Жизнь на восточном ветру. Между Петербургом и Мюнхеном - Иоганнес Гюнтер

Зима, полная разочарований. Германия меня разочаровала, но я все никак не мог понять, что сам во всем виноват. Видимо, время для такого понимания еще не пришло, оно бы слишком меня опалило. Всякого молодого человека ведет любопытство, а для удачи ему нужен попутный ветер.

Берлин встретил меня неласково, так как даже профессору· энтузиасту Би не удалось убедить Морица Хаймана в том, что мои сонеты нужны издательству «Фишер». Правда, Хайман одобрительно отзывался о моих переводах для

антологии Бетге и соглашался с тем, что меня можно привлекать для подобной работы, но сонеты мои находил слишком искусственными и недостаточно самостоятельными. Вообще же тот факт, что вся русская поэзия в антологии Бетге была представлена в моих переводах, привлек внимание. Однако моя версия рассказов Брюсова не получила признания.

Да и профессор Отто Бюк, которого я посетил, чтобы обсудить с ним мои переводы из Пушкина, нашел их не вполне вдохновенными, он заявил, что стих Пушкина куда богаче и музыкальнее. Было сущим легкомыслием взяться выполнить работу за шесть недель, спешка в таком деле к добру не приводит; поэтический перевод требует иной раз значительно большего времени и отречения, чем собственные стихи. В Митаве я немедленно принялся за радикальную переделку, так что от первоначального варианта вскоре мало что осталось. Кстати, почти все мои переводы подвергались пяти-шестикратной переработке, некоторые еще больше. Любовное послание Пушкина к Анне Керн я переводил заново восемнадцать раз.

Таким образом, я начал всю эту работу сначала. Георг Мюллер считал все это отговоркой и не верил мне, что меня обижало. Однако при всем неуемном усердии моем дело двигалось очень медленно, и никаких готовых рукописей я не мог ему выслать. На самом деле я завершил этот перевод только через год — а потом еще долго не мог никого найти, кто бы мог перепечатать мою рукопись!

От Ганса фон Вебера приходили надменные письма. Он порицал все, что я писал и делал. Франц Блей отмалчивался, а о том, что в первом номере «Гипериона» все-таки были напечатаны мои десять сонетов, я узнал значительно позже, потому что не получил даже авторского экземпляра.

От Рудольфа Александра Шрёдера пришло сердитое письмо, из которого я узнал о том, что юный последователь Брукнера, у которого я оставил на хранение свою маленькую библиотеку, стал ее потихоньку распродавать за моей спиной, так что некоторые экземпляры с авторскими посвящениями попали на книжный рынок. Я поспешил сообщить об этом Шрёдеру, он мне поверил и выслал свои произведения взамен утраченных, правда, на этот раз без посвящений. Но многие мои любимые книги, среди них и ценные первые издания, пропали.

Все до единого мюнхенцы молчали как рыбы. Скверно обернулся разрыв с Гутенегом, ведь у него остались многие мои рукописи — небольшую их часть я получил назад спустя пятьдесят семь лет, в 1964 году.

Я чувствовал, что от меня все отвернулись — все, кроме русских. Правда, Брюсов не поблагодарил меня за роскошное немецкое издание, мной подготовленное, зато Блок и Вячеслав Иванов прислали самые прелестные письма, да и некоторые другие изъявили свое полное дружелюбие. И вот я стоял в Риге на Дюнабургском вокзале с билетом в руке, собираясь во второй раз в Петербург.

Скорый поезд еще не подали, и у нас есть время присмотреться к молодому человеку, намеренному во второй раз попытать свое счастье.

Он хорошо одет и заметно гордится этим. Может, он стал тщеславен? И кичится своей венской одеждой, которую приобрел в Мюнхене?

Боюсь, что это так. На нем элегантное пальто и мягкая шляпа, скроенная по последней моде. Его провожает красивая девушка. Он снисходителен с нею, ироничен, почти, можно сказать, небрежен.

Она происходит из богатого дома, она восторженная актерка, у нее за плечами уже яркие роли в известных русских пьесах. Молодой человек тоже написал для нее пьесу, настоящую театральную пьесу в пяти картинах с прологом, и если знать название пьесы, то сразу ясно, о чем в ней идет речь: «Обворожительная змея, или Чудесное представление о Любви».

Претенциозно не только название пьесы, претенциозен сам автор. Претенциозен, несколько аффектирован, погружен в придуманный стиль восемнадцатого столетия. Виланд? Скорее Франц Блей. Маска, которой он явно гордится. Юная красавица смотрит на него почти с обожанием.

Нет, урок, который молодому человеку преподали в Мюнхене, кажется, не пошел ему впрок. Он постарался стряхнуть его с плеч, чтобы он не мешал ему жить.

Отец с матерью ничего не сказали по поводу моего внезапного возвращения. Я прибыл одетым с иголочки и мог предъявить три свои книги. В виде писательского свидетельства, удостоверяющего талант. Кем-то я все же стал — или становлюсь. О своем мюнхенском фиаско я предусмотрительно умолчал, зато расписал как можно ярче договоры с Георгом Мюллером и прочие планы.

Вероятно, в поведении моем и впрямь появилось что-то более взрослое. Я пообтерся в Мюнхене, научился обращаться с людьми. Кроме того, у меня был дар легко приспосабливаться к обстоятельствам.

Родители мои знали, что в двадцать два года совсем оседлать жизнь невозможно. Если бы я, положим, начал учебу в 1905 году, то все равно не закончил бы ее до 1909 года; а так я все же кое-чего добился.

А как дела обстояли на самом деле, они, конечно, не знали. Я думаю, что и сам не знал этого толком.

Но как бы там ни было, я написал пьесу. И вез ее в Петербург, так как не испытывал ни малейшего желания предлагать ее кому-нибудь в Германии; а вот в России, думалось мне, у меня ее оторвут с руками.

Подали поезд. Носильщик отнес мой багаж в спальный вагон. В знак прощания я поцеловал руку девушке с пепельными волосами и отправил ее домой. Уходя, она все время оглядывалась назад.

В двадцать два года чувствуешь себя таким лихим и бывалым. Все, что ни делаешь, верно, ошибки совершают только другие, и ты над ними смеешься. Откуда это чувство превосходства — от неуверенности или оттого, что нечиста совесть?

Да, так и было: в конце апреля 1908 года я отправился в Петербург завоевывать мир своей пьесой, в которой прелестному созданию, меня провожавшему, предназначалась главная роль. Ибо я трудился над пьесой четыре месяца ради нее.

Политическая ситуация была почти такой же, как и два года назад. Бунты заметно приутихли. Революция, как все знали, еще тлела, но, глядя со стороны, это было трудно заметить. Зато всюду говорилось о бурном росте промышленности: после мира с Японией в страну хлынул французский капитал. Всюду как из-под земли вырастали заводы, Россия переживала подъем техники, ее называли уже новой Америкой.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});