так не разыгрывают. Тем более я не думаю, что они решили разыграть тебя на пару с боссом. Послушай меня, я все понял правильно. Твой друг так и пролепетал: “Полчаса назад убили Бергман”. Убили в перерыве между съемками, что-то там у них случилось с оборудованием, и поэтому был перерыв. Это во-первых. Потом позвонил босс. И сказал то же самое. Это во-вторых.

– Может быть… Это самоубийство? Господи, о чем мы говорим!

– Они ясно сказали, что ее убили. И только что приехала следственная группа. Сейчас всех допрашивают. Во всяком случае, у тебя есть алиби.

Я посмотрела на Митяя с изумлением:

– Алиби? Почему ты заговорил об алиби?

– А о чем еще я должен говорить? Ее убили во время съемок, там сейчас из всех тянут жилы. Ты же понимаешь, всем будут задавать один и тот же вопрос: где вы были между таким-то промежутком времени, когда вы видели ее живой последний раз и прочие протокольные формальности. Ежу понятно, что это кто-то из съемочной группы постарался, кто-то сводил счеты.

Я зажала рукой рот: кто-то сводил счеты… Тот, кто мог бы свести счеты с Бергман, мертв уже несколько дней. Почему Митяю пришла в голову мысль об алиби? И почему он ни разу не заговорил со мной об Александровой, почему не попросил объясниться? Или счел мои откровения внезапным помутнением рассудка, бредом впечатлительной дамочки? Или просто решил терпеливо ждать, пока я все расскажу ему сама… Самый предпочтительный вариант.

Все это правда. Я поняла это уже на проходной “Мосфильма” – мы почувствовали немного экзальтированную, мрачно-истеричную атмосферу, сопутствующую любому преступлению. Она была разлита в воздухе и обволакивала группки людей, о чем-то яростно шепчущих друг другу: убийство, убийство, убийство, никто не произносил это слово вслух, но оно стояло последним в очереди в бюро пропусков.

У тебя просто разыгралось воображение, Ева.

…Все подступы к павильону были блокированы. Еще можно было повернуться и уйти, в конце концов, у тебя есть алиби – хотя бы на сегодняшний день, – Митяй прав. Но я не сделала этого. Какая-то неведомая сила влекла меня к павильону, я хотела во всем убедиться сама, я так до конца в это и не поверила.

Не поверила я и тогда, когда меня остановил молоденький сержант.

– Туда нельзя, – строго сказал он, – там работает следственная бригада.

Значит, это действительно произошло.

– Я выходила. Я работаю в съемочной группе… В съемочной группе, в которой это все случилось. – Я сунула ему пропуск, и сержант долго рассматривал его.

– Проходите, – наконец сказал он, – а этот парень? Митяй умоляюще посмотрел на меня.

– Да-да, он тоже со мной. Ассистент оператора.

– Проходите.

Легко пробив оборону доблестного сержанта, мы оказались в широком и темном коридоре перед павильоном. Почему я никогда не замечала, как здесь мрачно, даже банальный пожарный щит кажется филиалом готической пыточной. Уходящие вверх стены не прибавили мне оптимизма, и вся моя решимость куда-то улетучилась. Я тихо поздоровалась со сбившейся в кучу группой; она встретила мое появление с ревнивой завистью: только у меня хватило ума, наплевав на деспотичного Братны, прогулять сегодняшнюю смену. А значит, не придется выдерживать унизительной борьбы за алиби.

У самых дверей павильона околачивался телохранитель Кравчука Сеня. Легонько пожав мне руку, Митяй сразу направился к нему.

В уголке, возле окна, тихо плакала Ирэн: ее лицо, мертвенно-бледное и остановившееся, казалось ритуальной маской скорби. Черные от туши слезы пробили тонкие бороздки в густом слое тонального крема и пудры. Вокруг Ирэн кольцом расположилась группа сочувствующих: они явно не знали, что делать. Время от времени кто-то из сердобольных ассистенток гладил Ирэн по плечу, а личная секретарша Братны Муза держала наготове стакан с водой.