Изгнанник - Лариса Петровичева

В любом случае, она выполнила возложенную на нее задачу. Да и ребята повеселились, отвели душу. Луш нахмурился, снова вернувшись мыслями к событиям прошлой седмицы, когда неизвестный убийца расправился с командиром личного охранного отряда государя. Игнат Обрешок был лихим воякой и не дал бы себя в обиду, вот только нападавшие – Луш был уверен в том, что в одиночку с Обрешком бы не совладали – расправились с ним люто, спустив кожу со спины и повесив на собственных кишках неподалеку от Гервельта. Ребята из Тайного кабинета, те еще лихачи и головорезы, носом землю рыли, чтоб добраться до убийц, но пока не раскопали ничего, что могло бы успокоить владыку.

Тем временем юные влюбленные наконец-то смогли поцеловать друг друга, и герольды возвестили о начале антракта. С тяжелым шорохом опустился занавес, и зрители зашевелились, словно пробуждались от волшебного сна. Луш увидел, что прекрасная незнакомка что-то шепнула на ухо Торну и встала. Тот невозмутимо кивнул и в очередной раз стал читать программу, словно за время первого акта там могло появиться нечто новое. Луш крякнул и тоже поднялся с кресла.

– Пойду-ка я, душа моя, прогуляюсь, отдам дань приличиям, – сказал он, – а ты пока кевеи попроси принести.

Гвель кивнула и хмуро поманила распорядителя. Бриллианты и пошитое по последней моде платье очаровательной спутницы декана привлекли всеобщее внимание, и зрители в основном смотрели на нее, а не на государыню. Гадкая, гадкая девка! Змея подколодная!

Луш спустился в зал приемов при театре, где все тотчас же дружно согнулись в поклонах, и, подхватив с подноса одного из слуг бокал вина и коротко приветствуя знакомых, пошел по залу, высматривая среди зрителей чудесную незнакомку. Кто же она? Осанкой и манерами напоминает дворянку, такое не подделаешь – это достигается только воспитанием с детства, но тогда почему она не была представлена ко двору? Луш терялся в догадках и в конце концов просто наткнулся на девушку со своей обычной неуклюжестью. Та кушала фруктовое мороженое, с мягкой улыбкой поглядывая по сторонам: видно было, что ей все здесь в диковинку и она невероятно счастлива.

– Ах! – воскликнула красавица и тотчас же сделала реверанс. – Простите меня, пожалуйста, государь, я не нарочно.

Глаза у нее оказались удивительного цвета густого темного меда. И голос у нее был как мед – мягкий, бархатный, чарующий. Маленький бриллиант чистейшей воды, подвешенный на золотую цепочку, утопал в таинственной глубине корсажа и словно подмигивал оттуда. Луш небрежно смахнул каплю мороженого, упавшую на его парадный камзол, и сказал:

– Это я виноват. Звезда поманила меня, и я кинулся к ней, не разбирая дороги.

Девушка улыбнулась снова и бесхитростно отступила в сторону.

– Сир, тогда я не вправе преграждать вам путь.

Какая же она славная, подумал Луш с тем умилением, которого за ним не водилось уже лет двадцать, и произнес:

– Вы, звезда моя, не только прекрасны, но и скромны. Как вас зовут? Почему я раньше не встречал вас во дворце?

– Софья Стер, ваше величество, – ответила девушка и сделала еще один реверанс, при виде которого у дворцового наставника изящных манер приключилось бы разлитие желчи от зависти. – А во дворце вы меня не встречали потому, что я сирота и не имею права по бедности быть представленной ко двору.

– Бедность не порок, – Луш предложил Софье руку, и она покорно взяла его под локоть. Вдвоем они неторопливо побрели по залу, и зрители спектакля наверняка уже начали шептаться о том, что его величество нашел фаворитку, и это при молодой жене. – Какое-то варварство, надо будет исправить. Знаете, через две седмицы во дворце будет карнавал, и я настаиваю на том, чтобы вы обязательно его посетили. Вы любите танцы?

Софья пожала плечами:

– Не знаю, ваше величество. Мне не приходилось бывать на балах, – она смущенно вздохнула и опустила глаза. – Если его неусыпность не будет против, то я с удовольствием приду на праздник.

Ну конечно. Его неусыпность. Пусть сидит себе да пьянствует со своими ведьмами, его мнения вообще не спросят. А девушка-то истинное чудо. Дух небесный, ни больше ни меньше.

Из зала донеслись призывные звуки труб, объявлявших о начале второй части спектакля. Софья вздрогнула и отняла руку.

– Всего доброго, ваше величество, – сказала она, отступая. – Благодарю вас за вашу доброту.

И убежала, словно сказочная Замарашка с бала, оставив своего спутника размышлять в одиночестве о тайнах женской красоты. Луш вздохнул и отправился в зрительный зал.

Возле входа в ложу он услышал голоса, в одном из которых узнал супругу, и надо сказать, Гвель едва ли не открыто с кем-то кокетничала. Луш остановился за складкой занавески и стал слушать, представляя, насколько велик будет конфуз, если его присутствие обнаружат в подобной щекотливой ситуации.

– А вы сказочно щедры с вашей подругой. Такие украшения я видела только на женах сулифатских шейхов, и то они носят их не во всякий день.

Луш успокоился. Кто о чем, а Гвель о побрякушках. Забыла уже, дрянь жадная, как ее пинками по полу валяли. А вот чего ради Торн сюда забрался? Какой выгоды ищет?

– Право, ваше высочество, украшения – дело наживное. Перед вашей прелестью меркнут все алмазы мира, – откликнулся декан. Мягко стелет, да как бы не пришлось жестко спать, подумал Луш. – Впрочем, если вам интересны эти камни, то я пришлю ко двору своего сулифатского поставщика. И не волнуйтесь о цене, все, выбранное вами, станет моим скромным подарком.

Луш слегка отодвинул занавеску и заглянул в ложу. В этот момент Гвель взвизгнула от восторга, словно деревенская девчонка, и благодарно стиснула руку Торна.

– Правда? – воскликнула она. – Ваша неусыпность, вы самый галантный кавалер!

– Что вы, это мелочи, – небрежно произнес Торн и встал с кресла. Герольды трубили второй сигнал перед возобновлением представления.

* * *

Домой – а Софья уже привыкла называть особняк на площади Звезд своим домом – они добрались по отдельности. Войдя и закрыв дверь, Софья увидела на вешалке знакомый плащ и окликнула:

– Шани, вы дома?

– Дома, дома, – ответили из гостиной. – Проходи.

Софья быстро сняла плащ и прошла в гостиную. Шани сидел у камина и делал какие-то пометки в очередной стопке бумажных листов. Софья вспомнила, как три месяца назад, только-только попав в этот дом и обустраиваясь на новом месте, наткнулась на рукопись «Ромуша и Юлеты», сплошь исчерканную алыми чернилами. По большому счету, трагедию пришлось переписать заново, продираясь сквозь бездарность драматурга к тому, что сегодня было представлено перед зрителями.

Люди плакали и не стеснялись своих слез. Какой-то пехотный капитан, искренне рыдавший и не видевший в этом ничего постыдного, вдруг заорал во всю глотку: «Не пей яд, дурак! Она жива!» – и кинулся было на сцену спасать влюбленных от неминуемой гибели. Софья плакала тоже: она почему-то с самого начала была уверена, что у пьесы не будет счастливого конца. Настолько сильная любовь просто обязана была оборваться на взлете.

А Шани тогда забрал у нее рукопись и попросил больше ее не трогать. Очень спокойно попросил, но Софья ощутила холодок по позвоночнику. Заступник с ней, с этой исчерканной пьесой, не больно-то и хотелось…

– Как там государь поживает? – осведомился Шани.

Софья села в кресло напротив и ответила:

– Пригласил меня на карнавал. Мило, правда?

Шани усмехнулся. Софья подумала, что когда ведьмы видят эту ухмылку, кривую и нервную, то они дружным хором начинают признаваться во всем, что сделали и чего не сделали. Она бы точно призналась.

– А ее величеству понравились твои бриллианты. Я обещал ей подарить в точности такие же.

– Все идет по плану? – уточнила она на всякий случай, глядя в камин, где пламя жадно глодало поленья. В этом году лето в Аальхарне выдалось дождливым и холодным, печи приходилось топить каждый день, но Софья все равно просыпалась под утро от того, что вконец замерзала.

– Да, – ответил Шани и вынул из внутреннего кармана камзола пузырек с темно-коричневой жидкостью. – Тебе страшно, Софья?

Она пожала плечами. Маленький пузырек, привезенный от ведьмы, пугал и завораживал; Софья опустила лицо на ладони и некоторое время сидела так, не шевелясь. Когда она подняла голову, то Шани уже успел убрать отраву назад.

– Не знаю, – сказала Софья. – Если бы вы не были так ко мне добры, то, наверное, я бы боялась. Ужасно боялась, – она помолчала и призналась: – Я ведь трусиха жуткая.

Шани улыбнулся и, протянув руку, ласково дотронулся до ее запястья. Софью словно волной обдало – после возвращения из Залесья, за два с лишним месяца, что она прожила под одной крышей с деканом инквизиции, это был первый сколь-нибудь человеческий жест – естественный и пугающий в своей естественности.

– Ты очень смелая девушка, Соня, – сказал он. Когда Софья впервые услышала это слово, то восприняла его как некое ругательство: ее уменьшительное имя звучало как Софа или Сока. Но потом она привыкла, что ее так называют, и даже стала видеть в нем нечто домашнее. – Я бы на твоем месте боялся.