Сиятельный - Павел Корнев

— Стой!

От разлитого в воздухе дурмана закружилась голова, и даже не знаю, что именно заставило насторожиться: легкий сквозняк, приоткрытая дверь на кухню или беловолосый лепрекон, который развалился на свободной лежанке, закинув ногу на ногу и покачивая ботинком с обрезанным носком.

Скорее всего, все сразу.

А когда коротышка оторвался от курительной трубки, выдохнул густую струю дыма и кивнул на приоткрытую дверь, я отбросил сомнения и рванул в указанном направлении.

— Сгинь, — приказал ему на бегу.

— Лео, ты куда?! — опешил Рамон.

Я заметил вырванный крючок, словно кто–то стремился унести ноги из заведения, прежде чем его возьмут за жабры охотники за головами, и повернулся к приятелю:

— Они предупредили его! Эти сволочи предупредили лиса!

Рамон заковыристо выругался и протянул мне фонарь.

— Надо было заплатить им больше, — заявил он. — Твой промах.

— Иди ты! — выругался я, взял фонарь в левую руку и скомандовал: — Давай! Двигай!

Крепыш с лупарой на изготовку шагнул на кухню. Я прошмыгнул следом, сразу отступил в сторону и осветил помещение.

Никого, одни печи, котлы и сковороды. Никого — да, но дверь на улицу распахнута настежь.

Спешить мы не стали. Одно дело — попытаться застать оборотня врасплох, и совсем другое — преследовать тварь, которую успели предупредить.

— Прикрывай! — тихонько выдохнул Рамон, собравшись с духом. — Давай заработаем мои три тысячи!

Вслед за приятелем я вышел во двор борделя, где во мраке ночи белело сохшее на веревках белье, и сразу уловил отголосок застарелого страха. Словно кислинка по языку растеклась, едкая–едкая, как настоявшаяся моча.

Лис не собирался бежать. Лис боялся, но готовился дать чужакам отпор.

Одиночество и страх переполняли оборотня, некогда привыкшего во всем полагаться на стаю, инстинктивная боязнь более сильного хищника въелась в его натуру. Именно она заставляла одиночку с остервенением накидываться на конкурентов, раз за разом доказывать всем — и в первую очередь самому себе! — что именно он — самый страшный зверь в этом лесу.

— Не отходи от меня! — предупредил я напарника, поспешно переводя луч фонаря с одного темного угла на другой. — Что бы ни случилось, не отходи от меня ни на шаг!

На поддержку констеблей надежды не было ни малейшей; во двор они не сунутся, в лучшем случае станут караулить у выхода на улицу.

Рамон первым двинулся вперед, откинул в сторону простыню и сразу крутнулся на месте, встревоженный непонятным шорохом за спиной; с лупарой он управлялся с такой легкостью, словно она ничего не весила. Я, как приклеенный, двигался следом и пытался предугадать, откуда ждать нападения. На белых простынях, словно экранах синематографа, вырастали зловещие тени; сердце бешено колотилось, воображение подстегивало нервы, оживляя забравшиеся в голову страхи.

Мы и не заметили, как из охотников превратились в дичь.

Понемногу начал сгущаться туман, и почудилось, будто мы блуждаем посреди ипподрома, а вовсе не по внутреннему двору борделя, который при желании можно переплюнуть что вдоль, что поперек.

— Возвращаемся! — решил Рамон, когда рядом прозвучал неприятный смешок.

И мы двинулись в обратный путь. Время от времени поблизости раздавался дробный перестук быстрых шагов, а на простынях мелькали чужие тени, и крепыш стал попросту срывать белье и кидать его под ноги, но ни вернуться на кухню, ни добраться до выхода со двора у нас так и не получалось.

Проклятый туман!

Поджилки тряслись, страх накатывал волнами, сотнями игл впивался в душу, лишал сил. Лис мог вынырнуть из–за любой простыни, наброситься на спину, прокусить шею…

Вдруг раздался тихий шорох, и полотнище ближней простыни раззявилось длинным порезом. Рамон стремительно сунулся туда, но кто–то гаденько рассмеялся уже совсем в другой стороне.

— Не отходи от меня! — прошипел я, притягивая приятеля обратно.

Мы встали спина к спине и стали напряженно вслушиваться в шум ночи. Топоток стремительной перебежки, шорох распоротой ткани, шумное дыхание. И сразу — движение на самой границе зрения, которое цепляешь лишь краешком глаза, а повернешься — никого.

Луч фонаря в моей руке метался из стороны в сторону, но никак не успевал осветить кружившую вокруг тварь. Лис играл с нами. Лис развлекался.

А мы? Нам пришлось принять навязанные правила игры. Страх понемногу притупился, пришло понимание, что лупара и фонарь позволяют свести преимущество оборотня на нет. Пусть только сунется…

И тут с явственным щелчком перегорел фонарь. Я попытался реанимировать его, но сколько ни жал кнопку включения, ничего не добился, лишь еще сильнее запахло паленой проводкой.

— Не бежать, — прошептал Рамон. — Главное — не бежать…

Движение во тьме, шелест на грани слышимости, движение воздуха.

Зверь был рядом. Зверю надоели игры.

Ему хотелось крови.

И тогда я позволил страху захлестнуть себя с головой, полностью заполонить сознание и воскресить скрытые там фобии.

Я боялся зверя. Но еще больше я боялся уподобиться ему, боялся выпустить на волю все недоброе, что прятал в глубине души.

Пустые фантазии? О нет, у меня было достаточно оснований опасаться этого…

Я сделал глубокий вдох, закрыл глаза и хрипло рассмеялся.

— Любишь игры? — негромко проскрипел чужим голосом, прокуренным и пропитым, и моментально наступила тишина. Лис почувствовал присутствие другого хищника и замер, не зная, что предпринять.

Пересохшие губы неприятно натянулись на зубах, я ухватил Рамона за руку, не давая ему отступить, и продолжил:

— Я тоже люблю игры! — Хриплый голос вырывался из меня с шумной одышкой, но сейчас это нисколько не мешало. — Поиграем? — предложил я Лису. — Давай поиграем в прятки! Я люблю искать. Очень люблю…

Смех болью вырвался из грудной клетки, и я окончательно растворился в своих страхах; они ломотой растеклись по телу, навалились, скрутили, попытались сломать.

Я выстоял, хоть и пришлось опереться на Рамона.

— Можем поиграть, а можем и поговорить. Выбирай! — вновь проскрипел я чужим голосом. — Но поверь на слово: выиграть в моей игре тебе не светит, а проиграть сможешь только раз… — и хриплый смех продрал горло жестким наждаком.

Не знаю, как долго я смог бы балансировать на самой грани, удерживая в узде подкравшиеся кошмары и одновременно не давая им отступить, но тут туман и тени закружились и соткались в фигуру невысокого китайца. Подвижного и гибкого, как ртуть или расплавленное золото, которым были залиты его лишенные зрачков желтые глаза.

Проклятье! Да это не лис, а лиса! Лиса–оборотень!

И в самом деле — из темноты выступила миниатюрная китаянка с мальчишеской фигурой, стройной, если не сказать, плоской. И мне даже думать не хотелось, что понадобилось ей в борделе.

Крылья узкого носа трепетали, лиса распахнула рот, полный кривых зубов, и принюхивалась, пытаясь разобраться в своих ощущениях. Она видела слабого человека, но чутье зверя, которому тварь привыкла доверять несравненно больше, твердило ей, что в игру вступил более сильный хищник.

Последние годы лиса жила с опасением, что однажды на ее территорию вторгнется другой зверь, и я не преминул им воспользоваться. Вцепился в чужой страх, соединил его с собственными фобиями и одержал верх. Талант не подвел…

Отпустив Рамона, я шагнул к лисе, левой рукой ухватил ее за узкую челюсть, решительным движением притянул к себе.

— Это ты распотрошила иудея? — прохрипел, нависая над китаянкой.

Лиса бестолково замотала головой, не в силах ответить. Страх свился в стальной силок, и оборотню и в голову не пришло пустить в ход острые когти, венчавшие пальцы рук.

— Не ты… — понял я и отбросил ее в сторону. — Сгинь! — приказал я, и лиса немедленно растворилась в тенях.

Туман начал понемногу рассеиваться, метрах в десяти от нас засветились желтыми огнями окна борделя.

— Лео, когда ты выучился чревовещанию? — подступил ко мне Рамон, настороженно вертя головой по сторонам. В то, что опасность отступила, он не верил.

— Я полон талантов, — ответил я и заставил убраться страхи в мрачные бездны собственного подсознания.

Меня второй раз за день вырвало, но вместо кислого привкуса рвоты рот заполонило послевкусие жестокого похмелья. Руки и ноги задрожали, едва не упал. Было плохо и больно. Никак не отпускала мысль, что я ничем не отличаюсь от лисы, что и внутри меня прячется зверь.

Бред! Это просто страх. Дурацкий страх, которому просто не следует давать волю.

Я выпрямился, тряхнул головой и убрал пистолет в кобуру. Очки почему–то оказались в нагрудном кармане пиджака. Вернул их на место, затем поднял с земли перегоревший фонарь и сунул в рот сразу два мятных леденца.