Аврора Флойд - Мэри Брэддон

— Нет, — отвечала Аврора, — вы не стучались.

— Стучалась два раза, — отвечала мистрисс Поуэлль, — но вы казались так озабочены, что…

— Я не слыхала, — перебила Аврора, — вам следует стучаться громче, когда вы хотите, чтобы вас услыхали, мистрисс Поуэлль. Я приходила сюда отыскивать Джона, а теперь останусь убрать его ружья. Какой неряха, всегда бросает их!

— Не помочь ли вам, любезная мистрисс Меллиш?

— О нет, благодарю.

— Но позвольте мне — ружья так интересны. Право, и в искусстве, и в природе мало есть чего, если сообразить…

— Вам лучше отыскать мистера Меллиша и узнать наверное, обедает ли здесь полковник, мистрисс Поуэлль, — перебила Аврора, закрывая крышки пистолетных ящиков и ставя их на полки.

— О, если вы желаете быть одна, это конечно, — сказала вдова прапорщика, украдкой глядя в лицо Авроры, наклонившейся над револьверами и тихо выходя из комнаты.

«С кем она говорила? — думала мистрисс Поуэлль, — я могла слышать ее голос, но другого голоса не слыхала. Верно, это был мистер Меллиш, однако он говорит не так тихо».

Она остановилась посмотреть из окна в коридор, и сомнения ее разрешились при виде Стива, прокрадывавшегося под тенью деревьев, обрамлявших луг. Способности мистрисс Поуэлль были усовершенствованы до такой степени, что она могла видеть, в буквальном смысле и фигуральном, гораздо дальше многих других людей.

Мистрисс Поуэлль не нашла Джона Меллиша в доме, и когда спросила слуг, ей сказали, что он пошел в северный коттедж к берейтору, который лежал в постели.

— Неужели! — сказала вдова прапорщика, — стало быть, так как мне непременно нужно узнать насчет полковника, то я сама пойду в северный коттедж к мистеру Меллишу.

Она взяла зонтик и перешла через луг скорым шагом, несмотря на жар июльского полудня.

«Если я поспею туда прежде Гэргрэвиза, — думала она, — может быть, я узнаю, зачем он приходил в дом».

Вдова прапорщика дошла до северного коттеджа прежде Стивена Гэргрэвиза, который останавливался, как мы знаем, на самой уединенной тропинке в лесу разбирать царапанье Авроры.

Мистрисс Поуэлль нашла Джона Меллиша, сидящего у берейтора в маленькой гостиной и рассуждающего о лошадях; господин говорил с значительным одушевлением, слуга слушал с небрежностью, обнаруживавшей некоторое презрение к лошадям бедного Джона. Мистер Коньерс встал с постели при звуке голоса своего хозяина в маленькой комнатке внизу, надел старые туфли, запачканный охотничий камзол, чтобы сойти вниз и выслушать, что мистер Меллиш ему скажет.

— Жалею, что вы больны, Коньерс, — сказал Джон с такой свежестью в своем звучном голосе, что как будто самый тон его принес здоровье и силы. — Так как вы нездоровы и не можете прийти в дом, я сам пришел поговорить с вами о делах.

Тут начались толки о лошадях и скачках, продолжавшиеся до тех пор, пока мистрисс Поуэлль дошла до северного коттеджа. Она остановилась на несколько минут, ожидая промежутка в разговоре. Она была слишком хорошо воспитана для того, чтобы прерывать разговор мистера Меллиша, и притом тут была возможность услышать что-нибудь.

Невозможно было найти большего контраста, как тот, какой представляли эти два человека. Джон был широкоплеч и силен; его короткие, кудрявые каштановые волосы были счесаны с широкого лба, светлые, открытые голубые глаза сияли честностью; его просторная серая одежда была прекрасно сшита и опрятна, рубашка блистала всею свежестью утреннего туалета — все в нем казалось красиво от непринужденной грации, свойственной человеку, родившемуся джентльменом.

Берейтор был красивее своего господина в том отношении, что каждая черта его была самым высоким типом положительной красоты; однако все в нем показывало простолюдина. Рубашка его была запачкана и измята, волосы не причесаны, борода не выбрита, руки грязны. Физиономия не выражала ничего, кроме неудовольствия своей судьбою и презрения к мнениям других людей. Все нравоучения, какие можно бы читать о скоропреходящей красоте, не могли бы подействовать так сильно, как эта безмолвная очевидность, представляемая самим мистером Коньерсом. Неужели красота так ничтожна, можно бы спросить, смотря на берейтора и на его хозяина? Неужели лучше быть опрятным, хорошо одетым, изящным, чем иметь классический профиль и грязную рубашку?

Находя весьма неинтересным разговор Джона, мистрисс Поуэлль явилась на сцену и еще раз сделала важный вопрос о полковнике Меддисоне.

— Да, — отвечал Джон, — старик непременно будет. Велите дать побольше вареного рису, инбирного варенья и всех этих невкусных вещей, которыми живут индийские офицеры. Видели вы Лолли?

Мистер Меллиш надел шляпу, дал последнее распоряжение берейтору и вышел.

— Видели вы Лолли? — спросил он опять.

— Да, — отвечала мистрисс Поуэлль, — я сейчас оставила мистрисс Меллиш в вашей комнате; она говорила с этим полоумным… кажется, его зовут Гэргрэвизом.

— Говорила с ним? — закричал Джон, — говорила с ним в моей комнате? Как? ему запрещено переходить чрез порог дома: мистрисс Меллиш не может его видеть. Разве вы не помните тот день, когда он прибил ее собаку и Лолли приби… имела истерику? — поправил мистер Меллиш, заменив одно слово другим.

— О, да, помню этот несчастный случай, — отвечала мистрисс Поуэлль тоном, который, несмотря на свою любезность, показывал, что поступок Авроры не легко забыть.

— Невероятно, чтобы Лолли говорила с этим человеком. Вы, должно быть, ошибаетесь, мистрисс Поуэлль.

Вдова прапорщика глупо улыбнулась, подняла брови, тихо покачала головой, как будто говоря: разве я ошибаюсь когда-нибудь?»

— Нет, нет, любезный мистер Меллиш, — сказала она с полушутливым видом убеждения, — с моей стороны ошибки нет. Мистрисс Меллиш говорила с этим полоумным человеком; вы знаете, ведь этот человек слуга мистера Коньерса. Может быть, мистрисс Меллиш давала ему какое-нибудь поручение к мистеру Коньерсу.

— Поручение к нему! — заревел Джон, вдруг остановившись и хлопнув своею тростью по земле с движением необузданного гнева. — Какие поручения может она посылать ему? Зачем ей нужен человек, чтобы переносить поручения между нею и им?

Бледные глаза мистрисс Поуэлль засветились желтоватым пламенем при этой вспышке Джона.

«Наступает — наступает — наступает!» — кричало ее завистливое сердце, и слабый румянец выступил на ее болезненных щеках.

Но чрез минуту Джон Меллиш возвратил свое самообладание. Он рассердился на себя за этот мимолетный гнев.

«Неужели я опять стану сомневаться в ней? — подумал он, — неужели я так мало знаю благородство ее великодушной души, что готов подслушивать каждый шепот и опасаться каждого взгляда?»

Они отошли ярдов на сто от коттеджа в это время, Джон повернулся нерешительно, как бы желая воротиться назад.

— Поручение к Коньерсу, — сказал он мистрисс Поуэлль, — да, да, конечно. Весьма вероятно, что она послала к нему поручение: она лучше меня знает толк в лошадях.

Мистрисс Поуэлль хотелось дать Джону пощечину, если бы она была так высока, чтобы достать до его щеки. Ослепленный дурак! Неужели он никогда не откроет своих ослепленных глаз и не увидит погибели, приготовляющейся для него?

— Вы добрый муж, мистер Меллиш, — сказала она с кроткой меланхолией. — Ваша жена должна быть счастлива! — прибавила она со вздохом, ясно намекавшим, что мистрисс Меллиш была несчастна.

— Хороший муж! — закричал Джон, — и в половину ее недостоин. Чем могу я доказать ей, что я люблю ее? Что могу я сделать? Ничего, кроме того, чтобы позволять ей поступать по-своему; и как это мало! Если бы она захотела зажечь этот дом, чтобы сделать фейерверк, — прибавил он, указав на замок, где он в первый раз увидел свет, — я позволил бы ей это сделать и смотрел бы вместе с нею на пожар.

— Вы возвращаетесь в коттедж? — спокойно спросила мистрисс Поуэлль, не обращая никакого внимания на эту вспышку супружеского энтузиазма.

Они воротились назад и находились в нескольких шагах от садика перед северным коттеджем.

— Возвращаюсь назад? — сказал Джон, — нет… да.

Между отрицательным и утвердительным ответом он поднял глаза и увидел Стивена Гэргревиза, входившего в калитку садика. Стив прошел кратчайшею дорогою через лес. Джон Меллиш ускорил шаги и пошел за Стивом через садик к порогу двери. На пороге он остановился. Сельское крылечко было густо закрыто раскидистыми ветвями роз и жимолости и Джона не видно было изнутри. Он не имел намерения подслушивать, он только подождал несколько минут, сам не зная, что он будет делать. В эти минуты нерешительности он услыхал, как Коньерс заговорил со своим слугой.

— Ты видел ее? — спросил он.

— Конечно, видел.