Золото императора - Сергей Шведов

– Федустий действовал через Фракийца, есть такой раб в доме благородной матроны. Именно он передал Ефимии просьбу вдовы императора Констанция, а потом свел матрону с похотливым варваром.

– Фаустина просила Ефимию об услуге? – спросил Руфин.

– Конечно нет. Фракиец действовал по наущению комита. Федустий знал, что Ефимия родилась и долго жила в Панонии, а потому сумеет договориться с варваром.

– Похоже, ты действительно не лжешь, – усмехнулся Руфин.

– А зачем же мне брать лишний грех на душу, светлейший? – удивленно вскинул бровь Эквиций. – Патрикии жаждут перебить друг друга, с какой же стати я, бывший раб, стану им мешать.

– Фаустина с дочерью находятся на вилле Гортензия?

– Да. Со стороны Федустия было бы большой ошибкой выпускать их из рук. Он и не выпустит, во всяком случае, живыми. Вдова и дочь императора Констанция не переживут сегодняшней ночи, безотносительно того, вмешаетесь вы ход событий или нет.

– А тебе хочется, чтобы мы вмешались? – зло процедил Фронелий.

– Не скрою, высокородный, мне приятнее видеть тебя мертвым, чем живым. А равно и всех твоих приятелей язычников.

– Ублюдок! – зло сплюнул бывший магистр.

– Вы сами, патрикии, захотели услышать правду, – спокойно сказал старик. – Так зачем же мне кривить душой?

Эквиций никак не мог определить, кому принадлежит дом, в котором собрались заговорщики. А между тем этот роскошный дворец стоил того, чтобы имя его владельца стало известно одному из высших чинов империи. Все равно какому. Важно только, чтобы он принял меры в отношении лица, потворствующего врагам императоров Валентиниана и Валента. Пока что старик сумел определить только одно – это не дворец Лавинии. Ибо дворец потаскухи был все-таки поскромнее того, в котором сейчас изнывал от ненависти, страха и жажды мести несчастный пленник. Эквиций даже не мог сказать с уверенностью, в каком районе славного города Рима он находится, ибо попал в этот дом в полном беспамятстве. А спросить было не у кого. Доблестные представители римского дна уже покинули просторное помещение, а к общению с варварами Эквиций склонен не был.

Больше всего Эквиций боялся, что Руфин откажется от задуманного предприятия. Все-таки для любого нормального человека собственная жизнь дороже денег. Но то ли клад самозванца Прокопия был слишком велик, то ли нотарий не дорожил пребыванием в этом мире. Руфин все-таки решился на отчаянный шаг и получил полное одобрение варваров.

Сомневался только Фронелий. Что и неудивительно. Комит был едва ли не вдвое старше своих юных приятелей и очень хорошо знал цену жизни.

– Я бы на вашем месте стравил Федустия и Телласия и в поднявшейся неразберихе попытался проникнуть в дом, – подсказал Эквиций.

– Спасибо за совет, доброхот, – отвесил издевательский поклон пленнику рассерженный Фронелий.

– Я даже готов поспособствовать вам, храбрые патрикии.

– Каким образом? – насторожился Руфин.

– Я сообщу Телласию и Трулле, что вы уже захватили виллу. И что самое время захлопнуть дверцу ловушки.

– Каков негодяй! – прицокнул языком от восхищения Фронелий.

– Так ведь обманет? – удивился его реакции Руфин.

– Нет, патрикий, – засмеялся бывший магистр. – Этот человек ненавидит своего хозяина даже больше, чем нас с тобой. Он собственными руками выкопал яму для сиятельного Труллы и теперь сделает все от него зависящее, чтобы ненавистный ему человек туда свалился и свернул себе шею. Я прав, раб?

– Ты только в одном ошибся, высокородный Фронелий, я не раб, а свободный человек. Гораздо более свободный, чем ты, твои приятели и патрикий Трулла. Ибо я увидел свет, которые вы в вечной своей погоне за наслаждениями увидеть не в состоянии. Вы так и умрете во тьме. Вот тогда придет время таких, как я. И последние станут первыми.

– Может, убить его? – спросил Фронелий, оборачиваясь к Руфину. – Клянусь римскими богами, патрикий, мы избавим мир от редкостного подонка.

– Я дал ему слово, магистр, – покачал головой Руфин. – И пока этот человек говорит правду, он будет жить.

– Приятно видеть в молодом патрикии благородство и верность данному слову, даже в отношении малых сих, – ехидно заметил Эквиций. – Обрати внимание, Фронелий, я не солгал и в этот раз. Мне действительно приятно.

К сожалению, Фронелий завязал бывшему рабу глаза, перед тем как вывести его на улицу и взгромоздить на спину коня. Старик крякнул с досады на предусмотрительность бывалого солдата. Даже попав в сложную ситуацию, Эквиций не забывал о процентах с конфискованного имущества заговорщика, полагающихся доносчику. И очень сожалел, что немалый куш проплыл сегодня мимо его связанных за спиной рук. Конечно, Руфин мог арендовать этот дворец через третьих лиц у человека, не причастного к заговору. Но разве это меняло дело? Хозяина в любом бы случае арестовали, а Эквиций получил бы свою заработанную с риском для жизни долю. И дело здесь было даже не в золоте, а в справедливости. Почему это, спрашивается, честный человек должен нести убытки, а изменник или ротозей выходить сухим из воды.

Повязку с глаз Эквиция сняли только после того, как заговорщики достигли городских ворот. В Риме если и закрывали въезд в город, то только на виду у неприятеля. Из нынешнего поколения его жителей никто уже и не помнил, когда это случилось в последний раз. Да и кто ныне осмелился бы угрожать сердцу огромной империи, вольготно раскинувшейся на трех материках. Стражники лениво покосились на проезжающих мимо всадников, но никому из них даже в голову не пришло окликнуть подозрительных варваров. Впрочем, опытный Фронелий разбил свой отряд на несколько частей и отправил их к цели разными дорогами и в разное время. Объединились заговорщики уже за стенами города, под сенью небольшой рощицы, освещаемой в эту ночную пору лишь луной. Эквицию, однако, хватило света, чтобы определить количество головорезов, набранных в притонах города Руфином. Но сто человек, даже отчаянных и готовых на многое, – это слишком мало, чтобы противостоять клибонариям. К тому же подобные люди редко проявляют самоотверженность и почти наверняка разбегутся при первом же серьезном отпоре.

– Да поможет нам, Юпитер, – громко произнес Фронелий. – Вперед, храбрецы.

Эквиций только злорадно засмеялся в ответ на этот бодрый призыв.

Патрикий Трулла испытал чувство, похоже на облегчение, когда увидел в неверном свете луны каменную ограду виллы Гортензия. Сам дом прятался за деревьями обширного сада, но, по слухам, он был достаточно велик, чтобы вместить сотню-другую обитателей. Гортензий был богат и в прислужниках-рабах не испытывал недостатка. Наверняка присутствовали на вилле и вооруженные сторожа, готовые отбить нападение воровской шайки, но вряд ли их насчитывалось более двух десятков. Виллы в окрестностях Рима грабили крайне редко, ибо для мелких жуликов риск был слишком велик, а крупные не нашли бы здесь богатой добычи. Разумные люди предпочитали хранить свои сокровища в более надежных местах. А выжига Гортензий в дураках не ходил никогда. Страх, охвативший было Труллу, прошел, как только он увидел за своей спиной вагилов, вооруженных до зубов и снаряженных как для битвы. Конечно, вагилы плохие наездники, но ведь не с клибонариями же им сегодня придется драться. Надо отдать должное Телласию, он действительно принял все необходимые меры для того, чтобы ночная прогулка двух римских патрикиев не закончилась печально. Трулла подозревал, что префект города Рима решил расправиться под шумок не только с мятежником Руфином, но и с ростовщиком Гортензием, которому задолжал немалую сумму. Что ж, у каждого свои проблемы. Трулла, на дух не выносивший ростовщиков, дравших с порядочных людей немыслимые проценты, готов был скорее посочувствовать Телласию, нежели Гортензию. И если ростовщик-кровосос ныне отправится в мир иной, это пойдет на пользу не только префекту города, но и многим другим жертвам этого отвратительного паука.

Нотарий Руфин почему-то не торопился приступать к героическим действиям по освобождению несчастной вдовы, и Трулла начал не на шутку беспокоиться. Чего доброго, молодой патрикий передумал или попросту испугался возможных последствий. С него, пожалуй, станется. И тогда сиятельный Трулла будет выглядеть в глазах Телласия круглым дураком и пустобрехом. Впрочем, пока что префект города не выказывал ни малейших признаков волнения. Обычно горячий и вспыльчивый, сегодня он являл собой образец римского хладнокровия и выдержки.