Когда исчезает страх - Петр Капица

Сок мы добываем из черной смородины. Скоро Димка будет съедать целую ложечку. Богатырь!

Я делаю с ним гимнастику. Развожу, сгибаю и разгибаю ручки. Налаживаю дыхание, массирую. Он должен быть сильней папы.

Как приятно распрямлять малыша, слегка потягивая и поглаживая его!

15 сентября. Димка заметно подрос, прибавил больше двух килограммов. Он уже показывает характерно любит лежать запеленутым. Умеет самостоятельно переворачиваться со спины на животик.

Теперь, когда он сосет грудь, то часто отрывается, к чему-то прислушивается и поглядывает по сторонам. С ним надо разговаривать тихим и ласковым голосом, резких звуков он не любит.

Димка уже тянется к игрушкам, но сжать в руках их не умеет. Когда он здоров и сыт, то барахтается в постельке, пускает слюнки-пузырьки, гукает и издает еще какие-то смешные звуки. Это и журчание ручейка и пыхтение зверюшки.

У него уже есть какие-то свои огорчения. Мальчишка может неожиданно заплакать. Я беру его из кроватки и прижимаю к груди: Димку надо утешить и согреть. Материнская ласка ему нужна не менее пищи, солнышка и свежего воздуха. Без нее ему трудно расти.

13 октября. Димка учится держать в руках игрушки. Это нелегкая работа для малыша. Надо проявить большую настойчивость, чтобы удержать скользкую погремушку. Но когда он захватит ее пальчиками, то победно трясет. Попалась наконец!

Уже пора учить глупышку всему тому, что должен знать маленький человечек. Он немного понимает меня. Если я грущу, он кривится и готов заплакать, но стоит мне щелкнуть языком и заговорить с ним, — начинает широко улыбаться.

Выразить невозможно, до чего прелестны при улыбке его глазенки, губы, ямочки на щеках.

С работы был звонок. Мой декретный отпуск слишком затянулся, требуют выходить на работу. С кем же я оставлю Димку?

16 октября. Ура! Бабка Маша сама напросилась в няни. Ей не житье у Калерии. Я понимаю старушку и поэтому сказала: «Живите у меня хозяйкой. Вы мне — мама». За Димку я рада, у него будет заботливая бабушка.

Оказывается, и Зося родила мальчика. Я ее видела в садике с няней и младенцем. Она очень злится на Бориса за то, что он не позволил сделать аборта. Ей не хотелось возиться с ребенком.

— Время не такое, — сказала Зося. — В Польше уже война. Скоро бомбы посыплются и на Ленинград. Мы не имеем права рожать детей.

Как можно корить себя за то, что на свете есть родное существо, маленькое доброе сердечко?

22 ноября. Я подкармливаю Димку, не даю сосать грудь. Он ошеломлен — плачет, сердится, выплевывает кашу. Потом все же покорно, как птенец, раскрывает рот и глотает. А на щечках дрожат горькие слезки.

Мне очень жаль его, но я не могу ездить домой каждые четыре часа. В аэроклубе у всех двойная нагрузка. Летают и зимой. Меня, как кормящую мать, привозят и отвозят на легковушке.

Утром вместе с бабкой Машей и тепло укутанным младенцем, я спускаюсь на улицу, укладываю Димку в саночки и оставляю их гулять в садике до обеда. Бабушке трудно подниматься с ним в мансарду.

В обеденный перерыв мчусь на машине, разыскиваю их, спешу с Димкой наверх, усаживаю его в креслице и целую свежие, раскрасневшиеся щечки. А он уже показывает свой мальчишеский характер — отворачивается, недовольно смотрит в сторону: «Вот еще надумала целоваться!»

Димка теперь охотно глотает подогретую кашу и даже ложечку рыбьего жира.

Сегодня, когда я кормила его, вдруг почувствовала, что ложечка прикоснулась к чему-то твердому. Оказывается, прорезался первый зубик.

19 февраля. Я сильно запустила записи, нет свободной минуты.

Димка окреп, весит девять килограммов. Не сын, а сынище!

Мы уже давно носим штанишки, а сегодня сменили вязаные башмачки на кожаные. Правда, без каблуков. Каблуки нам еще не полагаются.

Я теперь с ним разговариваю при одевании, умывании, игре и во время еды. Отвечать он еще не может, но очень хочет. Иногда явственно произносит «Да-дай», Понимает слова «нельзя», «спи», «мама», «бабушка», «киса».

Димка умеет складывать кубики и за едой пытается проявить самостоятельность: зачерпнет ложкой супу или кашки, но сует ее в ротик неправильно — опрокидывает по пути. Он злится, что ложка попала в рот пустой, но упорно продолжает ею орудовать, пока не добивается своего. За едой он так измажется, что без смеха невозможно на него глядеть. Но смеяться громко нельзя, — Димка обидчив.

30 марта. На улице страшные вьюги, малыша не вынесешь. Он играет дома.

Димка уже знает название многих предметов. Научился самостоятельно стоять, держась за край кроватки. Игрушки поднимает не приседая, как прежде, а нагибаясь.

Меня он зовет «Ия», бабу Машу — «буба», а себя «Дюдей».

2 мая. Сегодня я писала письмо Кириллу. Дюдя ползал на коврике. Вдруг он поднялся и, растопырив ручки, пошел ко мне, покачиваясь. Я затаила дыхание, боясь, что он шлепнется и ударится обо что-нибудь, а потом от радости обезумела: схватила его и стиснула в объятиях. А он нисколечко не испугался, наоборот, стал вырываться. Ему понравилось ходить самостоятельно.

Жажда движения захватила Димку. Он толкается упругими ножками, пока я надеваю ему чулки. У него даже пальчики ног шевелятся от нетерпения скорей ступить на пол. Скоро малыш будет бегать».

* * *

Диме шел второй год, когда Ирина, забросившая было дневник, вновь взялась за него.

«Как быстро пролетело время! Кирилл уже закончил училище, — записала она. — Вместе с Яном он будет служить в Заполярье. В Ленинграде они пробыли три дня.

Курсантская жизнь заметно повлияла на обоих. Ян выглядел подтянутым и более выдержанным, а Кирилл словно перенял у него частицу бесшабашности. Без шутки и усмешки — ни шагу.

В синих галифе и габардиновых гимнастерках цвета хаки, которые носятся с шиком бывалых летчиков, рослые и плечистые, они привлекали внимание девиц и женщин. Еще бы — летчики!

О трудностях предстоящей жизни на севере Кирилл говорил как о пустяках, не заслуживающих внимания. И не понять было, в шутку ли он так рассуждает или всерьез.

Мне показалось, что опасность новой профессии пробудила в нем повышенную жажду ко всем радостям жизни: его тянуло в Эрмитаж, на балет, к Петергофским фонтанам и просто на взморье.

Я взяла отпуск и все эти дни жила в каком-то круговороте, чтобы дать возможность Кириллу наслаждаться всем, к чему его влечет.

Дюдя первое время не желал признавать отца. Он даже обиделся на него: какой-то незнакомец вдруг схватил на руки да еще подбросил вверх. Как тут не расплакаться! Ни за какие посулы он больше не хотел идти к Кириллу. И лишь позже, когда пригляделся и почувствовал в нем благожелательного друга, стал припрыгивать, сидя на коленях, показывая, что ему опять хочется взлететь к потолку. Такого доверия у него еще никто не вызывал.

— Видно, в родителей пойдет, летчиком будет, — определил Кирилл.

Калерия уехала в Железноводск лечиться. Чтобы оставить нас одних, бабка Маша с Дюдей перебрались жить на Крестовский остров. Мы к ним ездили только в гости. Все остальное время бродили по городу: посещали выставки, музеи, заходили в парки, сидели в кино. Обедали где придется: на поплавке, у бабки Маши, в павильоне, а ужинали в буфетах театров. Иногда встречали Яна. Он проводил вечера с какими-то незнакомыми девицами.

Уже начались белые ночи. Мы, как все влюбленные, простаивали на Неве у призрачных мостов и у парапетов недвижимых каналов. Спать ложились поздно.

Затихавший город словно уплывал куда-то… и цепь времени для нас обрывалась. Приближение новой разлуки вызывало грусть, похожую на жажду. Думается, ну что может дать человек человеку, кроме своего тепла? И тут же хочется ответить: а что может быть восхитительней этого! Видимо, надо меньше страдать и грустить, пока есть возможность радоваться.

Сегодня для меня жить — значит существовать для моих дорогих. Мне хочется быть для них очень доброй. Доброта — вот стимул жизни!

Европу все больше и больше захватывает круговорот войны. Радио чуть ли не каждые два-три часа передает тревожные вести о победном продвижении фашистской армии во Франции. Все дороги там забиты беженцами.

— Всякая война для нас, матерей, безумие, — сказала я Кириллу. — Но когда наступит время, я сделаю все, что потребуется от меня, и даже немного больше.

Увидишь!

— Вот уж ни к чему! — возразил он. — Воевать должны мужчины.

Расставаясь, мы условились: если он в будущем году получит жилье, то я обязательно переберусь в Заполярье и найду себе дело по душе».

Глава четвертая

Прошла еще одна зима. Ирина внимательно следила за газетами, с тревогой слушала радиопередачи, и все же война для нее началась неожиданно.